Абсурдистан

— Как дела, маленький братец? — осведомился я. — Наслаждаешься прекрасным днем?

— Я собираюсь повидаться со своими друзьями в стриптиз-клубе «Алабама», — застенчиво сказал Валентин.

Я предположил, что он имеет в виду команду проституток, состоявшую из матери с дочкой.

— А почему бы мне не пригласить вас с Наоми и Руфью куда-нибудь пообедать? — предложил я. — Мы пойдем в «Дворянское гнездо».

Хотя монархиста уже неплохо накормил Алеша-Боб, он радостно захлопал в ладоши.

— Обед! — вскричал он. — Как это по-христиански с вашей стороны, сэр!

В стриптиз-клубе «Алабама» в это время дня почти никого не было — только четыре пьяных сотрудника голландского консульства продолжали выпивать на заднем плане, возле пустого стола для рулетки. Несмотря на отсутствие публики, подруги Валентина, Елизавета Ивановна и ее дочь Людмила Петровна, исполняли свой номер на шестах под звуки американского супербанда «Пёрл Джем».

Разница лет у подруг художника была не столь заметна, как я ожидал. Вообще-то мать и дочь походили на двух сестер, одна из которых была, возможно, лет на десять старше второй. Голые груди той, что постарше, чуть обвисли, а на животе была небольшая складка. Мать внушала Людмиле свою теорию, согласно которой шест — это дикий зверь, которого надо сжимать бедрами, чтобы он не сбежал. Дочь, как и все дочери, отмахивалась от нее:

— Мамочка, я знаю, что делаю. Я смотрю специальные фильмы, когда ты спишь…

— Ты дуреха! — возмущалась мать, двигаясь под музыку американской группы. — И зачем только я тебя родила?

— Леди! — закричал им Валентин. — Мои дорогие… Добрый вам вечер!

— Привет, малыш! — пропели мать и дочь в унисон. Обе приложили руки к крошечным трусикам и стали извиваться еще энергичнее, стараясь ради художника.

— Леди, — продолжал Валентин, — я бы хотел познакомить вас с Михаилом Борисовичем Вайнбергом. Это очень хороший человек. Сегодня вечером мы пили за падение Америки. Он разъезжает в «лендровере».

Леди оценили мои дорогие туфли и перестали извиваться. Они спрыгнули со своих шестов и прижались ко мне. Сразу же запахло лаком для ногтей и слегка — потом.

— Добрый вечер, — поздоровался я, приглаживая свою кудрявую гриву, поскольку немного смущаюсь, имея дело с проститутками. Надо при знаться, было приятно ощущать их теплую плоть, прижавшуюся ко мне.

— Пожалуйста, пойдем с нами домой! — воскликнула дочь, массируя складку брюк у меня на ягодицах любопытным пальчиком. — Пятьдесят долларов за час с обеими. Можете делать что хотите и сзади, и спереди, но, пожалуйста, никаких синяков.

— А еще лучше поедем домой к вам! — предложила мать. — Представляю, какой у вас красивый дом на набережной Мойки… или одно из этих великолепных сталинских зданий на Московском проспекте.

— Миша — сын Бориса Вайнберга, известного бизнесмена, который недавно скончался, — объявил Валентин. — Он приглашает нас в ресторан с названием «Дворянское гнездо».

— Я никогда о таком не слышала, — сказала мать, — но звучит роскошно.

— Он находится в чайной Юсуповского дворца, — сказал я с видом педанта, зная, что особняк, в котором был отравлен сумасшедший Распутин, не произведет на дам сильного впечатления. Валентин слегка улыбнулся при упоминании этого исторического места и попытался прижаться к дочери, которая запечатлела на его лбу целомудренный поцелуй.

«Дворянское гнездо» — весьма изысканное заведение, и обычно туда не пускают проституток и таких небогатых людей, как Валентин. Однако благодаря моей прекрасной репутации администрация быстро смягчилась.

Не секрет, что Санкт-Петербург — тихая заводь, теряющаяся в тени нашей столицы, Москвы, которая сама — всего лишь мегаполис третьего мира, колеблющийся на грани эффектного угасания. И все же «Дворянское гнездо» — один из самых превосходных ресторанов, какие мне доводилось видеть: тут больше позолоты, чем на куполе Исаакиевского собора, а стены украшены огромными портретами — надо думать, покойных дворян. Ностальгия по прошлому сочетается здесь с величественным блеском Зимнего дворца.

