Страница 9 из 14
С этим трудно согласиться. Именно горячие желания заставляют нас напрягаться, думать, делать, находить средства и способы, побеждать обстоятельства. Благодаря им мы не сидим на месте и не сдаемся при первых же трудностях.
Пакито, как и его соотечественники, считает, что нужно жить в согласии со своим внутренним миром, а чересчур страстное желание ослепляет и ведет к бесполезной погоне за тем, что на самом деле вам не нужно. А все из-за того, что в состоянии «ансиедаде» человек не может оценивать ситуацию объективно. Вот такая, почти буддистская философия.
— Почему такие простые шаги? Давайте возьмем что-нибудь посложней!
— Ансиедаде!
Спорить невозможно. Остается только «вывести за дверь» мою «ансиедаде» на ближайшие полчаса. И я иду под медленную музыку, в которой слышится дальний звон колокольчиков, раскачиваясь и глубоко дыша. Само собой наступает расслабление и не хочется больше никуда спешить и забивать голову ненужными вопросами. Медитация…
Однажды шла на репетицию с мыслью: дышать научилась, шагать научилась, надеюсь, теперь будет что-то поинтереснее. Пакито дал мне новое задание: поимпровизировать под музыку, красиво сесть на пол, красиво встать, а сидя на полу, показать, как русалка прихорашивается. Это несложно. Я вспомнила несколько эффектных поз из современной хореографии, которые показались мне подходящими. Затем села на пол, выпрямилась, вытянула одну руку с воображаемым зеркалом перед собой, вторую полукругом подняла над головой. Классическая позиция.
— Что ты делаешь? — тревожно спросил Пакито.
— То, что Вы сказали, — просто ответила я.
— Я этого не говорил, — категорично заявил Пакито.
Я начала лихорадочно вспоминать, что мне было сказано. Вроде бы, правильно его поняла, во всяком случае, глаголы все уловила точно. Или что-то было произнесено еще? Или фраза построена так, что трактовать ее следует иначе?
— Я не говорил тебе показывать позы, — раздраженно сказал Пакито, — это не нужно и не интересно.
Как? — удивилась я про себя. Это же азбука, на этом все танцы строятся — от классического балета до хип-хопа: несколько «проходных» шагов и точка (какой-то яркий момент в музыке), когда замираешь на доли секунды в эффектной позе. В России меня везде учили так. Вокруг этих поз и «закручен» весь танец, они как опорные моменты, как план работы… И вот мне говорят, что это не нужно. А что тогда делать? Это же будет какая-то невразумительная «каша» из движений.
— Я хочу, чтобы ты развивала конструкцию, — сказал Пакито, — смотри, вот я нахожусь в этой точке, — он сел на пол, опустил голову, раскинул руки. Затем он стал медленно-медленно поднимать голову и выпрямляться. За какую-то долю секунды до того, как его спина должна была бы оказаться под углом 90 градусов по отношению к полу, он так же медленно начал вставать, вытягивая руки вперед. Выпрямился, разогнул колени и сказал:
— Можно это сделать по-другому.
Он снова сел на пол и встал, но уже подругой траектории.
— Я хочу, чтобы ты сделала так, — сказал он, — а не это. Он прошелся размашистыми шагами взад-вперед, время от времени замирая и поднимая руки в балетные позиции.
Действительно, его медленные движения, перетекающие одно в другое и меняющиеся тогда, когда ожидаешь некой логической паузы, выглядели как-то более многомерно, смотрелись загадочно, чем-то походили на шаманское действо, притягивали куда больше внимания и удерживали его сильнее.
Я снова начала двигаться под музыку, думая, что без своих «знаковых поз» буду, как на лыжах без палок. Наоборот, стало легче. Я почувствовала себя гораздо более свободной. Ушла постоянная обеспокоенность: достаточно ли хороша эта поза? Успею ли вытянуть ноги, руки, выпрямиться, как струна, за отведенные музыкой мгновения? Теперь можно спокойно «плыть» в музыке, лишь намечая направления движений, если что-то не успевается — и не надо. Даже дышать стало легче.
