Страница 64 из 121
Не добившись успеха у августейших братьев, мадемуазель утешилась интрижками и связями с офицерами и придворными, а после 1812 года вернулась в Париж и заняла свое прежнее место в театре.
Любопытно, что по возвращении в Париж Наполеон приказал выплатить актрисе ее жалованье за те годы, какие она провела в Петербурге. Возникает вопрос: за какие услуги Франции получила она эти деньги?
А после того прошла война 1812 года, и русская армия, освободив Европу, взяла вместе с войсками союзников Париж. Злой гений монархов Европы — Наполеон Бонапарт — подписал отречение от престола и был сослан на остров Эльбу, а союзники осенью 1814 года съехались в Вене, чтобы решить все дела послевоенной Европы.
Новелла 10
«Танцующий конгресс»: любовь и политика
Второго сентября 1814 года Александр отправился на Конгресс в Вену.
По дороге он заехал в Пулавы, имение Чарторижских, где вновь подтвердил решимость восстановить независимую Польшу. Взяв с собой князя Адама, он отправился в Австрию и через неделю въехал в Вену вместе с Фридрихом-Вильгельмом III. 15 сентября в Вену прибыла со своими фрейлинами Елизавета Алексеевна, цесаревич Константин и великие княгини Марий и Екатерина.
Александру был отведен один из самых роскошных дворцов императора Франца — Хофбург.
Два императора, дюжина королей и больше сотни владетельных особ собрались на этот «Танцующий Конгресс», продолжавшийся необычайно долго — до июня 1815 года. Среди участников Конгресса был и Адам Чарторижский.
Князь Адам и Елизавета Алексеевна встретились в Вене осенью 1814 года, через 15 лет после разлуки. Вот какие отрывки из «Дневника» Чарторижского опубликовал через сто лет, в 1916 году, профессор Шимон Аскенази в журнале «Голос минувшего»: «Здесь я вижу ее, сильно изменившуюся, но для меня всегда ту же со стороны ее и моих чувств. Они утратили свой пыл, но в них сохранилось достаточно силы, чтобы не видеть ее было великой мукой… Всем она нравится. В некоторых отношениях похорошела. Я несчастлив и печален, каким давно не был».
«3 декабря. Попадаю к Нарышкину. Вторая встреча. Признаны новые обязанности. Она всегда истинный ангел… Моя тетка (княгиня Елизавета Любомирская, урожденная Чарторижская) сплетничает; мой отец сказал ей о ней. Наука, что мало можно кому доверить настоящую и важную тайну. Третья встреча при посредстве Нарышкина. Визит императора к моей тетке. Ее визит и письмо. Жар, и сны, и угрызения, укоряющие в виновности. Стан и лицо изменились, однако все та же очаровательность, а душа ангельская».
«18 января 1815 года. К ней пишу…»
«До 28 января. Письмо отдано и сейчас на следующий день вижусь. Разнообразность моих чувств. Она всегда первый и единственный предмет. Обмен кольцами. Ее доброта, ее чувства иного рода. Она не хочет остаться в Германии, она приносит себя в жертву… Мои сплины (хандра); я испорчен доброжелательностью и любовью; душа не может подняться до ее превосходства».
«Я желаю ей счастия и завидую ему: страстно люблю, а все-таки я все посвятил бы, а святость чувства недостаточно сохраняю. Долгая неуверенность, противоречивость, и неустанные обиды, и двадцатилетнее ожидание, и ее уже в течение стольких лет скрытое чувство разрушили правильный порядок сердца. Несчастия одной неверности (Чарторижский здесь, по-видимому, имеет в виду трагический роман Елизаветы Алексеевны, состоявшийся в 1806 году, через семь лет после того, как они расстались, и героем которого был А. Я. Охотников, о чем здесь уже рассказывалось) потрясли некоторые самые деликатные принципы. Но это не оправдывает, меня, так как я от сердца простил, и она не прощения, не любви, уважения и обожания достойна».
«16 февраля. Великая печаль угнетает меня и (я испытываю) отвращение к свету. Она, быть может, недовольна».
«До 3 марта. Боязнь за перемену в ней потрясает, Меня сильнее всего своею жалостью, печаль так сильна, Что я чувствую себя больным. Пишу к ней; мой разговор С императором… Поднимаю материю о ней».
