Абсурдистан

Никто не отреагировал на мое появление, как будто сын покойного тоже скончался. Телевизор был включен на полную мощность — передавали утренние новости. Министр атомной энергетики рассказывал свой любимый чернобыльский анекдот об облысевшем дикобразе. Только капитан Белугин поднялся, чтобы пожать мне руку.

— Мое сердце полно печали, — сказал он. — Ваш отец был великим человеком.

— Умер — значит умер! — заорал милиционер из кухни.

— Заткнись, Ника, или я дам тебе в глаз! — заорал Белугин. — Простите Нику, — обратился он ко мне. — Мои мальчики — футбольные хулиганы в форме и больше ничего. — Он слегка поклонился, прижав обе руки к сердцу. Манеры Белугина напомнили мне одного из хитрых крестьян у Гоголя — того типа, который умеет польстить своему господину, но также подражать манерам образованных людей. Большая разница с моим слугой Тимофеем, считающим себя умным, если ему удалось стащить кусок голландского сыра или футболку, на которую можно наброситься с паровым утюгом «Дэу», подаренным ему мною на Новый год.

— Кто же может забыть, — продолжал капитан Белугин, — что ваш дорогой папа убил этого глупого американца. О, если бы только мы могли убить их всех! А вот немцы мне нравятся. Они гораздо цивилизованнее. Только посмотрите, как этот славный молодой Энди притворяется, что он собака! Продолжай, сынок! Что говорит собачка? Она говорит: «Гав, гав!»

— Простите, что перебиваю, — вмешался Алеша-Боб, — но зачем вы здесь, капитан Белугин? Почему бы вам не оставить Мишу в покое — у него же траур по отцу.

— Я здесь для того, чтобы уладить одно дело, — ответил капитан. — Я здесь для того, чтобы побеседовать об ужасном преступлении, которое потрясло наш мир. Я рад объявить, что мы раскрыли тайну смерти вашего отца, Миша. Ваш отец был убит Олегом Лосем и его кузеном, сифилитиком Жорой.

— Ах! — воскликнул я, но это сообщение не удивило меня. Олег Лось и мой папа когда-то были друзьями и соратниками. Они открыли кладбище для новых русских евреев, известное своими надгробными памятниками: на них был изображен «мерседес» последней модели. А еще они собирались создать на Невском проспекте сеть закусочных, где продавались бы американские сэндвичи. Интерьеры нескольких особняков девятнадцатого века были уничтожены, а вместо них появились бутылки пепси в человеческий рост. Но затем, как раз на той стадии, когда каждый инвестор мог втянуть носом аромат ростбифа, плавающего в масле и уксусе, папа и Лось, которых настроили родственники и бухгалтеры, встали на тропу войны.

Пора было сказать что-нибудь прочувствованное.

— Злоумышленники должны быть наказаны, — спокойно сказал я и поднял в воздух большой кулачище.

— Можно взглянуть на это дело и так, — сказал капитан Белугин. — А можно и иначе. Олег Лось — друг детства губернатора Санкт-Петербурга. Они вместе ходили в шахматную школу. Они соседствуют на озере Комо — там у них собственность. Их жены ходят к одной педикюрше, а дети учатся в одном пансионе в Швейцарии. Против Лося никогда не возбудят дело.

— Но есть же видеозапись, на которой он убивает Мишиного отца, — возразил Алеша-Боб.

— Запись может исчезнуть, — ответил капитан Белугин, очертив в воздухе видеопленку и затем взмахнув руками.

— А как насчет немца с его камерой? — не сдавался Алеша-Боб, указывая на Энди Шмидта, который снял свою футболку с надписью «PHUCK STUTTGART» и тщательно обследовал собственные носки. — Он же свидетель.

— Немец может исчезнуть, — сказал капитан Белугин. Он нарисовал в воздухе фигуру стройного тевтонца и снова взмахнул руками.

— Это смешно, — сказал Алеша-Боб. — Вы же не можете сделать так, чтобы исчез целый немец.

— Их восемьдесят миллионов, и все они выглядят совершенно одинаково.

После этого последнего довода мы немного помолчали.

— Может быть, мне следует обратиться к юристу, — наконец прервал я молчание.

