Наледь

Однако сей же час упоминание Яромиром нынешней новой должности произвело эффект разорвавшейся от упадка трансформаторного напряжения комнатной лампады. Воистину, словосочетание «местный сторож» имело в городе Дорог магическое значение.

Пергидролевая дама охнула. Схватилась одной рукой за сердце, другой — за кассовый «ремингтон», страхуя себя от возможного падения. На электрическом свету заблистали разом самоцветными огнями аметистовые и рубиновые камешки в золотых массивных перстнях, во множестве украшавших пальцы «банной» королевы. Грубоватая работа, некстати отметил в уме Яромир, на память ему пришли уродливые изделия Ереванского ювелирного завода, некогда полонившие прилавки советских еще магазинов. «Махровое мещанство!» — всегда отзывалась его мама о подобной чрезмерной безвкусице. Но мама была слишком чувствительной и слишком начитанной столичной «сударыней», служила долгие годы в центральной библиотеке МГУ, пока не умерла минувшей весной от язвенного прободения. Можно сказать, на посту. Дотерпела до последнего, думала перемочься на ногах, никому не нужное геройство рядового малозаметного человечка, вот что это было!

Яромир, часто представляя в мыслях нелепую мамину смерть, которую достаточно легко вышло бы предотвратить при своевременном хирургическом вмешательстве, бесился ужасно, не понимая и не принимая ее глупой, какой-то по-комсомольски стоической, принципиальной самоотверженности.

Воспоминания его были прерваны, не то чтобы внезапно вдруг, скорее нарушился плавный ход их грустного течения, от постороннего и громкого звука — Яромир распознал чье-то густое сопение, перемежающееся хрипами. Оказалось, дышала торговая дама на грани натурального обморока. Он вынужден был схватить с прилавка первую попавшуюся бутылочку-пробник, сунуть даме под нос. Нашатырь — не нашатырь, запахло камфорным маслом и хвоей, однако продавщица «радостей христианина» пришла в себя.

— Ах, рассказать кому, не поверят! — вздохнула успокоившаяся несколько женщина, томно посмотрела на Яромира: — Какая честь для нашей фирмы! Дура Нюшка еще взялась со мной спорить, будто вы сначала в винный, а после в «Походник и браконьер»! Но я-то с первого вашего слова поняла — человек интеллигентный, из столиц. Очень нужны такому ботфорты на каучуке и местное плодово-ягодное! Ведь я права?

— Конечно, вы правы, — поспешил заверить ее инженер, заодно уместно представился, не без шутливого кокетства поцеловав впечатлительной даме душистую ручку: — Если соизволите, впредь можете звать вашего покорного слугу Яромиром. Обращение «сторож», даже в превосходных тонах, несколько для меня стеснительно.

— Я и говорю. Человек интеллигентный, с понятием. А то некоторые только и знают, что нос драть перед иными прочими! — О чьем конкретно носе шла речь, дородная продавщица уточнять не стала. Хорошо уже было то, что своевременное вмешательство нового сторожа избавило ее от апоплексического удара. — Меня, однако, зовут Авдотьей, — проинформировала она в свою очередь Яромира, держа при этом целованную руку на весу, словно желая сохранить и продлить галантное впечатление.

— То есть, Евдокией, — уточнил инженер и поинтересовался: — А как будет по-отчеству?

— По-отчеству не надо, — отмахнулась торговая дама и настойчиво повторила: — Не Евдокия вовсе, Авдотья. Чуркины мы, первый дом по Гусарскому переулку, за зеленым забором. В гости пожалуйте, когда будет охота! — любезно и с намеком завлекала его разомлевшая мечта отставника.

— Непременно, как только выйдет случай, — из вежливости согласился Яромир, после чего попытался откланяться.

С трудом удалось инженеру отговорить Авдотью всучить ему добрых полмагазина в безвозмездный подарок, он намерен был прогуляться, так не ходить же обремененному бумажными свертками, рекламными пакетами и с оцинкованной здоровенной шайкой под мышкой!

— Ни боже мой! — утешила его Авдотья, — сейчас же отправлю к вам на дом! Только и вы уж, будьте милостивы, скажите, что согласны! Не то, знаю я Калабашек! Враз завернут обратно, мол, и своего полно!

