Страница 9 из 121
Путешествуя со своими спутниками по европейским странам — Курляндии, Пруссии, Бранденбургу, Голландии, Англии, Австрии, — Петр, изучая западную культуру и науку, исподволь готовил и перемены в личной жизни. Он поручил дяде Льву Кирилловичу Нарышкину и боярину Тихону Никитичу Стрешневу во время его отсутствия склонить Евдокию Федоровну к добровольному принятию монашества. Вторую часть своего плана Петр утаил: после пострижения Евдокии и заточения ее в монастырь он хотел жениться на Анне Монс. Однако Нарышкин и Стрешнев в этом деле не преуспели.
Все вроде бы шло хорошо, как вдруг заботы о семейных делах отступили на второй план: в середине августа 1698 года Петр получил известие, что в Москве произошел еще один стрелецкий бунт. В тот же день он оставил Вену и 25 августа уже примчался в Москву.
Летя в Москву, Петр уже знал, что мятеж, вспыхнувший 6 июня, был подавлен через две недели и что были казнены 57 главных его заводчиков, а четыре тысячи участников сосланы. Однако этого ему показалось совсем недостаточно, и он решил начать новое следствие. Оно привело на плаху и виселицу более тысячи человек, сотни стрельцов были изувечены, брошены в тюрьмы, усланы в медвежьи углы царства.
«Царь, Лефорт и Меншиков взяли каждый по топору. Петр приказал раздать топоры своим министрам и генералам. Когда же все были вооружены, всякий принялся за свою работу и отрубал головы. Меншиков приступил к делу так неловко, что царь надавал ему пощечин и показал, как должно отрубать головы», — писал позже саксонский посланник Георг Гельбиг.
Александр Данилович, способный к любому делу, тут же, на глазах у царя, немедленно исправился и к концу дня отрубил двадцать стрелецких голов, да еще и пристрелил одного из колесованных, чтобы прекратить его мучения. Последнее милосердное деяние произвел он, впрочем, не по собственной инициативе, а по приказу Петра. Как-то Петр с гордостью сказал, что он знает четырнадцать ремесел. Если это и так, то еще одно ремесло — ремесло палача — он тоже хорошо знал.
Петр лично участвовал в допросах и пытках, организовывал казни, но между этими занятиями не забывал и о своих личных делах.
Побывав в первый же день по приезде у Анны Монс, он лишь через неделю встретился с Евдокией. Причем не в ее кремлевских покоях и не у себя, а в доме одного из своих приближенных, думного дьяка Андрея Андреевича Виниуса. Разговор с женой ни к чему не привел — Евдокия наотрез отказалась уходить в монастырь и в тот же день попросила о заступничестве патриарха Адриана.
Патриарх заступился за царицу, но Петр накричал на семидесятилетнего иерарха, заявив, что это не его дело и он, царь, никому не позволит вмешиваться в свои семейные дела.
Через три недели Евдокию Федоровну посадили в закрытую карету, и два солдата-преображенца отвезли ее в Суздаль. Есть свидетельство, что Петр даже хотел казнить Евдокию, но за нее заступился Лефорт и дело ограничилось заточением в монастырь.
Ее силой постригли под именем Елены и, не обращая внимания на крики и слезы, заперли в тесную келью Покровского девичьего монастыря. Ей не дали ни копейки на содержание, и она была вынуждена просить деньги у своих опальных и обнищавших родственников; «Здесь ведь ничего нет: все гнилое. Хоть я вам и прискушна, да что же делать. Покамест жива, пожалуйста, поите, да кормите, да одевайте, нищую».
Со временем дела Евдокии немного наладились — родственники сумели установить с ней связь через ее духовника и местного архимандрита Досифея и стали регулярно пересылать ей деньги и вещи. Окружавшие несчастную царицу монахини прониклись к ней искренним сочувствием. Особенно тяжело переживала опальная царица разлуку с любимым сыном.
Так, в страданиях и обиде, без радостей и надежд, прожила инокиня Елена первые десять лет своего монастырского заточения.
