Абсурдистан

Чайки кружили совсем низко над мертвой овцой, и официанты «Дамы с собачкой» хватались за свои пистолеты. Я вспомнил, как чайка атаковала британского ребенка на видеопленке, запечатлевшей убийство моего отца. Куда бы я ни попал — всюду хищные птицы высматривали добычу. Я взглянул на небо, серое от дыма — от черного дыма жаровни «Дамы с собачкой» и от завесы над городом, в котором все еще полыхали пожары.

— Миша, — обратился ко мне Нанабрагов. — Миша, как вы можете меня винить? Ваш отец убил оклахомца, чтобы быть уверенным, что вы не сможете вернуться в Нью-Йорк.

— Я знаю, — сказал я просто.

— Он хотел удержать вас возле себя. Он так скучал без вас. Разве есть что-нибудь важнее отцовских объятий?

— Ничего, — прошептал я.

И тут мистер Нанабрагов бросился мне на шею, плача и дергаясь. От них по-прежнему несет прогорклым потом, от наших стариков. Несмотря на все французские одеколоны и увлажняющие гели, этот запах под мышками неистребим.

— Миша! — вскричал мистер Нанабрагов. — Вы должны обещать, что не отберете у меня мою Нану.

Я чувствовал, как он судорожно дергается в одном ритме с замедляющимся биением моего сердца.

— Я очень рассержусь, если вы это сделаете, Миша, — сказал он. — Так что вы должны мне обещать, что она не уедет.

Я почувствовал его горькую слюну у себя на затылке.

— Обещаю, — ответил я.

Глава 42

ЖВАЧКА И КОКА-КОЛА

Мы отбыли через несколько дней. Было девятое сентября. День был светлый, дышалось легко, и все говорило об избавлении от летнего зноя. Вокзал находился на Террасе Свани, но мы не приняли никаких мер предосторожности. Блокпосты федеральных сил и ГКВПД полностью исчезли, и граждане свани и сево могли, пошатываясь, беспрепятственно разгуливать где угодно и умереть на той террасе, где им вздумается.

Мы стояли в зале ожидания под выцветшим портретом диктатора свани Георгия Канука, на чьей серьезной старческой физиономии один комментатор написал: «ТЕРРОРИСТ № 1», а другой — «ОТЕЦ НАЦИИ». Мать Наны тайком выбралась из дома, чтобы с нами попрощаться. Вдали от своего двора и кухни она была совершенно другим человеком, толковым и эмоциональным. Полуденное солнце тронуло ее бледные щеки домашней затворницы. Хотя она лила слезы по поводу отъезда дочери, делала она это с тайным восторгом.

— Благослови вас Бог, — повторяла она мне и Нане. — В Брюсселе, в Нью-Йорке, куда бы вы ни попали. Бог будет следить за вами отеческим оком.

— Скажи папе, что у меня разрывается сердце, — попросила Нана. — Скажи, что я вернусь, как только закончится война, так что, может быть, им следует поторопиться и свернуть ее к рождественским каникулам. Между прочим, на счете в городском банке остались деньги? Я еще не заплатила университетскому казначею.

Госпожа Нанабрагова вытерла слезы.

— Ты теперь с Мишей, — сказала она, указывая на то место, где у меня был бумажник. — Миша будет тебе отцом, и в его колодце всегда найдется для тебя вода. — Мать и дочь улыбнулись и обняли друг друга.

Я сердился на Нанабраговых, и они внушали мне отвращение, но я невольно растрогался при виде их расставания.

— Будьте осторожны, маленькая мама, — предостерег я Нанабрагову. — Русские планируют бомбить город на следующей неделе. Вы должны укрыться в вашем подвале.

— О, они никогда не станут бомбить наш дом, — отмахнулась Нанабрагова. — Они только сделают круг над Горбиградом.

Нас проводила к поезду целая армия мужчин с самодельными лейблами, на которых было написано: «СИЛЫ БЫСТРОГО РЕАГИРОВАНИЯ „АМЕРИКЭН ЭКСПРЕСС“». Наши защитники обращались с нами грубо — ведь они были солдатами: швыряли наши лэптопы на гравий и тащили нас за рукав. Мы тихонько ругали их на чем свет стоит, но тем не менее радовались при виде их грозного оружия — особенно впечатляло противотанковое орудие, которое тащили впереди нас.

