КГБ в Англии

Уже в январе 1941 года Блант передал Горскому первые документы английской контрразведки. Они включали в себя материалы допросов предателя Вальтера Кривицкого, выдавшего англичанам среди прочих шифровальщика Форин Офиса Кинга (МАГ) и сотрудника нелегальной группы Дмитрия Быстролетова — Генри Пика (КУПЕР) (см. главу «Ключи к секретам комнаты № 22»), а также давшего наводку на советского агента в Форин Офисе — СТЮАРТА (Маклейна) или ЛИСТА (Кернкросса), как полагал тогда НКВД.

В марте 1941 года Бланту, согласно его автобиографии, удалось перевестись в отдел «В» МИ-5, где он сначала работал личным помощником капитана Гая Лидделла, а затем стал вести самостоятельную работу по проникновению в дипломатические представительства под руководством Дика Уайта.

Датированная апрелем 1942 года оценка материалов, полученных от Бланта, дает представление об их важности и широте тематического охвата. Речь идет о сведениях о работе МИ-5, относящихся к октябрю — ноябрю 1941 года. Они включали:

1) перехват радиограмм немецкой разведки на линиях связи Турция — Гамбург, Вена — Румыния, Украина — София, Южный Крым — София, — 2-й Спецотдел НКВД подтвердил волны, позывные и местоположение радиостанций, но поставил перед разведкой вопрос о методах расшифровки (см. главу «Клатт — Макс»);

2) материалы о Германии и германской разведке, полученные англичанами из различных источников (поляки, шведы), — лица и данные правильные, интересны сведения о тайнописи и об использовании немцами микроточки;

3) данные о дислокации немецких и японских войск — подтверждаются РУ Генштаба Красной Армии и 4-м отделом 1-го Управления НКГБ;

4) особого внимания заслуживает материал о наблюдении за советским посольством и военной миссией, о прослушивании телефонов, о намеченных встречах их сотрудников, фамилии сотрудников наружного наблюдения.

Общая итоговая оценка была сформулирована следующим образом: «Материалы ТОНИ представляют ценность, хотя в них пока не отражается вся работа МИ-5 и разведки; материалы ТОНИ и РАЛЬФА (Лео Лонг) объединены в общую справку, из нее невозможно понять, кто к чему имеет доступ».

Очевидно, вопрос о дешифровке немецких радиосообщений был поставлен перед Блантом еще раньше, потому что в апреле же 1942 года он направил в Центр личную записку, где обрисовывал ситуацию с доступом к материалам дешифровальной службы (сверхсекретный ISOS — Intelligence Service Oliver Strachy — по имени выдающегося дешифровальщика. — О.Ц.). «ИСОС и перехваченную дипломатическую почту выносить нельзя, — писал Блант, — однако дипломатические документы я все-таки иногда выношу, но ИСОС — никогда. ИСОС можно было бы выносить, но с некоторым риском. ИСОС часто остается у меня на ночь, но тогда нужно, чтобы кто-то встречался со мной каждый вечер, и, кроме того, наладить срочное их фотографирование». Блант предлагал вынести как-нибудь всю партию материалов ИСОС, чтобы Горский сориентировал его относительно того, что подлежит дешифровке.

Содержание личной записки Бланта свидетельствовало о том, что открывшиеся перед ним перспективы получения информации не были еще до конца изучены и не использовались в полную меру. В целях уточнения его положения и разведывательных возможностей и, с учетом последних, налаживания целенаправленной работы с ним 26 июня 1942 года Центр направил в Лондон указание подробно сообщить о функциях отдела и подотдела МИ-5, где он работал, а также других отделов контрразведки. Стремление разобраться в делах лондонской резидентуры свидетельствовало также о том, что разведка начала оправляться от ударов, нанесенных ей в годы репрессий. В 1942 году 1-е отделение 3-го отдела 1-го Управления НКГБ возглавила старший лейтенант госбезопасности Елена Модржинская, волевая женщина с рациональным, аналитическим умом, но действующая иногда спонтанно. Ее указание Лондону было вполне в русле ее стиля работы.