— Хорошо, — выдохнула я, когда мелодия закончилась. Я никогда не думала, что музыку можно переживать так.
Спустя месяц, у меня появилась некая, очень размытая хореографическая композиция. В ней был лишь намечен рисунок, не было четко определенного количества шагов. Было несколько базовых моментов, а что делать между ними, и даже когда их показать: раньше или позже, я должна была решать сама. Я имела право собрать эту гроздь в зависимости от настроения, как угодно, можно было даже что-то убрать. А вот добавлять было нельзя. Я чувствовала себя неуверенно. В России мы совсем по-другому работаем: задается строгая последовательность движений, продуманная до мельчайшего жеста, заучивается как можно тщательнее. Хорошо выходить на сцену, когда все отработано до автоматизма, даже если голова что-то забудет, тело вспомнит.
А тут нужно что-то постоянно, ежесекундно «лепить» в зависимости от настроения. А если его нет? Бывает, что вдохновение просто неоткуда брать. Может, я пять минут, как прибежала, упыхавшаяся, а времени посидеть, войти в образ нет.
Не было нити, на которую все можно было бы нанизать, я не чувствовала ее, понимала, что во мне ее нет. Нужно взять откуда-то этот новый образ и не просто «позаимствовать» на время, а принять в себя. Я понимала, что это не такой простой эксперимент. Что-то новое станет частью моей личности. От этого было не по себе.
Зазвучала музыка. Я стала танцевать, чувствуя себя неловко. Что-то подобное, наверное, может испытать актриса, которую просят сыграть кого-то, не объясняя, кого именно.
Пакито подождал окончания танца. Затем сказал:
— Уделяй больше внимания той части, где ты с зеркалом.
Для меня это самое трудное место в танце. Музыки много, просидеть по-русалочьи на полу, смотрясь в воображаемое зеркало, нужно несколько секунд, которые я просто не знала, чем заполнить. Не замрешь ведь, как статуя. Нужно, как бы, прихорашиваться. Честно скажу, очень стеснялась этого момента, всегда ждала в танце, чтобы он скорее прошел.
— Ты не думай о зрителях, — сказал Пакито, — представь, что ты дома, собираешься куда-нибудь, наряжаешься, делаешь макияж, тебе приятно смотреть на себя в зеркало…
— Я не люблю смотреться в зеркало, — честно ответила я, — и макияж делать не люблю, крашусь только по необходимости…
Комплексов по поводу своей внешности у меня нет. Иллюзий тоже. Скажем так, в театре есть амплуа: романтическая героиня — высокая красавица с правильными чертами лица, и есть характерная актриса с внешностью, далекой от классических канонов, но запоминающейся. Роли у характерной актрисы гораздо более интересные и разнообразные, чем у героини, играющей, в сущности, всегда одно и то же. В театре жизни я характерная актриса. Такая вряд ли сыграет Джульетту, но получит множество других ролей, более глубоких и многогранных, чем этот достаточно стереотипный образ. Я стала собираться с мыслями, как бы покороче и подоходчивей объяснить это Пакито…
Вдруг он сказал:
— Вспомни детство. Когда ты была ребенком, ты играла и представляла, что ты — принцесса, красавица. Попробуй поиграть так сейчас.
— Я никогда не играла в такие игры, где есть принцесса, — ответила я.
Пакито задумался. Откуда ему знать, что российских девочек в детстве учат получать «пятерки» и в книжку они смотрят куда больше, чем в зеркало. И теперь нужно изображать какую-то томную кокетку… Смешно не будет? Богиня рек и водопадов, архетип женственности, Ошум… Почему Пакито выбрал для меня такую роль?
— Я стесняюсь, — сказала я.
— Чего? — спросил Пакито.
— Смотреть в зеркало и любоваться собой. Разве я модель? — высказалась я.
— А разве нужно быть моделью? Ты думаешь, что красота — это статика. Нет, красота — это динамика. Двигайся все время, но очень медленно, плавно, чуть-чуть поворачивай лицо, чуть-чуть взмахни рукой, намекай, не позволяя разгадать тайну, все время думай о том, что внутри тебя есть другая, божественная красота. Думай о ней.