Абсурдистан

— Мы, сево, понимаем проблемы вашей страны, — сказал он, ошибочно принимая Израиль за мою родину. — Мы тоже жертвы нашей географии. Вы только взгляните на наших соседей! На юге — персы, с другой стороны — турки, дальше, на север, — русские. Да еще мы делим нашу страну с этими свани, похожими на обезьян. У нас такие проблемы! Только представьте себе, Миша, что бы случилось, если бы, вместо того чтобы оккупировать землю палестинцев и подчинить их, израильтяне оказались бы под ярмом мусульман. Я бы сравнил оба наши народа с красивой белой кобылой, которую оседлал вшивый черный негодяй, вонзающий шпоры в наши нежные бока. С тех самых пор, как святой Сево Освободитель нашел кусок Истинной перекладины с Христова креста, зарытого в нашей земле тем вороватым армянином, — я уверен, что Нана рассказала вам эту историю, — мы были нацией, отделенной от наших соседей, нацией образованной и процветающей, но проклятой из-за нашей малочисленности и из-за хлыста наших господ свани. — Он сделал вид, что поднимает хлыст над головой, и издал свистящий звук. — Израиль должен нас поддержать, как вы думаете, Миша? Скажите Израилю, что мы должны быть заодно. Скажите им, что обе наши страны — последняя надежда для западной демократии. Если бы Борис Вайнберг был жив сегодня, ваш отец, благословенна будь его память, он первым бы побежал в израильское посольство и попросил для нас помощи. И я знаю, что выражу чувства всех сидящих за этим столом, если скажу, что каждый из нас также умер бы за Израиль.

— За Израиль! — подхватили этот тост все собравшиеся.

— За дружбу евреев и сево!

— Смерть нашим врагам!

— Хорошо сказано!

— Иисус был евреем, — рискнул высказаться Буби, брат Наны, — самый младший за столом.

— Конечно был, — согласился его отец, беря юношу за жирный подбородок одной рукой и ероша его темную гриву другой. Они были похожи — Буби тоже был маленьким, смахивавшим на девушку красавчиком. В отличие от отца он не дергался. На нем была хлопчатобумажная футболка — такая, как у латиноамериканского гитариста Карлоса Сантаны. — Да, Иисус был евреем, — подтвердил отец, кивая с умным видом.

— Увы, если вы прочтете Кастанеду, то увидите, что он не был евреем, — заявил кто-то.

— Тише, Володя! — закричал другой.

— Не обижайте евреев! — вмешался еще один гость.

Я моментально положил столовую ложку, которой ел зернистую черную икру и взглянул на этого Володю. Он был единственным русским за этим столом. Это был мужчина с красным лицом и печальными ясными глазами. Позже я узнал, что Володя прежде служил в КГБ. Теперь он работал на ГКВПД: был консультантом службы безопасности. Я решил, что лучше его игнорировать.

— Я не интересуюсь этим человеком, — высокомерно произнес я, постукивая по бараньему рогу ложкой, которой ел икру.

Но Володя не прекращал тихим голосом выступать против евреев. Когда за столом произносили тост за мудрость и финансовый талант евреев, он заявлял что-нибудь вроде:

— Мой добрый друг — австрийский националист Йорг Хайдер.

Или:

— Так вышло, что некоторые из моих лучших друзей — неонацисты. Хорошие ребята, они работают руками.

Или более тонко:

— Конечно, существует только один Бог. Но это не означает, что между нами нет различий.

Отец Наны дергался, чуть ли не сбрасывая с себя рубашку, а затем вновь ее натягивая. Буби и остальные громко осуждали русского и грозились выгнать его из-за стола. Но я не доставил Володе удовольствия — не стал злиться.

— Я мультикультуралист. — Поскольку в русском языке не было аналога, я пояснил: — Я человек, который любит других.

Тосты продолжались. Мы выпили за здоровье пилота, который в один прекрасный день доставит меня в Бельгию. («Но вы должны остаться с нами навсегда! — добавил Нанабрагов. — Мы вас не отпустим».) Мы выпили за Бориса Вайнберга, благословенной памяти Любимого Папу, и за пресловутые восемьсот килограммов шурупов, которые он продал известной американской нефтяной компании.

