Абсурдистан

«Угу, — ответил святой Сево. — Так говорит Господь. И поверь мне, я все сделаю. Но, Иисус, ты можешь подать мне знак? Что-нибудь такое, чтобы я мог показать своим. Чтобы они знали, что я в своем праве».

«Ступай, — велел Иисус, — на самый высокий холм самой нижней террасы твоего города. А потом копай. Копай и копай, день и ночь, утром и в полдень, пропуская время ланча, и тогда обрящешь то, что ищешь».

Итак, на следующее утро, оклемавшись после травки, Освободитель побежал на самый высокий холм нижней террасы — между прочим, именно на этом месте расположен сегодня осьминог Ватикана Сево — и начал копать. Шли дни изнурительных трудов — и ничего! И вдруг — черт побери! Он нашел маленький кусочек дерева или что-то такое. Будущий святой вернулся в свою жалкую хижину, собрат во дворе двухнедельный запас ланзы и, сидя перед святой деревяшкой, как следует накурился. Ой вей, сколько видений у него было! Если говорить точно, то их было восемнадцать, и каждое изображено на примитивной фреске в соборе (откуда взялось время на фрески у этих несчастных людей, на которых постоянно совершали набеги?). Самое важное видение из всех, которое породило всю нацию сево, было о Христе, распятом на кресте. Окровавленный и замученный Христос шепнул святому Сево встать на четвереньки, как собака, и вылизать кровь, пролившуюся на перекладину под ногами у Христа. Наш парень с радостью повиновался, однако когда он слизывал священные корпускулы и вытаскивал занозы из языка, к кресту прокрался грязный армянский вор и отхватил для себя здоровенный кусок от перекладины для ног Христа, отчего она накренилась, как мы теперь это видим на кресте сево.

Итак, мы знаем, что Христа распяли вместе с двумя ворами — с Хорошим Вором, который защищается и которому обещано вечное спасение Сыном, и с Плохим Вором, который попадает прямиком в ад. Нижняя черточка креста свани, или перекладина для ног, как и у обычного православного креста, направлена вверх с правой стороны Христа, так что Иисус наклоняется к Хорошему Вору. Но согласно мифологии сево, после того как грязный армянин отрезает кусок от перекладины для ног, Христос наклоняется в противоположную сторону, то есть к Плохому Вору. Тут было еще много разных теологических подтекстов, которые я не помню.

Однако вернемся к этой истории. Итак, этот армянин с куском перекладины в руке помчался обратно в свою родную страну, надеясь благословить своих соотечественников перекладиной с креста Иисуса. Но Бог терпеть не мог армян, несмотря на их ум, и Он рассыпал на его пути золотые монеты, которые жадный армянин, естественно, начал собирать на дороге, которая ведет к тому месту, где теперь Терраса Сево. Растерявшись в этом бесплодном, негостеприимном краю, армянин предложил все свое золото Яхве в обмен на Его милость, но этот весьма деятельный иудейско-христианский Бог вместо этого сразил армянина (и в придачу забрал у него все Свои деньги). Кусок от креста был закопан в песке вблизи Каспийского моря и дожидался там дня, когда появится некий Освободитель, выроет священную деревяшку, соберет своих соотечественников и перережет и перетрахает пол страны. Эти избранные соотечественники и их только что изнасилованные суженые и стали нынешним народом сево.

Я поведал историю о расколе сево и свани в бодреньком, фривольном стиле, но Нана рассказала мне ее на полном серьезе. Она употребляла сложные термины для описания религиозных различий — такие, как «диофизиты» и «монофизиты», не говоря уже обо всей этой суматохе вокруг Хорошего Вора и Плохого Вора. Я не хочу непочтительно отзываться о ее нешуточной эрудиции в области местных предрассудков и о той вере, к которой она номинально принадлежала. Я считаю, что когда мы имеем дело с иррациональным, то не должны смеяться, даже если грех не посмеяться.

Мы вышли из собора на широкую лестницу, соединявшую собор Святого Сево Освободителя с эспланадой.

— Окиньте взглядом все вокруг, — сказала Нана. — Забудьте обо всей этой религиозной чуши. Обратите внимание на географию. Мы, сево, живем на побережье, а свани живут в горах, долинах и пустыне. Тысячу лет свани были фермерами и пастухами, а мы были традиционным купеческим классом. Вот откуда взялся этот армянин в истории о перекладине с креста Иисуса: ведь наши традиционные конкуренты не свани, а армяне. Мы — космополиты, тяготеющие к Западу, а свани разводят овец и молятся о спасении. Вот почему наши церкви пустые, а у них в церквях полно народа. И вот почему с тех пор, как торговля стала важнее сельского хозяйства, это у нас появились большие бабки.

