Остров выживших

Ане стало еще больше жаль Файна. Да, ей приходилось бывать на его месте. Хейман собралась было что-то ответить, но Хоффман не дал ей заговорить.

— Вы хорошо выполнили свою работу, — сказал он. — Однако у меня вот какая проблема: еще месяца не прошло после того, как мы бежали из Хасинто, и вот мы уже разделены на тех, у кого что-то есть, и тех, у кого нет ничего. Я-то понимаю, что вам здесь приходится несладко точно так же, как и тем, кто на берегу, но остальные так не считают. Многие уже просят перевести их на корабли. — Хоффман снял фуражку и провел ладонью по бритому черепу. — И я вынужден отвечать им отказом.

— Я понимаю ваше положение. И вы обладаете полной властью сделать с этими кораблями все, что захотите.

— Ну хорошо, у нас есть план. Мы поможем друг другу по лечебной части, и я приберегу побольше ресурсов для оснащения одного из танкеров, чтобы разместить там людей.

Хейман окинула полковника пронизывающим взглядом. Этого в сценарии не было. Аня приготовилась отвлечь капитана, на случай если беседа перейдет не в то русло.

— Я вам очень благодарен, сэр, — ответил Файн.

— Я многим обязан флоту. — Хоффман снова надел фуражку и на миг встретился взглядом с Аней. Она все никак не могла представить себе, что этот человек приказал оставить Маркуса умирать в тюрьме. — У вас есть какие-нибудь данные об этой базе? Я имею в виду — старые данные. У нас имеются планы со времен последней крупной реконструкции, то есть им семьдесят лет. Мои люди считают, что здесь есть крупные подземные склады.

— Например, цистерны с Имульсией?

— Мерренат служил верфью еще в Эру Спокойствия. Под территорией порта наверняка скрыт целый лабиринт.

Файн, казалось, уже был полностью на их стороне. Стоит немного погладить человека по шерстке — и это творит чудеса.

— Об этом может быть известно только кому-нибудь из отставных моряков.

— У нас на флоте уходят в отставку?

— Переходят во вспомогательный флот.

— На траулеры и танкеры, значит.

— Необязательно. Патрулирование, охрана кораблей от пиратов. Думаете, на море нет бродяг? Попробуйте поговорить с Квентином Майклсоном.

— Черт побери, ну и ну. — Глаза у Хоффмана загорелись. Сегодня он был в необычно приподнятом настроении. Некоторые солдаты теперь, когда закончились бои, не находили себе места в мирной жизни, но некоторые менялись на глазах. — Майклсон. А я думал, его уже нет в живых.

— Старый друг?

— Да, давненько не виделись. Спасибо вам, капитан.

Имя Майклсон Ане показалось знакомым, хотя она не могла вспомнить, где его слышала.

Файн проводил их обратно к сходням по узким коридорам мимо наглухо задраенных люков. Хоффман с решительным видом зашагал по пристани.

— Мне нравится этот парень, — сказал он.

Хейман с трудом поспевала за ним. Файн не произвел на нее особого впечатления.

— Не знаю, что там у вас на уме, полковник, но в вашем возрасте вам уже грозят неприятности с простатой, и сейчас не время ссориться со своим доктором. — Она махнула водителю БТРа, чтобы тот забрал ее. — Заставьте Файна сделать то, что он обещал, или я сама заставлю этого глиста Прескотта надавить на него.

И она ушла с возмущенным видом. Она не получила того, в чем так отчаянно нуждалась, то есть полного контроля над медицинской службой флота. Аня позволила себе жестокую, но прагматичную мысль: лучше пятьдесят процентов погибших, чем сто процентов, и хорошо, что Файн придерживается политики изоляционизма. Хоффман теперь шагал впереди, размахивая руками и оставляя за собой облачка пара. От этого он походил на паровоз. Впервые со дня эвакуации Ане захотелось улыбнуться.

— Должно быть, этот Майклсон — настоящая находка. — Ледяной воздух жег ей лицо. — Старик сегодня не такой, как всегда.

— Это бывший офицер с «Помероя», — Маркус всегда отличался завидной памятью. — Из тех, кто воевал на амфибиях. Спецназ.

— Ах, вот оно что.