На платформах было пустынно. Все рельсы разбомбили, и они представляли собой перекрученные эллипсы, ставшие популярными благодаря одному американскому скульптору. В порядке был только путь, на котором стояли паровоз и два вагона «Америкэн Экспресс». Это были старые советские вагоны, доведенные до блестящего западного стандарта. На паровозе красовался логотип: «АмЭкс». Абсурдистанские детишки разрисовали вагоны сценками лучшей жизни для себя: темноволосые мальчики и девочки с крестами свани и сево со счастливым видом летали между Эйфелевой башней, зданием парламента в Лондоне и «падающей башней» Пизы. «ЧТОБЫ ВЫИГРАТЬ, НУЖНО ИГРАТЬ», — написали дети большими зелеными буквами под плодами своей неуемной фантазии. На крышах вагонов расположились члены «Сил быстрого реагирования „Америкэн Экспресс“», устанавливая свои минометы и размахивая автоматами, которыми они как бы грозили небу.

Нас передали относительно приятной группе бывших коллег Наны из «Америкэн Экспресс», которые сразу же сообщили нам, что солдаты — просто «волонтеры» и не имеют никакого отношения к компании «Америкэн Экспресс». Нам вручили на подпись целую кипу документов, в которых компания отказывалась от ответственности за нашу возможную смерть от рук отчаявшегося голодающего народа, который мародерствует на железнодорожных путях.

Один из вагонов был превращен в плюшевый ирландский бар под названием «Молли Мэллой», филиал которого обслуживал многонациональных служащих нефтяных компаний на Интернациональной Террасе (если оглянуться назад, то можно сказать, что краны его пивных бочонков давали большую прибыль, нежели нефтяные скважины). Деревянные панели были искусственно состарены и покороблены; не хватало только подлинных запахов мочи и пирожков с мясом. Бармен, импортированный татарин в веселой зеленой шапочке, попросил нас вернуться к шести, когда цена лучших напитков снизится до 20 долларов.

Я отослал Тимофея спать в служебное помещение и вернулся в наше купе. Плюшевые подушки и ватные стеганые одеяла были в высшей степени аллергичны. На полках над койками имелись встроенный проигрыватель DVD, плазменный экран и панель для подключения наших лэптопов с выходом в Интернет, который действительно работал.

— Это лучше, чем «Хайатт»! — сказал я Нане, когда мы ласкали друг друга под сделанной со вкусом гравюрой, на которой был изображен город Свани в конце девятнадцатого века: деревянный трамвай шел мимо церкви с куполом луковкой, люди в форме царских офицеров желали друг другу доброго утра.

Я почти снял с нее лифчик и уже освободил один сосок, когда в купе робко заглянул проводник.

— Я плачу за нас обоих, — сказал я старику, который трясся в своих регалиях «АмЭкс» и в фуражке с козырьком. — И за моего слугу тоже.

— В общей сложности три места, — подытожил проводник, брызгая на нас слюной. Он был еще одним любителем фирменного местного завтрака, состоявшего из бараньей головы и ножек, залитых чесночной похлебкой. — Э-э, в общей сложности сто пятьдесят тысяч долларов, пожалуйста, сэр.

Я протянул ему карточку «Америкэн Экспресс», и кондуктор с извинениями удалился, чтобы пропустить ее через систему.

— Просто подсуньте ее под дверь, когда закончите, — попросил я и вернулся к моей сладкой Нане.

Она уже оповестила всю команду поезда о своем девятикратном оргазме громкими криками и стонами, как вдруг паровоз засвистел и наш поезд наконец-то пришел в движение. Нана слезла с меня, облизала свои пальцы и прижала плюшевый нос к окну.

— Тебе грустно покидать твой родной край, милая? — спросил я, натягивая штаны.

— От него мало что осталось, — сказала Нана.

Она очертила розовым пальчиком Центральную мечеть, которая больше не существовала. На стекле от ее пальца осталась влажная арабеска там, где когда-то был серебряный минарет. Поезд вошел в туннель, и мы вынырнули из него на дальнем конце полуострова, где находился Горбиград. С этого удобного пункта наблюдения разрушенные небоскребы Интернациональной Террасы выстроились таким образом, что сквозь их разграбленные интерьеры четко просматривалась оттоманская крепость, расколотая надвое. Нана задернула занавески.