Страница 39 из 121
Говоря о качествах предшественника Потемкина, Гельбиг писал: «Воспитание и добрая воля лишь в слабой степени и на короткое время возмещают недостаток природных талантов. С трудом удержал Васильчиков милость императрицы неполные два года…
Когда Васильчиков был в последний раз у императрицы, он вовсе не мог даже предчувствовать того, что ожидало его через несколько минут. Екатерина расточала ему самые льстивые доказательства милости, не давая решительно ничего заметить, но едва только простодушный избранник возвратился в свои комнаты, как получил высочайшее повеление отправиться в Москву. Он повиновался без малейшего противоречия…
Если бы Васильчиков при его красивой наружности обладал большим умом и смелостью, то Потемкин не занял бы его место так легко. Между тем Васильчиков прославился именно тем, что ни один из любимцев Екатерины не мог у него оспорить — он был самый бескорыстный, самый любезный и самый скромный. Он многим помогал и никому не вредил, мало заботился о личной выгоде и в день отъезда в Москву был в том же чине, какой императрица пожаловала ему в первый день своей милости. Васильчиков получил за время (менее двух лет), что он состоял в любимцах, деньгами и подарками 100 000 рублей, 7000 крестьян, приносивших 35 000 рублей ежегодного дохода, на 60 000 рублей бриллиантов, серебряный сервиз в 50 000 рублей, пожизненную пенсию в 20 000 рублей и великолепный, роскошно меблированный дом в Петербурге, который императрица потом купила у Васильчикова за 100 000 рублей и подарила в 1778 году другому фавориту — Ивану Николаевичу Римскому-Корсакову. Вскоре по удалении от двора Васильчиков женился и был очень счастлив».
Придворные недоумевали, почему столь быстро и столь внезапно произошла такая странная и неожиданная перемена?
А дело было не только в любовном влечении — Екатерина угадала в Потемкине человека, на которого можно положиться в любом трудном и опасном деле, когда потребуется твердая воля, неукротимая энергия и абсолютная преданность делу.
Отставка Васильчикова лишь не осведомленным в любовных и государственных делах Екатерины могла показаться внезапной. На самом же деле Екатерина почти с самого начала этой связи тяготилась ею, в чем чистосердечно призналась новому фавориту.
В письме к нему она откровенно исповедалась в своих прежних увлечениях, открывшись, что мужа своего не любила, а Сергея Васильевича Салтыкова приняла по необходимости продолжить династию, на чем настояла Елизавета Петровна. Совсем по-иному обстояло дело с Понятовским. «Сей был любезен и любим», — писала Екатерина. Далее она призналась, что любила Орлова и не ее вина в том, что между ними произошел разрыв. «Сей бы век остался, — писала Екатерина II, — естли б сам не скучал, я сие узнала… и, узнав, уже доверия иметь не могу, мысль, которая жестоко меня мучила и заставила сделать из дешперация (отчаяния) выбор коя-какой…»
Вот этот-то сделанный ею «выбор коя-какой» — и не более того — и оказался Васильчиковым.
«…И даже до нынешнего месяца, — продолжала Екатерина, — я более грустила, нежели сказать могу, и никогда более, как тогда, когда другие люди бывают довольные и всякие приласканья во мне слезы принуждала, так что я думаю, что от рождения своего я столько не плакала, как сии полтора года; сначала я думала, что привыкну, но что далее, то — хуже, ибо с другой стороны (т, е. со стороны Васильчикова) месяцы по три дуться стали, и признаться надобно, что никогда довольнее не была, как когда осердится и в покое оставит, а ласка его мне плакать принуждала».
И наконец, пришло избавление от капризного, обидчивого и давно уже немилого Васильчикова. «Потом приехал некто Богатырь (т. е. Потемкин), — пишет Екатерина. — Сей Богатырь по заслугам своим и по всегдашней ласке прелестен был так, что, услыша о его приезде, уже говорить стали, что ему тут поселиться, а того не знали, что мы письмецом сюда призвали неприметно его, однако же с таким внутренним намерением, чтоб не вовсе слепо по приезде его поступать, но разбирать, есть ли в нем склонность, о которой мне Брюсша (П. А. Брюс) сказывала, что давно многие подозревали, то есть та, которую я желаю, чтобы он имел».
