Страница 6 из 8
Одна няня в одной семье была уволена за то, что съела целиком карпа, которого любовно приготовил глава семьи на ужин. Жена главы семьи пыталась заступиться за женщину.
– Ну съела, тебе что, жалко? – спрашивала она мужа.
– А что делал ребенок, пока она ела карпа? – мотивировал увольнение муж. – Карп – рыба костлявая. Она с ним часа два возилась.
В другой семье с приходом няни стали пропадать таблетки из аптечки. На ребенке пропажа, слава Богу, не отражалась. Через месяц мама малыша проследила закономерность – пропадали только дорогие лекарства. После вызова на ковер няни выяснилось, что женщина пила таблетки «впрок». Нет, она ничем не болела, несмотря на солидный возраст, но и заболеть не хотела. А если лекарство дорогое, то оно точно не навредит, а поможет сохранить здоровье.
– А зачем же вы выпили мои противозачаточные таблетки? – с некоторой завистью спросила мама ребенка.
Еще в одной семье няня попросила разрешения привезти зимние вещи «на хранение». Жена хозяина дома разрешила. Когда вечером с тяжелой работы пришел хозяин и открыл дверцу шкафа, чтобы повесить на вешалку свой дорогой костюм, он увидел, что вешать костюм буквально некуда. Половину шкафа занимали чужие юбки, кофты. Добило же его пальто с лисьим воротником. Лиса линяла на все его пять деловых костюмов.
Какая няня считается замечательной? Образованная, исполнительная, чистоплотная? Нет. Та, с которой ты оставляешь ребенка со спокойным сердцем. И в течение дня сердце не ноет, а рука не тянется к телефону. Та, за которой не нужно следить – неожиданно приходить, подъезжать к детской площадке на машине и смотреть, как они гуляют, не спрашивать консьержку, во сколько ушли, во сколько пришли. Все мои няни были такими.
Первая, когда ребенок был совсем маленьким, пропала неожиданно и с концами вместе с отпускными зарплатными за месяц вперед деньгами и ключами от квартиры. Меня успокаивали: все остальное же на месте – и советовали сменить замки. Я не верила, что женщина, которая целовала моего ребенка в попу, может что-то украсть.
Вторая – интеллигентнейшая, образованнейшая тбилисская осетинка – жила у нас. Тогда случилась Дубровка, и она не могла снять даже комнату, как «лицо кавказской национальности». Ей было плохо – в другом городе остались муж и двое детей. Она скучала по ним и плакала на кухне. Рассказывала про нянь своих детей, домработницу, богатый хлебосольный дом, который рухнул в одночасье, когда началась война. Я покупала ей валерьянку… Мы решили расстаться по обоюдному согласию – чтобы сохранить ее чувство собственного достоинства и мои нервы.
Последняя няня уволилась сама. В другой семье ей предложили на сто долларов больше.
Муж говорит, чтобы я не переживала. Я не виновата, что она стала искать другую семью. Няня – это такой же бизнес, ничего личного.
Сейчас мне нужно найти новую няню, но страшно идти в агентства. Потому что я не знаю, кого хочу. Няни из прошлого века, которые приходили в семью молодыми девушками, селились в дальней комнате, переживали арест родителей-нанимателей, выцарапывали из тифа больных воспитанников, ломали ради них свою личную жизнь, воспитывали их детей, а потом тихо умирали в той самой дальней комнате, оплакиваемые несколькими поколениями семьи, есть только в книгах. В агентствах, самых элитных, таких нет.
Первую няню – Татьяну Михайловну – мы не искали. И она нас не искала. Мы сняли дачу на лето – грудному ребенку нужен чистый воздух. Татьяна Михайловна была домработницей у нашего хозяина и за отдельную плату помогала мне мыть полы. Утром развешивала на веревке семейные трусы хозяина, готовила азу по-татарски и бежала на нашу половину участка. Споро мыла полы и говорила:
– Давай посидимкаем.
Это означало, что я могу делать что хочу – мыть посуду, перетирать ребенку яблочное пюре, а Татьяна Михайловна будет про жизнь рассказывать. Для нее было главным, чтобы моя спина находилась в пределах видимости.
