Страница 54 из 121
Особенно пышно расцвело тиранство Аракчеева, когда он был назначен заведующим квартирмейстерской частью, то есть Генеральным штабом. Он заставлял офицеров по десять часов в сутки заниматься бесполезной и бессмысленной работой по черчению никому не нужных планов, при малейшем ничтожнейшем поводе осыпая их бранью, а то и отпуская пощечины.
Из-за этих недопустимых резкостей благополучная карьера Аракчеева неожиданно дала сбой. Случилось это из-за того, что во время смотра Преображенского полка Аракчеев за плохую выправку побил тростью нескольких преображенцев, а подполковника Лена обложил в присутствии его товарищей площадной бранью.
Гордый офицер не произнес в ответ ни слова, но, возвратившись домой, написал Аракчееву гневное, полное сдержанного достоинства письмо, после чего пустил себе пулю в висок.
Павел знал Лена, рекомендованного ему П. А. Румянцевым, и Аракчеев был 1 февраля 1798 года отправлен сначала в отпуск по болезни, а затем отставлен от службы. В мае того же года он был возвращен в строй, но в октябре 1799 года отставлен снова.
Обе отставки не стали для Аракчеева концом карьеры, а вот для Павла первая отставка сыграла роковую роль. Дело в том, что после отставки Аракчеева пост Петербургского военного губернатора занял пятидесятилетний кавалерийский генерал Петр Алексеевич фон дер Пален, занимавший перед тем должность Курляндского генерал-губернатора. И именно Пален потом сыграл важную роль в заговоре против Павла.
Остзейский барон фон дер Пален с пятнадцати лет служил в Конногвардейском полку, участвовал в двух русско-турецких войнах и во множестве боев проявил незаурядное мужество. Его смелость и невозмутимость, умение сохранять совершеннейшее спокойствие в критических ситуациях стали общепризнанными, а самого Палена считали одним из храбрейших генералов русской армии.
При его назначении на пост военного губернатора Петербурга немалую роль сыграл расклад дворцовых сил, тот своеобразный пасьянс интриг и протекций, без которого не обходилось ни одно из новых назначений на высокую должность. Первую скрипку играла воспитательница дочерей Павла, Шарлотта Карловна Ливен, с давних пор опекавшая свою добрую знакомую и дальнюю родственницу баронессу Юлиану Шёппинг. Юлианна была женой барона фон дер Палена.
Всезнающий А. М. Тургенев, отлично разбиравшийся в матримониальных хитросплетениях высшего света, писал, что баронесса Шёппинг была второй женой Палена. Что же касается его первой жены, то Тургенев сообщал следующее: «Урожденная Энгельгардт, племянница князя Потемкина и наложница его, была выдана замуж за полусгнившего графа Павла Скавронского, с которым якобы прижила двух дочерей. На самом же деле — так во всяком случае считали почти все современники — девочки эти были дочерьми Потемкина. Старшая из них по повелению Павла выдана была за князя Петра Ивановича Багратиона по возвращении его из Итальянского похода с Суворовым, а младшая — за графа Палена, с которым вскоре разошлась». То, что Пален разошелся с фактической дочерью Потемкина, не могло не импонировать Павлу, ненавидевшему Светлейшего даже после его смерти. Вторая же жена Палена — Юлиана Шёппинг — была креатурой Ш. К. Ливен, ближайшей в семье Павла придворной и статс-дамы императрицы.
Современник Павла немецкий писатель Август Коцебу так характеризовал барона Палена: «При высоком росте, крепком телосложении, открытом, дружелюбном выражении лица он от природы был одарен умом быстрым и легко объемлющим все предметы. Эти качества соединены были в нем с душою благородною, презиравшею всякие мелочи. Его обхождение было суровое, но без жестокости. Всегда казалось, что он говорит то, что думает, выражений он не выбирал. Он самым верным образом представлял собою то, что немцы называют «рубака». Он охотно делал добро, охотно смягчал, когда мог, строгие повеления государя, но делал это исходя из собственных интересов, сохраняя вид, будто исполнял их безжалостно, когда иначе не мог поступать, что случалось довольно часто.