А теперь я намеренно нарушу хронологическое изложение событий и расскажу о том, что произошло через десять лет…
А случилось вот что. Однажды дверь ее кельи открылась, и на пороге появился духовник Евдокии Федоровны, ключарь монастыря Федор Пустынный, а рядом с ним высокий и статный тридцатисемилетний офицер-преображенец Степан Богданович Глебов. Евдокия знала его с детства: Глебовы и Лопухины жили по соседству на Солянке, рядом с Ивановским монастырем. Евдокия и Степан были ровесниками. Их родственники служили Милославским — царю Ивану Алексеевичу и его жене — царице Прасковье Федоровне, урожденной Салтыковой. Салтыковы и Глебовы были родней друг другу.
Глебов был поверстан в Преображенский полк подпоручиком и в 1693 году стал офицером. В 1710 году, уже в звании майора, Глебов оказался в Суздале по делам службы — набирал рекрутов и заодно навестил свою сверстницу и давнюю знакомую. Глебов расспросил Евдокию о ее жизни и рассказал о своем неудачном браке, который длился уже шестнадцатый год, не принося ему никакой радости из-за болезни жены. «Болит у нее пуп и весь прогнил, все из него течет, жить с ней нельзя», — говорил Степан.
Во время первого свидания он передал Евдокии две шкурки песцов, две шкурки соболей и отрез парчовой ткани. Посылки от него стали регулярно поступать несчастной узнице. А вскоре к Евдокии и Степану пришла любовь… О ней знали многие Монахини, но ни одна из них не выдала любящих, понимая, чем все это может для них обернуться, если вдруг каким-либо образом бывшая царица снова окажется на престоле.
Год шел за годом, а любовь Евдокии и Степана все более крепла и расцветала, несмотря на то что Глебов часто уезжал из Суздаля в разные концы России — то в свои подмосковные и костромские деревни, то на Украину, то в другие места. Но сердце его всегда оставалось с Евдокией — в келье Покровского девичьего монастыря. Она же, безмерно скучая, писала ему письма, и в каждом звала: «Не покинь ты меня, ради Господа Бога, сюды добивайся!» Евдокия Федоровна мечтала, чтобы бывший стольник, а ныне майор гвардии Степан Богданович Глебов вымолил бы у царя место воеводы в Суздале, и тогда они были бы счастливее всех на свете. Но годы шли, а Глебов оказывался возле нее не так-то уж часто…
Новелла 2
«Сумасброднейшие, Всешутейшие и Всепьянейшие Соборы»
А теперь, оставив Степана Глебова и Евдокию Федоровну, возвратимся к царю Петру, к тому времени, когда он заточил ненавистную ему жену в монастырь, а сам с головой окунулся в разгул. Своим пьяным развлечениям Петр придал некое устроение, собственноручно написав устав своеобразного шутовского ордена и назвав его «Сумасброднейшим, Всешутейшим и Всепьянейшим Собором». Петр сам сочинил и чины, то есть порядок и обряды избрания и поставления новых членов «Собора», и всякий раз составлял программу очередного собрания, вдаваясь в мельчайшие детали его проведения.
Первый такой «Собор» прошел вскоре после смерти десятого, и последнего, патриарха Адриана — ярого сторонника старины и противника петровских новшеств. Петр платил Адриану откровенной неприязнью и, чтобы унизить сан покойного Адриана, учинил издевательское действо, поставив во главе «Собора» князь-папу Никиту Зотова, наряженного в патриаршие ризы. В этом шутовском звании он пробыл до дня смерти, последовавшей в 1717 году. Затем до 1723 года князь-папой был Петр Иванович Бутурлин. Вторым лицом «Собора» стал князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский, одетый в гротескный царский средневековый наряд. Папу и кесаря окружал целый синклит придворных и многочисленный причт в шутовских и маскарадных костюмах.
Забегая вперед, отметим, что, когда в 1714 году первому князь-папе, а тогда уже графу, тайному советнику и генерал-президенту Тайной канцелярии Зотову было велено готовиться к свадьбе, расписанной Петром по обычаям «Собора», в перечне приглашенных значилось около двухсот мужчин и. тридцать семь дам во главе с царицей Екатериной I. Из дам особо отмечены в приглашении «госпожа архиерейша Бутурлина и госпожа князь-игуменья Ржевская». Петр не только составил список, но и велел большинству из приглашенных, проживавших тогда в Петербурге, екать в Москву. В Первопрестольной почти весь январь 1715 года прошел в маскарадных шествиях, забавах и шутовстве. На улицы Москвы выставили сотни бочек вина и пива, длинные ряды столов с разными яствами. Гостей к столам скликали отборнейшие заики, причем текст приглашения тоже написал Петр.