Страница 109 из 121
Войдя в Малахитовый зал, Александр и Мария Федоровна двинулись к дворцовой церкви вдоль шпалер придворных, сопровождавших новых самодержцев дружными возгласами: «Верьте нам! Вас любят! Вам служат! Вас защитят!»
Весь молебен присутствующие стояли на коленях, и вместе со всеми стояли на коленях плачущие император и императрица.
Три дня тело убитого оставалось в кабинете, где он умер. Возле него беспрерывно служили панихиды, на которых подолгу стояли близкие покойного, а затем гроб с Александром II перенесли в Большую дворцовую церковь. Здесь, как и прежде, в кабинете, часто рядом с умершим оказывалась убитая горем княгиня Юрьевская и все трое детей — девятилетний Георгий, восьмилетняя Ольга и четырехлетняя Екатерина.
Внезапная, трагическая смерть Александра примирила старую семью покойного с новой. Сигналом к примирению было сердечное объятие цесаревича с княгиней Юрьевской, когда все стояли возле еще не остывшего тела царя. Тогда и придворная камарилья дружно ненавидевшая Екатерину Михайловну, должна была хотя бы внешне смириться. Однако среди наиболее ханжеской части двора все еще не забыли то недавнее время, когда Александр хотел короновать княгиню Юрьевскую. При дворе ходили упорные слухи, что он не только перечитал все бумаги, касающиеся коронации Екатерины I, но и продумывал детали грядущего торжества — от собственноручно выполненных им рисунков шифров для фрейлин до узоров на коронационной мантии, которую Долгорукова, как утверждали, уже после убийства императора показывала своим друзьям.
Но распри распрями, а дело делом. Тем более что неотложных дел у нового императора было достаточно. Во-первых, организация похорон, во-вторых, первоочередные государственные дела и, в-третьих, подготовка к суду над убийцами отца.
Александр III был нежным и почтительным сыном, и для него воля покойного была законом.
Однажды, когда речь зашла о непрекращающихся попытках террористов убить его и об ожидавшей его смерти, Александр II сказал Екатерине Михайловне о том, какими должны были стать его похороны.
«Когда мне придется предстать перед Господом, — сказал Александр, — я не хочу иметь вид цирковой обезьяны, да и не время будет тогда изображать величество». Он имел в виду, что ему надлежало отойти в лучший мир без наград и без царских регалий. И потому его обрядили в Преображенский мундир, на котором не было ни лент, ни орденов, ни медалей. Потому и похороны не могли быть чрезмерно пышными.
Восемнадцатого марта, перед тем как нести гроб из дворца в Петропавловский собор, состоялась последняя панихида, собравшая и близких покойного, и его соратников. Бывший при том обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев написал: «Сегодня присутствовал на панихиде у катафалка. Когда служба закончилась и все покинули церковь, я увидел, как из соседней комнаты вышла вдова покойного. Она едва держалась на ногах и шла, опираясь на руку сестры. Рылеев сопровождал ее. Несчастная упала перед гробом. Лицо императора покрыто газом, который запрещено подымать, но вдова порывистым движением сорвала вуаль и покрыла долгими поцелуями лоб и все лицо покойного. Потом она, шатаясь, вышла. Мне было жаль бедную женщину». Вечером вдова пришла к гробу, срезала своя роскошные длинные и густые волосы, бывшие ее гордостью, лучшим ее украшением, и положила их под руки мертвому Александру.
Пока готовились похороны, необходимо было принять решение: публиковать или не публиковать документ, подписанный покойным накануне смерти. Документ этот был настолько ражен и политически принципиален, что Лорис-Меликов подошел с ним к Александру III.
Александр ответил однозначно:
— Я всегда буду уважать волю отца. Пусть завтра манифест будет опубликован.
Однако после этого в Аничковом дворце молодого императора взяли в осаду собравшиеся там консерваторы — еще большие сторонники самодержавия, чем сам царь. Они после многочасовой дискуссии сумели доказать Александру невозможность, крайнюю несвоевременность И большую опасность публикации этого документа.
