В осаде

Вера слушала всё с тем же выражением недоумения и сосредоточенности. Её порыв был неожидан и мгновенен, Ольга увидела её уже на коленях у кровати — Вера обнимала руками белый свёрток и повторяла в исступлении:

— Дочка… дочка… доченька… дочка…

Ребёнок проснулся и запищал. Очнувшись, Вера взяла его на руки и села с ним к столу, и заплаканное, измученное лицо её было таким необыкновенным, не похожим на прежнее, таким преображённым и прекрасным, что Ольга уронила голову на руки и заплакала от жалости и умиления, и вся её тревожная, трудная, неженская жизнь последних месяцев показалась ей по-новому красивой, устремлённой вот к такому возвращённому людям счастью, и она плакала уже о себе, о своей любви, скрытой ото всех, о трудности самоотречения и радости его.

— Покажите мне его почерк, — сказала Вера, не замечая слёз гостьи, покачивая на руках дочь и жадными, требовательными глазами следя за рукою Ольги, снова потянувшейся к тулупчику.

Ольга достала письмо и положила на стол перед Верой. Вера смотрела на самодельный конверт и продолжала укачивать ребёнка.

— Я пойду, — сказала Ольга, вставая, — я ещё приду к вам позднее. Может быть, завтра.

— Да, да, — пробормотала Вера, не отрывая глаз от знакомого почерка на конверте.

6

К телу приливала жизнь. Все чувства Лизы обострились, её внимание касалось всех предметов, прежде ничем для неё не примечательных, и возбуждённо отмечало и упругую лёгкость окрепших мускулов, и нежную голубизну весеннего неба, и пряную свежесть воздуха. Она уходила с завода домой и шла пешком, наслаждаясь ходьбой и видом оживающего города. Путь был долог, но она выходила ещё на набережную и бродила, вслушиваясь в шорохи льдин и в журчание волн у ступеней гранитной лестницы, и ей хотелось спуститься к самой воде, поймать крошечную льдинку и держать на тёплой ладони, пока льдинка не растает… Всё пело в ней и кричало: живу!

Однажды она поддалась искушению, спустилась по ступеням и стала над высоко поднявшейся водой, слушая и наблюдая, внимательная и рассеянная одновременно. Вода струилась и струилась у её ног, увлекая с собою серые, набухшие водою льдинки. Река уносила их в море. В море им суждено растаять и слиться с массами холодной воды, раскачиваемой ветром над чёрной глубиной, где навсегда схоронен Леонид Гладышев. «Пусть море примет меня в последний раз»… Лёня встал рядом с нею — большой, застенчивый, от застенчивости то развязный, то угрюмо молчаливый. Она давно уже не припоминала его живым, почти осязаемым, так, что слышится дыхание и угадывается слово, которое он хочет сказать…

Она взбежала по ступеням и быстро пошла прочь от реки, задыхаясь от горя. Но и в этом было возвращение жизни…

Вечером, слушая сонную болтовню Андрюшки за стеною, Лиза впервые с осени разрыдалась, уже не над Лёней, а над собою, потому что она была одинока и молода, жизнь вернулась к ней, молодость и красота вернулись, но некому полюбоваться ими, некому отдать их… Большая жизнь, предстоявшая ей, показалась пустой и страшной.

Зимою, перед общей большой бедой, в непосильной, мучительной работе было так просто найти забвение и отраду. Тогда Лиза требовала от своего тела только выносливости, чтобы подниматься по лестницам чужих домов, таскать воду и дрова, чтобы тянуть санки с больными и не упасть, дотянуть. Природа не существовала для неё иначе, как враг или помощник — мороз был убийцей, наступающая весна — спасительницей или новым коварным врагом, если сама Лиза вместе со всеми не сумеет во-время очистить город… Луна, как бы таинственно и приветно она ни светила, была только осветительной лампой, демаскирующей город.

Потом началось возрождение завода. Разве не пережила она недель душевного подъёма, когда весь смысл жизни заключался в том, чтобы увидеть отремонтированные машины выходящими через цеховые ворота — на фронт?..