— Скажу обязательно, во мне можете не сомневаться, уважаемая Авдотья! — успокоил женщину Яромир, подозревая, что вступил на нейтральное поле подспудной вражды между двумя местными женскими кланами.

Из «Радостей христианина» он вышел опять направо, не желая обозревать торговую улицу далее. До тех пор, пока не разъяснятся его общественные привилегии. А ну как в следующем заведении опять проговорится ненароком или вновь признают в нем заводского сторожа? Получать подарки ни за что Яромиру было стыдно.

Направо оказалась волнистая змеей улица с неподходящим названием «проспект Тянь-Шаньских гор». Тут же на угловом доме, с балконами в бельэтаже и кариатидами у входа, обнаружилась горделивая, зеленого мрамора вывеска «Городской свободный клуб РОТОНДА», буквы были аршинные и обведенные серебристой каймой. Ниже, с обычного, вбитого в нежно-абрикосовую штукатурку гвоздя, свисал на веревке кусок неаккуратно обрезанного картона. В виде объявления сообщавший:

«Танцевальное мероприятие в двадцать один ноль-ноль. Контрольная репетиция оркестра в двадцать часов тридцать две минуты».

Последнее уточнение показалось Яромиру излишним. Впрочем, и сейчас клуб «Ротонда» отнюдь не выглядел временно закрытым. Из-за распахнутой половинки двухстворчатых парадных дверей (к таким и швейцар уместен, одни витражные сюжеты чего стоят, заметил про себя инженер) доносилась тоскливая, режущая слух мелодия. Играли «На холмах Грузии», причем играли на целую октаву ниже, будто грешников пытали в аду. Яромир, не сумев сдержать внезапное пробудившееся в нем любопытство, вошел внутрь здания.

Клуб оказался богат в отделке лишь снаружи, а вот собственное его убранство оставляло желать лучшего. Гардероб с кургузыми рядами вешалок, отделенный от центрального холла старомодным «присутственным» барьером, у стен кушетки для сборов и посиделок — протертый, местами до дыр, синий плюш навевал грусть-тоску. Пара квадратных колон без капителей, щербатые снизу ребра их будто свидетельствовали безмолвно: посетители обивали грязь с каблуков в полном небрежении к общественной собственности. Зеркало, лишенное рамы и впечатляющих в ширину размеров, однако призванное отображать только по пояс, было треснуто во многих местах.

Непотребно заунывные звуки, очевидно и недвусмысленно, шли с этажа второго. Куда Яромир, словно повинуясь дудочке крысолова, и поднялся по старинной каменной лестнице с невероятно стертыми высокими ступенями. Мелодия, теперь преобразившаяся в надоевший проигрыш «…а белый лебедь на пруду…», влекла инженера к занавешенному бурым сукном проходу, ведущему незнамо в какое место. Яромир не стал гадать, откинул пыльную преграду прочь, шагнул в открывшуюся перед ним просторную, светлую залу. Чихнул от едкого запаха свежей мастики, огляделся.

Посреди залы, пустой совершенно, на грубо сколоченном табурете сидел человек. В малиновом линялом фраке и черных брюках с шелковыми лампасами. Нога, обутая в остроносую блестящую туфлю, отбивала такт. Незнакомец держал на коленях переливающийся теплым, розовым перламутром аккордеон, растягивал меха, перебирал клавиши и теперь самозабвенно выводил, под аккомпанемент и плохо поставленным баритоном: «Вышла мадьярка на берег Дуная». Глаза его были закрыты, на худом, пергаментном лице отражалось состояние возвышенного блаженства. Яромир тактично кашлянул.

Незнакомец дернулся, едва не выронив ценный аккордеон, завертел головой по сторонам, ища виновника беспокойства, очень скоро цепкий взгляд его обнаружил непрошеного гостя.

— Извините за неудобство! — поспешил оправдаться Яромир и, чтобы избежать выговора или неловкости, прибегнул к испытанному недавно спасительному средству: — Я новый заводской сторож. Со вчерашнего дня при исполнении.

— Знаю. Все знаю, — без энтузиазма откликнулся одинокий виртуоз и с печалью пожаловался: — Оркестр наш никуда не годится. Приходится главные труды брать на себя. Вы лично на каких инструментах играете?

Конец ознакомительного фрагмента.