Психологически момент был избран весьма удачно — душегубы еще гуляли на свободе, для убитого ими императора еще сколачивали гроб, а его сын уже шел навстречу чаяниям тех, кто поддерживал, хотя и тайно, убийц его отца.
Поддавшись мольбам, уговорам и резонам Победоносцева и его единомышленников, Александр, встретившись с Лорис-Меликовым, настоятельно попросил повременить с публикацией манифеста до обсуждения этого вопроса на заседании Государственного совета.
Это заседание — совместно с членами Совета министров — состоялось 8 марта.
Новый император встречал при входе в зал заседания министров и великих князей, жал им руки, что крайне редко делал его покойный отец, и приглашал занять места за столом, где было поставлено 25 кресел.
Александр III, открывая заседание, сказал, что хотя покойный государь и одобрил записку Лорис-Меликова, но тем не менее считать этот вопрос решенным не следует. Первым получил слово восьмидесятичетырехлетний граф С. Г. Строганов, заявивший, что путь, предложенный Лорис-Меликовым, «ведет к конституции, которой я не желаю ни для вас, ни для России». Однако выступившие затем выдающиеся сановники решительно не согласились со Строгановым. Председатель Совета министров П. А. Валуев, принципиальный и последовательный враг террористов, сказал, что «при настоящих обстоятельствах предлагаемая нами мера оказывается в особенности настоятельною и необходимою». Валуева поддержал генерал Д. А. Милютин, через два месяца лишившийся портфеля военного министра, который принадлежал ему ровно двадцать лет. Милютина поддержал дядя нового царя, генерал-адмирал, великий князь Константин Николаевич, Государственный контролер Д. М. Сольский, министр юстиции Д. Н. Набоков, председатель Департамента законов князь С. Н. Урусов, министр финансов А. А. Абаза. И тогда царь дал слово обер-прокурору Синода К. П. Победоносцеву. Бледный, взволнованный Победоносцев начал речь с того, что дело не сводится только к приглашению к власти людей, хороша знающих народную жизнь. Дело сводится к тому, что в России хотят ввести конституцию, чтобы создать в государстве новую верховную власть, подобную французским Генеральным Штатам, которые привели к тому, что правящая династия взошла на эшафот.
Победоносцеву решительно возразил Абаза. Обращаясь к царю, он сказал: «Если Константин Петрович прав, если взгляды его правильные, то вы должны, государь, уволить от министерских должностей всех нас».
Царь закрыл совещание, продлившееся около трех часов, предложив создать комиссию для пересмотра записки Лорис-Меликова. Комиссия создана не была, зато Валуев, Милютин, Лорис-Меликов, Абаза, министр народного просвещения А. А. Сабуров, министр государственных имуществ А. А. Ливен и даже министр императорского двора А. В. Адлерберг лишились своих постов в течение двух месяцев, а великий князь Константин Николаевич впал в немилость… На их место пришли другие.
В то время как происходили все эти события, готовился суд над арестованными террористами. Вслед за Желябовым и Рысаковым арестовали Гесю Гельфман, Тимофея Михайлова, Кибальчича и, наконец, Перовскую. Кроме них отыскали и схватили еще многих других, готовивших покушение, но не принимавших непосредственного участия в убийстве на канале.
Об этих арестах, а также о подготовке процесса широко оповещалась публика. Все русское общество было взбудоражено предстоящим процессом, и судьба арестованных волновала многие тысячи граждан России. Среди них были два ее светоча: писатель Лев Толстой и философ Владимир Соловьев.
Толстой, промучившись много дней от мысли, что из-за его бездеятельности могут погибнуть несколько человек, вдруг увидел сон, где он сам был палачом и держал петлю, собираясь вешать осужденных.
Очнувшись от ужасного сна, он тут же сел к столу и начал: «Я, ничтожный, не призванный и слабый человек, пишу русскому императору и советую ему, что ему делать в самых сложных трудных обстоятельствах, которые когда-либо бывали…» И, исписав много листов, в конце концов давал совет простить их, исходя из идеала любви, прощения и воздаяния добра за зло.