Ответ Лондона на запрос Центра пришел с оперативным письмом от 29 октября 1942 года. В нем говорилось, что ТОНИ работает в отделе «В» ХАТЫ, как именовалась английская контрразведка в переписке НКГБ, в отделении В2, имеющем дело с информацией высокой секретности, которая в другие отделы не поступает. Его основная работа заключается в использовании дешифрованных дипломатических телеграмм, организации выемки дипломатической почты, сортировке и распределении перехватов телефонных разговоров иностранных представительств. Кроме того, в его ведении находится контроль за передвижением дипломатов, работа с агентами в иностранных посольствах, разработка новых методов вскрытия иностранной диппочты, связь с Правительственной школой кодирования и шифрования (GC&CS), в частности, предоставление ей предназначающихся для уничтожения документов из мусорных и бумажных корзин диппредставительств, связь с чешской контрразведкой, связь с ГОСТИНИЦЕЙ (так называли в НКГБ английскую разведку СИС) по вопросу прибытия ее агентов на ОСТРОВ. Столь великое множество дополнительных функций, возложенных на Бланта, объяснялось тем, что МИ-5 испытывала нехватку персонала. В дополнение к описанию функций Бланта в МИ-5 Борис Михайлович Крешин (БОБ, он же для агентов — МАКС), в 1942 году принявший от Горского руководство «Кембриджской группой», характеризовал своего источника следующим образом:

«ТОНИ является исключительно аккуратным, добросовестным и исполнительным агентом. Все наши задания он пытается выполнить в срок и как можно добросовестнее. ТОНИ, между прочим, является противоположностью М. (МЕДХЕН — Гай Берджес), как по характеру, так и по отношению к своим обязательствам перед нами. ТОНИ — вдумчивый, серьезный, никогда не дает заведомо невыполнимых обещаний.

Таким образом, все объективные данные — и положение Бланта, и его личные качества и способности — благоприятствовали плодотворному сотрудничеству. Однако в сообщении Крещина о Бланте было одно, как бы высказанное вскользь, но весьма примечательное в свете дальнейших событий суждение, а именно: «ТОНИ связан с Шиллито (начальник русского отделения ХАТЫ) и говорит, что ХАТА фактически против нас не работает». Вполне естественно, что советскую разведку в первую очередь интересовали вопросы безопасности, а значит, и сведения о мероприятиях МИ-5 против советских граждан в Англии вообще и против сотрудников резидентуры в частности. С приходом в английский отдел Елены Модржинской этот вопрос ставился перед резидентурой регулярно, но удовлетворительного ответа, по мнению Центра, не поступало. Вместе с тем, кто, как не Блант из МИ-5 или Филби из МИ-6, должны были бы дать на него ответ? Отсутствие такового стало, наряду с другими факторами, слагаемым кризисной ситуации в отношениях с «Кембриджской группой».

Первое свидетельство кризиса содержалось в письме Центра лондонской резидентуре от 26 августа 1942 года. Оно было посвящено критическому анализу работы Крешина (БОБ) с «Кембриджской группой». Упрекая его в «недостаточно внимательном и бдительном отношении к заявлениям и поведению агентов», Центр указывал, в частности, на оставленные Крешиным без внимания «подозрительное преуменьшение 3. (ЗЕНХЕН — Филби) и Т. (ТОНИ) работы английской разведки и контрразведки против нас», «предложение М. (МЕДХЕН) завербовать Джонстона (Кембелла Джонстона [Kemball Johnston] — сотрудника МИ-5, у которого Берджес одно время был на связи), а также «наличие связи и общение 3., Т. и М.». С той же почтой в Лондон ушло другое письмо, озаглавленное «О работе ГОСТИНИЦЫ». В нем говорилось, что, «несмотря на большое количество материалов, перспективы выявления фактов ГОСТИНИЦЫ против нас очень невелики». Но за тем, что могло бы остаться констатацией факта, последовало более многозначительное заявление: «Подозрительны заявления 3. о слабой работе ГОСТИНИЦЫ против СССР и Т. — об отсутствии работы ХАТЫ против нас на ОСТРОВЕ. При этом они не ссылаются на свою неосведомленность в этом деле, а просто категорически заявляют, что это абсурд».

В последующих письмах в резидентуру Центр продолжал отмечать «неискренность» ТОНИ, проявлявшуюся якобы в том, что в передаваемых им сводках наружного наблюдения за советскими гражданами не фигурирует ни один сотрудник разведки. Центр недоумевал по поводу того, что согласно материалам Бланта «ХАТА активно разрабатывает югославскую и шведскую миссии, а нас — нет». «Это неверно», — утверждал Центр (письмо в Лондон от 20 января 1943 года).