Так недавно это было! И вдруг оказалось, что весенний ветер по-прежнему что-то шепчет и солнце ласкает кожу, и остаётся время тосковать по ласке, и силы, как их ни расходуй в труде, ещё остаются для того, чтобы томить душу и тело. Вдруг оказалось, что весна — это просто весна, и молодость — всё та же жадная молодость, и можно быть занятой почти целые сутки — всегда найдётся минута понять, что одиночество остаётся одиночеством.

В один из таких одиноких дней появился Лёня Шевяков. Он рассказал, что его батарея сбила четыре немецких бомбардировщика. На его груди красовался орден Красной Звезды. Лиза поняла, что он пришёл похвастаться наградой. В этом не было ничего плохого, но Лиза оскорбилась и не поздравила его.

— Знаете, открылись кинотеатры, — сказал Лёня. — Почему бы нам с вами не сходить в кино?

Лиза даже зажмурилась, так это показалось необыкновенно. Войти в знакомый зал, увидеть яркий луч, дрожащий над головой и заливающий волшебным светом экран… увидеть развёртывающуюся на экране чужую, мирную жизнь… услышать музыку, совсем такую же, как до войны, до блокады, до танков…

Они вошли в очень холодный, скудно освещённый зал. Зал быстро заполнялся. Армейские и флотские шинели перемежались с ватниками и шубами женщин. Зал был обшарпанный, и лица — исхудалые, но непривычный электрический свет придавал собранию почти сказочную праздничность.

И вот луч яркого света осветил экран, и возникла чужая, мирная жизнь. Фильм оказался комедией, которую Лиза уже видела до войны. Но теперь она смотрела на оживших перед нею старых знакомцев с удивлением и раздражением. Их волнения показались мелки, они суетились попусту, их страсти оставляли её равнодушной. Почему они не понимают, что жизнь проста, что жизнью и счастьем надо дорожить, что глупо мешать друг другу?.. Почему среди всей этой массы людей не нашлось хоть одного умного человека, чтобы сказать этим горе-влюблённым: «Чудаки! Ну, чего вы терзаетесь? Не надо выдумывать преграды, когда их нет!» При мысли о том, что без выдуманных преград не было бы и фильма, Лиза развеселилась и подобрела. Посмотрим, решила она, как они будут выпутываться, раз умного человека не нашлось! И она уже охотно смеялась над смешными злоключениями героев фильма и даже пожалела, когда влюблённые, наконец, устали сомневаться и поцеловались, а в зале вспыхнул свет, вернув её к действительности.

В тёмном дворе кинотеатра Шевяков взял её под руку.

— Не споткнитесь, — сказал он, чуть сжимая её локоть.

На улице было светлее, из-за домов выползала луна.

— Вот занятно, при луне ваши волосы кажутся голубыми, а глаза чёрными, — сказал Шевяков, наклоняясь и заглядывая в её глаза.

Она почувствовала себя красивой и необыкновенной и не нашлась, что ответить Шевякову, — так непривычны и приятны были его слова.

— Я тут в штабе на трёхдневных учениях, — сказал Шевяков, прощаясь с ней у подъезда. — Можно зайти к вам завтра вечером?

— Завтра не выйдет, я работаю до восьми, — солгала Лиза.

— А что, если я вас встречу у завода и провожу домой? И вы меня напоите чаем? Вы не поверите, как хочется выпить чаю в домашней обстановке!

— Хорошо… Если не будет сверхурочных, я выйду в восемь.

Поднявшись к себе, Лиза села в тёмной комнате у окна. Луна уже совсем взошла. Лиза накрутила на палец локон и подняла его, чтобы посмотреть, действительно ли он кажется при луне голубым. Да, он казался голубым. Она выдернула палец, больно дёрнув при этом запутавшийся волос и сквозь зубы сказала себе: «Дрянь!»

На следующий день она кончила работу в шесть, но осталась поработать ещё часок, а потом сидела в комитете комсомола и злилась на себя. Почему она догадалась солгать насчёт работы, но не собралась с духом прямо отказать ему? Может быть, уйти сейчас, пока его ещё нет, он потопчется и поймёт?..

В пять минут девятого она вышла за ворота и сразу увидела его высокую фигуру в щегольской шинели и в щегольской, с острыми краями, фуражке. Сердце её дрогнуло. Тёмный силуэт Шевякова до странности напоминал другой, любимый.

Она отшатнулась, когда Шевяков хотел взять её под руку.