Наконец пришло время говорить тосты за женщин. Горбатый мусульманский слуга мистера Нанабрагова по имени Фейк был послан на кухню за женщинами. Они появились, утирая чело передником, — женщины средних лет, все в жиру и поту. Только моя Нана и одна из ее школьных подружек выглядели такими свеженькими, словно и не возились на кухне, а прохлаждались под кондиционером. (Вообще-то они баловались марихуаной в комнате Наны, примеряя бюстгальтеры.)

— Пчела здесь, потому что она чует мед, — сказал мистер Нанабрагов, судорожно подергиваясь. — Женщины, вы как пчелки…

— Поторопись, Тимур, — сказала женщина постарше с желтоватым цветом лица, редкие волосы которой были припорошены мукой. — Ты будешь болтать до восхода солнца, а нам еще нужно жарить барашка.

— Посмотрите все, это моя жена! — закричал мистер Нанабрагов, указывая на свою супругу. — Мать моих детей. Посмотрите на нее внимательно — быть может, в последний раз, потому что если она пережарит кебабы, я убью ее сегодня вечером. — Смех и тосты. Женщины бросали нетерпеливые взгляды в сторону кухни. Нана закатила глаза, но осталась стоять до тех пор, пока хозяин дома не закричал: — Женщины, ступайте! Летите… Но погодите. Сначала, моя дорогая жена, поцелуй меня.

Миссис Нанабрагова вздохнула и приблизилась к мужу. Она поцеловала его шесть раз — в щеки, виски и нос — и собиралась уже идти, как вдруг он встал и звучно поцеловал ее в губы, в то время как она ныла и отмахивалась от него.

— Папа, — вмешалась Нана, — ты ее смущаешь. — Нана в отчаянии посмотрела на меня своими карими глазами, словно хотела, чтобы я растащил ее родителей или набросился на нее с поцелуями. Я не мог сделать ни то, ни другое. А между тем мучения миссис Нанабраговой продолжались.

— Ого! — кричали собравшиеся. — Истинная любовь!

— Они неразделимы.

— Просто как в кино!

— Джинджер и Фред.

Мистер Нанабрагов отпустил жену, которая тут же упала, оступившись. Ее подруги помогли ей подняться. Она стряхнула с юбки пыль, застенчиво поклонилась мужчинам, сидевшим за столом, и побежала на кухню, вытирая рот рукавом. Нана схватила свою подружку под руку и, изображая мужскую походку, последовала за старшими женщинами.

Волнение, вызванное появлением женщин, улеглось. Прибыл барашек, и мы усиленно заработали челюстями. Слуга Фейк, неприметный магометанский гном, подходил, чтобы отрезать нам порции от гигантского кебаба.

— Кушайте, кушайте, господа, — потчевал он нас. — Если вы выплюнете какой-нибудь хрящик, это будет трапезой для Фейка. Да, плюньте в меня хрящиком. Разве я не человек? Очевидно, нет.

Я не мог поверить, что слуга может так нагло разговаривать со своими хозяевами, и чуть не высказал возмущение и обиду за моего хозяина. Но мистер Нанабрагов лишь сказал:

— Фейк, мы в твоем распоряжении, брат. Ешь что хочешь и пей, сколько позволяет твоя вера. — После этого Фейк отрезал себе несколько лакомых кусочков и скрылся, прихватив чей-то рог с вином.

Постепенно мужчины начали вновь обретать способность говорить. После того как они отведали барашка и запили его десертным вином, они схватились за мобильники и начали сердито отдавать приказы на другой конец города или ворковать со своими любовницами. Группа людей постарше, которые явно подражали мистеру Нанабрагову — у них были льняные рубашки с расстегнутым воротом и притворный нервный тик, — вели те же бесконечные дискуссии, которые велись в то лето в салонах Москвы и Санкт-Петербурга: лучше ли «Мерседес-600» (так называемая «шестерка»), чем «БМВ-375». Я мало что мог добавить к их беседе — разве что заявить о том, что предпочитаю «лендровер», сиденья которого так уютно меня облегали. Другие гости, включая неразговорчивого антисемита Володю, беседовали о нефтяной промышленности.

— Вы знаете, — обратился я к мистеру Нанабрагову, — у меня есть забавный американский друг, который утверждает, что вся эта война — из-за нефти. Из-за того, по чьей территории пройдет трубопровод в Европу — свани или сево — и кто получит прибыль.