Ей пятьдесят, приехала в Москву на заработки. Искала работу с проживанием. Всю жизнь отработала в столовой. Повар высшей категории. Хозяин ее взял, потому что не дурак пожрать. «За семьей» скучает. Дома внучок остался и невестка-змеюка. В квартире хорошей, трехкомнатной. А там все: два ковра в зале – на стене и на диване, палас в маленькой комнате, фарфоровый сервиз. А сын здесь, в Москве, гастарбайтер на стройке. Она его и пристроила. Тот не хотел ехать, а жрать хотел. Да еще невестка-змеюка отговаривала мужа ехать. Думала, муж в Москве бабу заведет. Правильно думала. Сынок с продавщицей спутался. Тоже змеюка еще та. Хозяин, конечно, тот еще «подарочек». Жмот. На рынок пошлет, так все до копейки проверит. А у него еще квартира в Москве. Сдает за тыщи. Жмотяра. И паскудный мужичонка. Сороковник. А ни жены, ни детей. Все на себя тратит – на жратву да на бутылки. А кому добро достанется? Есть у него баба постоянная. На выходные приезжает. Уже два года приезжает. Замуж хочет – у нее сынок-подросток. Так понятно, зачем ездит. А этот не женится. Щас, разбежался.
Сколько раз уходить собиралась! А он как сядет за стол, как начнет есть, так и не уйдешь. Очень аппетитно ест. И все, что ни поставишь. А она стоит и смотрит. И решает остаться.
Ушла Татьяна Михайловна от любившего пожрать хозяина из-за сына. Тот остался без работы и без жилья. А назад, на родину, в трехкомнатную квартиру, к жене, к сыну, уезжать не хотел. Продавщица же здесь, в Москве, оставалась. Хотя она наоборот говорила, чтобы он ехал – разводиться. И билеты готова была сама оплатить. В оба конца. Но сын Татьяны Михайловны разводиться совсем не собирался. Ни холодно ему, ни горячо от этого штампа в паспорте. А развод – это же с женой разборки устраивать, в загс идти. Мороки много, а толку – хрен. Не на продавщице же жениться. Тем более что она и аборт сделала. Ума хватило. В общем, он к маме вернулся. В том смысле, что Татьяна Михайловна сняла комнатушку в Подмосковье. Даже не комнатушку, а терраску на даче. Холодную. Сына пристроила – дачу, типа, охранять, снег на дорожках чистить… Утром вставала, шла к колодцу за водой, грела, умывалась сама. Ставила ведро на медленный огонь – чтобы сын проснулся и водичка была горячая. Готовила завтрак. Мыла посуду и ехала к нам – няней работать. Почему я ее взяла? Потому что Вася замолкал, стоило Татьяне Михайловне взять его на руки. Потому что он уплетал за обе щеки то, что она готовила. А мою кашу размазывал по детскому стулу. Потому что она его быстро перепеленывала – жестким пеленанием, – и он тут же засыпал. А у меня никак не мог – размахивал ручками и сам себя пугал. Потому что когда у него болел животик, Татьяна Михайловна клала его себе на обширную грудь и засыпала сама. Под ее храп, на разметавшейся по дивану мягкой сиське четвертого размера, Вася спал, как и положено младенцу. А по моей костлявой грудной клетке он елозил – не мог устроиться и плакал еще сильнее.
Летом мы уехали на дачу, а Татьяна Михайловна – в отпуск на родину, внучка повидать. Договорились, что она приедет на день раньше, чем мы вернемся, уберет квартиру, а мы ей оставим на журнальном столике отпускные. Мы вернулись. Квартира была убрана. Денег на журнальном столике не было. Татьяны Михайловны тоже. Замки мы не меняли – Татьяна Михайловна правда зацеловывала Васю, когда думала, что ее никто не видит. Я не знаю, почему она пропала. И куда пропала, тоже не знаю. Когда кинулись – ни телефонов, ни паспортных данных, ни фотографии. Ничего. Странно даже. Мне кажется, что она вернулась к бывшему хозяину. Он ее звал назад, обещая повысить зарплату. А сын, наверное, нашел работу, и у него появилось жилье. Все правильно.
Тамару Георгиевну мы нашли через агентство. Решили сделать все по-человечески – анкеты, собеседования. Тамара Георгиевна сидела в коридоре и явно нервничала. Два высших образования, колоссальный опыт работы и больные глаза. Я взяла ее из-за больных глаз. Тамара Георгиевна была тбилисской осетинкой. С точки зрения анкеты – хуже не бывает. Мало того что тбилисская, так еще и осетинка. Шансы устроиться на работу – на уровне удачи, в которую никто не верил.