«8 марта. Ее отъезд. В канун отъезда, утром, прощаюсь. Сила этого союза достойна внимания, между тем как время и отдаление и неизбежность должны были стереть чувство и потушить его одними препятствиями, оно собственной силой все преодолевает. Ничто уже не говорит в его пользу, ни желание счастья и наслаждения, ни рассудительность, ни какая бы то ни было надежда, ничто мирское и человеческое; однако оно сильнее стольких различных побуждений. Я говорю и пишу о необходимости брака (Чарторижскому в это время было 45 лет, но он все еще был холост). Она радуется известию о появлении Наполеона, в надежде, что на более долгое время останется в Германии. Перемена во мне — чувства искренние, глубокие, которые захватывают всю душу и проникают насквозь, принадлежали и принадлежат только ей».
Такого рода откровения, ни для кого из посторонних не предназначенные, убедительно свидетельствуют о глубине и продолжительности чувств, что позволяет говорить не о какой-то мимолетной любовной интрижке, а о серьезной и прочной душевной привязанности, которую и Чарторижский и Елизавета Алексеевна сохраняли и в дальнейшем.
В Вену кроме Елизаветы Алексеевны приехала и Нарышкина с мужем. Александр знал, что Конгресс будет долгим, и побоялся оставить ветреную прелестницу в Петербурге: в это время у неотразимой Марии Антоновны объявилось несметное множество поклонников, что крайне раздражало и даже мучило Александра.
Он решил отвечать ей тем же, и так как Александр ни в чем не терпел соперничества, то число его любовниц было не меньшим. Особенно ярко проявилось это в Вене, на Конгрессе. Одной из первых жертв Александра-любовника стала ослепительная красавица графиня Юлия Зичи. Но прошло несколько дней, и он променял Зичи на княгиню Багратион — вдову Петра Ивановича, погибшего за два года перед тем. Эта победа над «русской Андромедой», как звали княгиню в Вене, была тем более приятна Александру, что он покорил любовницу самого Меттерниха, с которым у него были давние нелады. А княгиня Багратион радовалась тому, что русский император предпочел ее всем прочим дамам и что уязвила свою счастливую соперницу герцогиню Саган, преуспевшую в борьбе за любвеобильного австрийского канцлера. Ободренная успехом у Меттерниха, Саган забирается в карету к царю, но он — так, во всяком случае, рассказывал потом Александр — не воспользовался благоприятной ситуацией якобы из-за того, что герцогиня показалась ему слишком глупой. Здесь уместно будет усомниться в правдивости и щепетильности Александра: в бесконечном перечне его увлечений и побед далеко не все женщины были кладезями премудрости. А еще более это сообщение вызывает сомнение и потому, что распространительницей его была княгиня Багратион, о чувствах которой к мадам Саган мы уже осведомлены.
Между увлечением княгиней Багратион и встречами с совершенно случайными кокотками Александр соблазняет и еще одну великосветскую красавицу — графиню Эстергази, что позволяет венским острословам утверждать, что баварский король — пьет за всех, вюртембергский король — ест за всех, а русский царь — любит за всех. Добавляли, что русский царь и танцует если не за всех, то конечно же больше всех и едва ли не лучше всех.
Агенты венской полиции, ответственные за безопасность Александра, повсюду незаметно сопровождавшие его и неотступно следившие за всеми его похождениями. Причисляли к сонму погубленных им красавиц еще и венгерскую графиню Сегеньи, и графиню Юлию Зичи, и княгиню Ауэрсперг, и многих иных.
А кроме того, Александр звал в Вену своих прежних любовниц из разных стран Европы.
Вот что писал он во Франкфурт Луизе фон Бетман, с которой сошелся в этом городе в 1813 году: «Наконец, я имею известие от тебя, моя любимая. Глаза мои, так долго лишенные этого счастья, наконец, узрели дорогой почерк, глядя на который я понимаю, как ты мне дорога, как все в мире скрывается от моих глаз, когда я получаю что-нибудь от тебя». Луиза не смогла приехать в Вену, и тогда он вызвал из Петербурга двух купчих-немок — Шмидт и Шварц, которые не замедлили явиться, чем вызвали бурное негодование местных претенденток на сердце русского царя. И все же всех приключений у царя не знала даже тайная австрийская полиция: Александр был настолько искушен в этих играх, что попадался с поличным крайне редко.