Абсурдистан

Я был посвящен в этот спор, когда Нана оседлала меня накануне ночью и мы не пользовались презервативом (какое влажное у нее влагалище, как возбужден мой khui). Она рассказывала мне о простоте своего отца.

— Дети — как пробки от шампанского, — сказал я мистеру Нанабрагову, похлопывая его по плечу. — Их нужно направить в сторону и выпустить.

— Я не понимаю, — признался мой потенциальный тесть. — Почему дети как пробки от шампанского?

— Ладно, добудьте мне Интернет, — заключил я.

Мы собрались в конференц-зале, где не было кондиционеров. Он был украшен покоробившимися панелями из дерева грецкого ореха и огромным флагом сево, на котором был изображен осетр, перепрыгивающий через нефтяную вышку на красно-зеленом фоне: красное означало кровь мучеников сево, а зеленое — цвет американских долларов. Люди, сидевшие вокруг стола, были те же, что и на обеде у мистера Нанабрагова, — за исключением Буби, который отсутствовал по причине отходняка. Они были в белых рубашках с короткими рукавами и серых шерстяных брюках. Их мобильники соседствовали с салатами и стаканами с газированной минеральной водой, а хозяева громко сплетничали на местном языке. Я как будто попал на ланч дамского клуба где-то в стране Синклера Льюиса — если бы не кровавый флаг, висевший над нами, нефтяные вышки, блестевшие за окном, и случайно донесшееся из мобильника американское слово «ПГПВС».

Заседание началось с обзора средств массовой информации. Согласно утверждению мистера Нанабрагова, с тех пор, как началась бомбардировка Горбиграда, Абсурдсвани фигурировал в тридцати четырех блоках новостей, и почти половина из них полностью была на стороне народа сево.

— Би-би-си-один — есть; Би-би-си-два — есть: «Немецкая волна» — есть… — говорил мистер Нанабрагов, слегка подергиваясь.

— А как насчет людей, которые прыгают в ущелье Александра Дюма? — перебил я его. — Как это выглядело?

— Они не прыгают, а съезжают вниз, — поправил меня мистер Нанабрагов. — Кстати, это напомнило мне — вы уже поговорили с Израилем? Потому что на том фронте хорошие новости. Парка, расскажите нам хорошие новости.

Министр культуры, у которого при утреннем свете ясно видны были топорщившиеся волоски в носу, смотрел в окно на тусклые волны Каспия.

— Проснитесь, дедушка, — сказал мистер Нанабрагов. — Расскажите Мише о горных евреях.

Парка Мук вышел из своего утреннего ступора и остановил на мне взгляд своих желтых глаз. Он принюхался, словно определяя, к какому виду я принадлежу.

— Доброе утро, мистер Вайнберг, — поздоровался он. — Как поживаете? Хорошо спалось? Это очень мило. А теперь позвольте мне подурачиться и рассказать вам о нашей последней блестящей идее. Вы знаете, кто такие горные евреи? Нет? Не знаете? Какой вы прелестный человек! Как, наверное, это легко — не знать и не интересоваться своим собственным народом. Итак, вкратце: горные евреи жили среди нас, вероятно, со времен вавилонского изгнания. В горах. Их мать всегда была нашей матерью, и для них всегда нашлась бы вода в нашем колодце. И поверьте мне, они всё пили и пили. Пили до тех пор, пока наши колодцы не иссякли.

— Парка! — предостерегающе произнес мистер Нанабрагов.

— В 1943 году фашистские войска направились прямо к городу Свани, надеясь взять под контроль нефть и стратегический порт. Горные евреи обратились с просьбой к местным лидерам сево и свани, чтобы те спрятали их на случай, если придут немцы, или хотя бы помогли перебраться через Каспий. Я получил свидетельство, анекдотическое свидетельство от нескольких деревенских стариков, что свани восприняли эту идею равнодушно, тогда как сево отнеслись к ней с умеренным энтузиазмом. Теперь вы знаете. Да будет известна правда.

— Но немцы никогда не входили в Абсурдсвани, — сказал я.

— К сожалению, нет, — сухо произнес Парка Мук.

— Так кому какое дело, помогли бы им свани или нет? Ведь на самом деле не помогли.

— И все-таки это красивая история, — вмешался мистер Нанабрагов. — Одно меньшинство хочет умереть за другое. Вы должны всем об этом рассказывать, министр мультикультурных дел.