Почести и звания, которыми государь его осыпал, доставили ему, весьма естественно, горьких завистников, которые следили за каждым его шагом и всегда готовы были его ниспровергнуть (Пален кроме поста Петербургского военного губернатора занимал должность в Коллегии иностранных дел и весьма много значивший при дворе Павла пост канцлера Мальтийского ордена, великим магистром которого был сам Павел. — В. Б.). Часто приходилось ему отвращать бурю от своей головы, и ничего не было необычного в том, что в иные недели часовые по два раза то приставлялись к его дверям, то отнимались. Оттого он должен был всегда быть настороже…»
Настороже были и другие сановники и генералы, ибо Павел все чаще впадал в приступы гнева и изгонял неугодных из обеих столиц, с министерских и генеральских постов, лишая званий, наград, имущества и чести.
Павел презрел права, вольности и привилегии тех, кто должен был составлять его опору и силу. Он запретил губернские дворянские собрания, отменил право избрания дворянских заседателей в уездные и губернские собрания и тем нанес оскорбление своим чиновникам и офицерам, уже полтора десятилетия почитавших себя вольными людьми, свободными от самодержавного произвола.
Павел унижал Сенат, никогда не бывал в нем, а его Общее собрание называл «овчим собранием», чем восстановил против себя и многих сенаторов, гордившихся тем, что были они членами Сената — Высокого и Правительствующего.
Не меньшим тираном и сумасбродом выглядел он и среди самых близких и родных ему людей. Александр и Константин боялись лишний раз попасться ему на глаза, а увидев отца, бледнели и трепетали. Даже тихая, добрая и ласковая невестка его, Елизавета Алексеевна, возненавидела своего свекра и мечтала о его свержении.
Четвертого августа 1797 года она писала своей матери: «Я, как и многие, ручаюсь головой, что часть войск имеет что-то на уме или что они, по крайней мере, надеются получить возможность, собравшись, что-либо устроить. О! Если бы кто-нибудь стоял во главе их! О, мама, в самом деле он тиран!»
Опасаясь революции, бунта, очередного дворцового переворота, Павел велел выстроить дворец-крепость, где он мог бы чувствовать себя в безопасности, и по недолгом размышлении поручил составить проект талантливому архитектору Василию Ивановичу Баженову, а строительство доверил итальянцу Винченце Бренне.
Новелла 4
Анна Лопухина
Замок, названный Михайловским, был заложен на месте старого Летнего дворца 26 февраля 1797 года, перед отъездом Павла на коронацию. Уже само время начала строительства говорило о необычайной поспешности в осуществлении задуманного предприятия: в конце зимы на Руси никогда не начинали строительства, относя закладку фундамента на конец весны — начало лета. Замок строили без передышки три с половиной года, освятив в ноябре 1800 года. В общем плане он представлял собой квадрат, внутри которого находился восьмиугольный двор. С внешней стороны размещались караульные помещения, каменные брустверы, наполненные водой рвы и пять мостов, два из которых были подъемными. Сложенный из дикого камня и серого гранита замок больше походил на крепость, чем на дворец.
Когда строительство замка только началось, Мария Федоровна почувствовала, что она вновь — в десятый раз — беременна. Поскольку Павел еще раньше решил назвать замок Михайловским, а беременность жены пришлась на разгар строительства, то и новорожденного сына он назвал Михаилом.
Роды были очень трудными, хотя специально для этого случая был приглашен берлинский профессор-акушер Мекель. «Этот господин, — писала графиня Головина, — подкупленный, вероятно, теми, кто желал подозвать кредит императрицы к Нелидовой — именно Кутайсовым, объявил государю, что он не отвечает за жизнь императрицы в случае еще одних родов. Это послужило источником всевозможных интриг, происходивших в течение года».
Не трудно догадаться, что Павел перестал делить супружеское ложе с Марией Федоровной, не желая ставить под угрозу ее жизнь новой беременностью, и в связи с этим в его окружении строились различные планы по подысканию ему фаворитки.