Я знал, что такой парень, как Валентин, будет в восторге. Для таких, как он, этот ресторан — одна из тех двух Россий, которые они могут понять. Для них — либо мрамор и малахит Эрмитажа, либо занюханная коммунальная квартира в Коломне.

Шлюхи Валентина заплакали при виде меню. Они даже не могли назвать блюда — так велики были их волнение и алчность. Они называли цены вместо названий блюд:

— Давай возьмем шестнадцать долларов в качестве закуски, а потом я возьму двадцать восемь долларов, а ты — тридцать два… Хорошо, Михаил Борисович?

— Ради бога, берите все, что пожелаете! — ответил я. — Четыре блюда, десять блюд. Что такое деньги, когда вы — среди своих братьев и сестер? — И, чтобы дать нужный настрой всему вечеру, я заказал бутылку «Ротшильда» за 1150 долларов.

— Итак, давай поговорим еще немного о твоем искусстве, маленький братец, — обратился я к Валентину. У меня наступила минута в духе Достоевского, и мне хотелось спасать всех, кого я видел. Они все могли бы быть «Мишиными детьми» — и последняя шлюха, и интеллектуал с льняной козлиной бородкой.

— Вы видите… вы видите, — сказал Валентин своим подругам. — Мы сейчас поговорим об искусстве. Разве не приятно, леди, сидеть в красивом месте и беседовать с джентльменами о высоком? — Все оттенки чувств, от врожденного неверия в доброту до скрытого гомосексуализма, отражались на красном лице художника. Он накрыл мою руку своей и долго не отнимал ее.

— Валя делает для нас хорошие эскизы и помогает с дизайном нашей веб-страницы. У нас будет страница, рекламирующая наши услуги, вы знаете?

— О, посмотри, мама, кажется, это два раза по шестнадцать долларов! — воскликнула Людмила Петровна, когда подали две закуски под большими серебряными крышками-колпаками. Это были пельмени с начинкой из оленины и крабового мяса. Официанты, невероятно красивые мальчик и девочка, переглянулись и, сосчитав «раз, два, три», одновременно сняли крышки с блюд…

— Мы беседуем об искусстве, как джентльмены, — сказал Валентин.

Вечер продолжился, как и следовало ожидать. Мы ехали ко мне домой под поразительным летним небом: сверху синева Северного моря, затем неясный серый оттенок Невы и в самом низу — блестящая современная оранжевая лента, которая, как флюоресцентный туман, повисла над соперничавшими друг с другом шпилями Адмиралтейства и Петропавловской крепости.

В пути мы по очереди стегали водителя березовыми ветками, якобы для того, чтобы улучшить его кровообращение, а на самом деле потому, что в России невозможно закончить вечер, не набросившись на кого-нибудь.

— Теперь я чувствую себя так, словно мы едем в старинном экипаже, — сказал Валентин, — и стегаем кучера за то, что он едет слишком медленно… Быстрее, кучер, быстрее!

— Пожалуйста, сэр, — умолял Мамудов, — и так трудно ездить по этим дорогам, даже когда тебя не стегают.

— Меня никто прежде не называл «сэр», — восторгался Валентин. — Опа, негодник! — вскрикнул он, огрев шофера еще раз.

Я показал им свою квартиру — роскошное жилище в стиле «ар нуво», в доме постройки 1913 года (общеизвестно, что это последний хороший год в истории России) — тут полно было бледной керамической плитки и эркеров. В окна просачиваются последние лучи вечернего света. Проходя по комнатам, Валентин и шлюхи издают потрясенные восклицания, а молодой монархист и веб-дизайнер шепчет:

— Значит, вот оно как… Значит, вот как они живут.

Я завел их в мою библиотеку, где книжные полки скрипят под томами покойного палы, — это собрания текстов великих ребе, «Банковский устав Каймановых островов» в трех томах, с примечаниями, и всегда популярные «Сто одни налоговые каникулы». Появились слуги с графинами водки. Елизавета Ивановна грозилась сыграть для нас на аккордеоне, а Валентин уговаривал ее дочь процитировать для нас великих философов, но, когда наконец принесли аккордеон и раскрыли томик Вольтера, мои гости уже спали вповалку. Нос Валентина «картошкой» застрял между внушительными грудями Людмилы Петровны, а руки обхватили ее бедра, словно они танцевали вальс-ноктюрн.