Между тем министр туризма и досуга бесстыдно поедал мой салат. Я так на него взглянул, что он чуть не воткнул в себя собственную вилку. Я протянул свою ручищу и взял кусочек спелого, сочного помидора.

— Холокост — это серьезное дело, — заявил я. — Оно требует весьма профессионального подхода, иначе все мы будем выглядеть компанией идиотов.

— Не знаю, как насчет профессионального подхода, — сказал Нанабрагов, — но мы несомненно можем построить памятник сево-еврейской дружбы. Представьте себе стометровую статую Миши и покойного демократа Сакхи, которые склонились над свитком Торы. А из свитка Торы вздымается вверх вечный огонь.

— Чудесная идея! Давайте сделаем статую Миши! — загалдели все.

— На одну его голову уйдет половина гранита из ущелья Дюма, — заметил какой-то умный парень.

Я присоединился к своим коллегам министрам, вместе с ними посмеявшись над моим необузданным обжорством.

— А теперь серьезно, — сказал я. — Если вы хотите достойно выглядеть в истории с Холокостом, вам нужно сделать что-нибудь оригинальное. Или если не оригинальное, то хотя бы познавательное. Вроде музея. И там все должно быть по последней моде, чтобы каждый раз, как ребенок ткнет пальцем в экран компьютера, там появлялся какой-нибудь трогательный факт о сево-еврейской дружбе. Тык-тык-тык, факт-факт-факт.

— Мы сможем позволить себе такую вещь? — Мистер Нанабрагов повернулся к министру финансов.

Министр был почти что моих размеров и также жил среди урагана из волос и частиц пыли.

— Мальчики, — хмыкнул он, вытирая пот со лба и небрежно стряхивая его на выщербленный стол красного дерева. Он начал обрисовывать быстро ухудшающееся состояние офшорных счетов, называя также менее официальные финансовые учреждения вроде «Копилки Большого Саши» или «Крохотулечного банка Бориса».

— А как насчет всей той нефти, что у нас есть? — спросил я. — Как насчет «Фиги-6»?

В комнате стало тихо. Министр туризма и досуга справа от меня тяжело задышал.

— А как насчет того, Миша, — сказал мистер Нанабрагов, — чтобы вы попросили денег у американской еврейской общины?

— Я не понимаю, — ответил я. — Вы хотите, чтобы я просил денег у американских евреев, дабы порадовать американский Государственный департамент официальными переговорами с Израилем?

— Правильно, — сказал мистер Нанабрагов. — Как это говорят американцы: «Важна сама мысль». Надеюсь, они одобрят нашу инициативу.

Я перебрал в уме все, что знал об американских евреях. Кажется, они всегда чувствуют себя одинокими и нелюбимыми, в то время как, по правде говоря, большая часть американского населения жаждет поцеловать их в блестящие носы, испечь им пироги и, возможно, обратить их в свою веру, дабы ускорить Второе Пришествие. Ответят ли эти евреи положительно на любовное письмо от маленького угнетенного народа, проживающего где-то между Россией и Ираном? И в какой форме нужно писать это письмо?

— Думаю, что я смогу написать кое-какие предложения на грант, — сказал я.

— Мы не знаем, что это такое, но все, что вы делаете, благословил Господь, — ответил мистер Нанабрагов под дружные аплодисменты.

Я вынул свою ручку отеля «Хайатт» и блокнот и, волнуясь, записал:

1) Установить в кабинете Интернет.

2) Написать предложения на грант для создания музея Холокоста.

3) Поощрять мультикультурализм всеми своими делами.

— Вы видите, как упорно трудится Миша, — залюбовался мною мистер Нанабрагов. — Вы видите, какой он собранный. Это потому, что у него американское образование, как у моих Наны и Буби. Мы, старые советские черножопые, понятия не имеем, что делать.

Люди вокруг меня зевали и потягивались. Пришел час ланча, и в «Хайатте» ждали любовницы, а в новой компании «Тосканский стейк и бобы» — стейки. Люди закурили сигары, что сопровождалось тихим покашливанием и сонной икотой. Что ж, оставим этих добрых людей предаваться праздному времяпрепровождению, я же вернусь в свой кабинет, чтобы поработать над будущим их страны. Я снова докажу, что я такой же отличник с оценкой 3,94, каким был в Эксидентал-колледже.