— Рад за вас, — заметил я. — Я горжусь вашим народом. Купцы более развитые, чем крестьяне. Это факт.

Нана никак не отреагировала на мой комментарий, пристально глядя на месторождения нефти, простиравшиеся от края эспланады до чернильной линии горизонта. Она вглядывалась в холлы Нью-Йоркского университета, испещренные лиловыми пятнами, и я, заслонив голубые глаза от сверкающего солнца своей ручищей, вместе с нею вглядывался в аудитории, и кафетерии, и концерты современного африканского танца, и поэтические диспуты, в суету Бродвея и Лафайетт-стрит и в чугунный треугольник Астор-Плейс.

— А теперь, мистер Вайнберг, — сказала Нана, — я отведу вас на традиционный ланч сево — это входит в вашу экскурсию. У вас есть какие-то ограничения по части меню?

— Вы что, надо мной смеетесь? — ответил я, указывая на свой живот.

Глава 25

ОСЕТРИНА ДЛЯ МИШИ

Мы пошли по эспланаде мимо скрипучего вагона, вывезенного из Турции. Он был украшен не поддающейся расшифровке надписью по-турецки, под картинкой, на которой была изображена молодая коричневая женщина, преследуемая серым волком, размахивавшим ножом и вилкой. Только подумайте, как многого мы не понимаем в этом мире. Мы проходим мимо, пожав плечами. Но если бы на эспланаде появился турок и объяснил мне, что смешного в этой карикатуре и почему она красуется на вагончике для детей, и почему же эти вагончики завезли сюда, в Абсурдистан, а не в какой-нибудь пыльный провинциальный парк аттракционов в Турции, — вы только подумайте, насколько больше я бы знал об этом турке и о его нации и насколько менее склонен был бы отвергать их вместе с их кебабами и любовью к Ататюрку. Возможно, «Мишиным детям» было бы полезно провести лето на турецком курорте у Черного моря, загорая на солнце и знакомясь со своими смуглыми мусульманскими братьями. Я сделал мысленную заметку, что нужно позвонить Светлане в Петербург и дать ей указания, чтобы она организовала такую поездку.

Задумчивые и унылые после урока истории, мы с Наной шли вдоль мола, тянувшегося между двумя накренившимися нефтяными вышками. Мы направлялись к гигантской розовой раковине, которая когда-то использовалась как амфитеатр, а теперь была превращена в более прибыльное заведение — ресторан у моря под названием «Дама с собачкой». Несмотря на обеденное время, мы были единственными посетителями. Официанты — в основном мужчины средних лет в прозрачных белых рубашках — спали вокруг круглого стола, уронив головы на руки. Они устало взглянули на нас, недовольные, что их побеспокоили. Мы заказали салат из помидоров с оливковым маслом. Мне давно не приходилось видеть такие ярко-красные помидоры. Отвернувшись от Наны, я стал раскачиваться, как мои заклятые враги хасиды.

— М-м-м, — произнесла Нана с набитым ртом. — Свежие, очень свежие.

Она налила себе турецкого пива, и я последовал ее примеру, — правда, в моем случае это был стаканчик «Блэк Лейбл». Старая официантка в грязной мини-юбке и переливающихся колготках приблизилась к нашему столику, неся в каждой руке блюдо с восемью кебабами из осетрины идеальной прямоугольной формы. Я взглянул на Нану, но она меня не замечала, поглощенная своим первым кебабом, в который воткнула вилку.

Мой разум ослабел, а токсичный горб завибрировал, — правда, он не решил, какого вида яд выпустить: либо холодную меланхолию, либо уличный аромат Бронкса. Края кебабов из осетрины были угольно-черные, но изнутри они были рассыпчатые и нежные. «Мать, мать, мать», — шептал я одобрительно. Рыбный сок скапливался у меня на подбородке и падал маслянистыми желтыми каплями на тарелку, скатерть, на мои штаны, на кафельный пол «Дамы с собачкой», на едва дышавшее Каспийское море, на выжженные пустыни этой страны — и на колени моей любимой Наны, которая сидела напротив меня и молча ела.