Это чистосердечное признание Екатерина заканчивала словами: «Ну, Господин Богатырь, после сей исповеди могу ли я надеяться получить отпущение грехов своих; изволишь видеть, что не пятнадцать, но третья доля из них.
Первого — поневоле да четвертого из дешперации, я думала на счет легкомыслия поставить никак не можно, о трех прочих, если точно разберешь, Бог видит, что не от распутства, к которому никакой склонности не имею, и если бы я в участь получила смолоду мужа, которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась; беда та, что сердце мое не хочет быть ни на час охотно без любви. Сказывают, такие пороки людские покрыть стараются, будто сие происходит от добросердечия, но статься может, что подобная диспозиция сердца более есть порок, нежели добродетель, но напрасно я к тебе сие пишу, ибо после того возлюбишь или не захочешь в армию ехать, боясь, чтобы я тебя позабыла, но, право, не думаю, чтоб такую глупость сделала, а если хочешь на век меня к себе привязать, то покажи мне столько ж дружбы, как и любви, а наипаче люби и говори правду».
В другом письме Екатерина предостерегала Потемкина от недоброжелательства к братьям Орловым, которых она искренне почитала своими друзьями. «Только одно прошу не делать, — писала она, — не вредить и не стараться вредить князю Орлову в моих мыслях, ибо сие почту за неблагодарность с твоей стороны: нет человека, которого он более мне хвалил и более любил и в прежнее время, и ныне до самого приезда твоего, как тебя. А если он свои пороки имеет, то не тебе, не мне их расценить и расславить. Он тебя любит, и мне они друзья, и я с ними не расстанусь. Вот тебе — нравоученье, умен будешь — примешь. Не умно же будет противоречить сему, для того что сущая правда».
Потемкин отлично все понял и в считанные месяцы сделал головокружительную карьеру. Десятого июля 1774 года в связи с заключением очень выгодного для России Кучук-Кайнарджийского мира «за споспешествание к оному добрыми советами» он был возведен в графское достоинство, в октябре пожалован чином генерал-аншефа, а в ноябре стал кавалером ордена Андрея Первозванного. За эти же месяцы Потемкин получил «за храбрость и неутомимые труды» шпагу, усыпанную алмазами, а «в знак монаршего благоволения» еще и украшенный бриллиантами портрет Екатерины II для ношения на груди.
С мая 1774 года Потемкин был введен в члены Совета и оставался в его составе до смерти. Но не административные успехи и не придворная карьера определяли тогда его положение при дворе. В 1774 году он был в глазах Екатерины «незакатным солнцем», превратив ее в счастливую, любимую и любящую женщину, совершенно потерявшую из-за него голову.
Выдающийся историк и писатель Н. Я. Эйдельман, опубликовавший 419 записок и писем Екатерины к Потемкину, отметил, что она называла своего фаворита: Миленка, Душинка, Голубчик, Сердце мое, Красавец мой, Милуша, Гришенок, Батя, Батинка, Душа милая, Милой дружочек, Князюшка, Гришатка, Миленка милюшинка, Князинка батюшка, Душенок мой, Друг милой и бесценный, Мой дорогой друг и супруг, Мамурка, Генерал, Шалун, Милюша милая Гришифишичка, Милая милуша, драгие сладкие губки, жизнь, радость, веселье, Мой золотой фазан, мой дорогой и горячо любимый друг, Душа моя милая, бесценная и беспримерная и еще более нежно и ласково.
Особняком стоят обращения, в которых Потемкин назван мужем и супругом.
Знаток того периода историк Я. Л. Барсков считал, что эти письма, а также рассказы осведомленных современников «дают повод решительно утверждать, что Потемкин был обвенчан с Екатериной. Уже один слух о том, что они были обвенчаны, создавал для Потемкина исключительное положение, особенно в первое время его «случая»; в нем действительно видели «владыку», как называет его в письмах сама Екатерина, и оказывали царские почести при его поездках в подчиненные ему области или на театр военных действий. Как ни велико расстояние от брачного венца до царской короны, но по тем временам так же велико было расстояние, отделявшее случайного любовника царицы от ее мужа, которого она явно считала первым лицом в государстве после себя. Всем дальнейшим фаворитам она ставила в обязанность «поклоны» Потемкину в письмах и, по ее собственному примеру, почтительное с ним обращение при дворе. Это был царь, только без титула и короны».