Теперь Аня вспомнила. «Померой» был вспомогательным кораблем во время атаки на мыс Асфо. Она служила тогда дежурным офицером на «Калоне», тогда погибла ее мать. У Маркуса это название тоже не вызывало приятных ассоциаций.

— Я бы его и не узнала.

— Они с Хоффманом были приятелями.

— По-моему, ты теперь… тоже недурно ладишь с полковником.

— Он неплохой мужик. Хотя и козел.

Аня хотела было сказать, что ему совсем не обязательно держаться перед ней рубахой-парнем, но решила, что это для него слишком личное, что он не может перед ней раскрыться. В последнее время она совсем перестала понимать, когда Маркус в подходящем настроении для разговора, а когда лучше оставить его в покое; после каждого трагического события в его жизни он становился все более замкнутым. Ей захотелось протянуть руку и прикоснуться к шрамам, пересекавшим его правую щеку и губу, но она вовремя удержалась. Аня не могла сделать этого при посторонних. Она лишь указала на новые шрамы.

— Значит, ты получил их в тюрьме?

Маркус прикрыл глаза, но почти сразу открыл их, как будто лишь моргнул.

— А ведь был таким красавцем!

— Прошло уже полгода. Если ты уже справился с этим, то мог бы поговорить со мной. А то ты ведешь себя так, словно ничего вообще не было.

— А может быть, так я справляюсь с шоком.

— Я писала тебе. — Проклятие, пора уже наконец поговорить начистоту, нравится ему это или нет. Ей всегда казалось, что его раздражает открытое проявление чувств. И ее огорчало то, что он, возможно, так и не понял — даже сейчас, после стольких лет, — что она до сих пор не спит по ночам из-за него. — Я получила твое послание, в котором ты запрещал мне навещать тебя. Но я писала. Два раза в неделю четыре года подряд. Я бы писала каждый день, но боялась тебе надоесть.

Она заметила, что Маркус стиснул зубы, и поняла, как крепко он держит в узде свои эмоции.

— Дом тоже говорил, что писал мне письма. Я получил два или три. В Глыбе не приветствуют общение.

Аня всегда представляла себе, как Маркус просматривает ее письма, затем выбрасывает их, смущенный, недовольный. Сейчас перед глазами ее вставала иная картина: тюремщик читает их своим дружкам и все смеются над глупой девчонкой, цепляющейся за парня, которому суждено умереть в тюрьме. Когда двери Глыбы захлопывались за человеком, жить ему обычно оставалось не больше года. Она тогда уже практически похоронила Маркуса. И теперь ей было стыдно за себя.

— Но ты можешь догадаться, что в них было, — произнесла она.

Мускулы на шее Маркуса снова натянулись.

— Могу.

— Ну… я не изменилась с тех пор. — Она видела, что Хоффман остановился и ждет их. Он перестал расхаживать по снегу с раздраженным и нетерпеливым видом и, встретившись с ней взглядом, отвел глаза, словно увидел интимную сцену. — Мои чувства не менялись и никогда не изменятся.

Маркус издал какой-то негромкий неопределенный звук, словно собирался отделаться от нее своим обычным уклончивым ответом, но в итоге лишь кивнул. Ей даже показалось, что он потрясен. Ей было бы легче, если бы он велел ей отвязаться от него или спал со всеми женщинами подряд; но он не делал ни того ни другого. Ей приходилось бороться с призраками и ломиться в наглухо запертую дверь, за которой он скрывал свои эмоции, как это было принято в семье его родителей.

Но было еще рано — и для него, и для нее. Ни шесть месяцев, ни шесть лет не могли излечить Маркуса, не могли сделать его прежним. Когда они догнали Хоффмана, Аня заставила себя думать о других, более простых вещах — например, о восстановлении общества, находящегося на грани развала.

— Ну а сейчас вы увидите старика, который ведет себя как последний придурок, — пробормотал Хоффман.

Он не сводил взгляда с палубы траулера, словно ждал, что его пригласят на борт. Он был главнокомандующим вооруженными силами КОГ; судно принадлежало ему по законам военного времени. Но сейчас он волновался, как новобранец.

Дверь рулевой рубки распахнулась, и показался седобородый старик с черным от загара лицом.