— К юристу! — засмеялся капитан Белугин. — Как вы думаете, милый мальчик, где мы находимся? В Штутгарте? В Нью-Йорке? Ваш отец мертв. Это печально для вас. Но может быть, не совсем уж печально. Все знают, что вам не нужен бизнес вашего отца. Вы — человек сложный и меланхоличный. Поэтому вот что мы сделаем. Мы заключим сделку с Олегом Лосем. Он покупает собственность вашего отца по хорошей рыночной цене — двадцать пять миллионов долларов плюс еще три миллиона за то, что убил вашего отца. Итого двадцать восемь миллионов. Вы с Олегом пожимаете друг другу руки. Больше никаких кровопролитий.

Алеша-Боб посмотрел прямо в глаза капитану с таким американским омерзением, которого я не видел уже несколько лет. Он плюнул себе в руку не хуже наших представителей низших классов.

— Сколько вам платит Олег Лось? — осведомился он. — И кто санкционирован убийство Бориса Вайнберга? Вы или губернатор?

— Мои комиссионные — пятнадцать процентов, — сказал капитан Белугин. — Это стандартные комиссионные во всем мире. Что касается второго вопроса, то зачем говорить неприятные вещи, которые только испортят наши дружеские отношения?

Из кухни появился Тимофей, в руках у него было блюдо с пельменями. Я знал, что Тима пытается утешить меня едой, но у меня не было аппетита, так что я лениво бросил туфлей в своего слугу. Она попала ему в висок, а я вдруг ясно увидел картину своей смерти (естественно, от сердечного приступа) в возрасте сорока одного года, в скоростном поезде, приближающемся к Парижу; рядом со мной была элегантная европейская женщина, лихорадочно нажимавшая на кнопки своего мобильника, а промежность мою распирали остатки полупереваренной трапезы. О господи! О, милый медвежонок! Я не хотел умирать! Но что же я мог поделать?

— Мне не нравится мир вокруг меня, — прошептал я. — Может быть, с частью этих двадцати восьми миллионов я смогу начать программу помощи детсадовским детям. Мы назовем ее «Мишины дети».

Впервые за все время нашего знакомства капитан Белугин взглянул на меня с неподдельной жалостью. Он повернулся к Алеше-Бобу, который тихо потел; его лысая голова блестела, а глаза метали громы и молнии.

— Не зацикливайтесь на ваших идеях, — обратился Белугин к моему другу. — В Петербурге всего одна силовая структура. Борис Вайнберг был ее частью. А потом, в один прекрасный день, по собственному желанию выбыл из нее. Последствия были предсказуемы.

— Иди спать, Палаша Закусь, — посоветовал мне Алеша-Боб. — А я еще немного побеседую с капитаном.

Я последовал его совету. Вернувшись в спальню, я сунул лицо под мышку Руанны. В полусне она пристроилась у меня на руке. Я с настойчивостью одержимого поцеловал ее лоснящийся нос, словно птица, которая клюет червей для своих птенцов.

— Хорошо-о-о, — выдохнула Руанна и снова захрапела.

— Люблю тебя, — прошептал я по-английски.

В кресло с ореховыми ручками — в таком точно усаживался передо мной доктор Левин на Парк-авеню — мой слуга посадил мою детскую игрушку, Чебурашку. Чебурашка, звезда советского мультфильма для детей — симпатичное асексуальное коричневое существо, которое мечтает вступить в пионеры и построить Дом дружбы для всех одиноких животных в городе, гипнотизировало меня, как психоаналитик, своими огромными глазами. Гигантские уши хлопали под летним ветерком, пытаясь уловить мои жалобы.

Через неделю Руанна покинет меня, чтобы возобновить свои летние занятия в Хантер-колледже в Нью-Йорке. А я останусь ни с чем.

Глава 6

ЛЮБИМОГО ПАПУ ОПУСКАЮТ В ЗЕМЛЮ

Я мало что помню о похоронах. Пришло много евреев — это точно. Один из больших kibbutzniks из главной синагоги на Лермонтовском проспекте поведал мне о том, что мой папа пламенно желая, чтобы я женился на еврейке. Он указал мне на одну — высокую и тощую, с длинными влажными глазами и полными губами, — которая стояла у вырытой могилы с букетом гардений, прижатым к груди. Она была из тех русских евреек, которые могут быть печальными круглый год и которые могут привести вам тысячи доводов, согласно которым жизнь — дело серьезное.