Страница 14 из 78
* * *
На Молдаванке музыка играет. Кругом веселье пьяное бурлит. Там за столом доходы пропивает Пахан Одессы — Костя Инвалид. Сидит пахан в отдельном кабинете И поит Маньку розовым винцом, И между прочим держит на примете Ее вполне красивое лицо. Он говорит, бокалы наливая, Вином шампанским душу горяча: «Послушай, Маша, детка дорогая, Мы пропадем без Кольки Ширмача. Живет Ширмач на Беломорканале, Толкает тачку, двигает киркой, А фраера вдвойне богаче стали… Кому же взяться опытной рукой? Ты поезжай-ка, милая, дотуда И обеспечь фартовому побег, Да поспеши, кудрявая, покуда Не запропал хороший человек». Вот едет Манька в поезде почтовом, И вот она — у лагерных ворот. А в это время с зорькою бубновой Идет веселый лагерный развод. Шагает Колька в кожаном реглане, В глаза бьет блеск начищенных сапог В руках он держит важные бумаги, А на груди — ударника значок. «Ах, здравствуй, Маша, здравствуй, дорогая, Как там в Одессе — в розовых садах? Скажи там всем, что Колька вырастает В героя трассы в пламени труда. Скажи, что Колька больше не ворует И всякий блат навеки завязал, Что понял жизнь он новую, другую, Которую дал Беломорканал. Прощай же, Маша, помни о Канале. Одессе-маме передай привет!».. И вот уж Манька снова на вокзале Берет обратный литерный билет. На Молдаванке музыка играет. Кругом веселье пьяное бурлит. Там за столом, бокалы наливая, Пахан такие речи говорит: «У нас, ворья, суровые законы, Но по законам этим мы живем. И если Колька честь вора уронит, То мы его попробуем пером». Но Манька встала, встала и сказала: «Его не тронут — в этом я ручусь! Я поняла значение Канала, Как Николай, и этим я горжусь!» И Манька вышла. Кровь заледенило. Один за Манькой выскочил во двор: «Погибни, сука, чтоб не заложила, Умри, паскуда, — или я не вор!» А на Канал приказ отправлен новый, Приказ суровый: марануть порча! И как-то утром с зорькою бубновой Не стало Кольки, Кольки Ширмача.* * *
Как в саду при долине Звонко пел соловей. А я, мальчик, на чужбине Позабыт у людей. Позабыт, позаброшен С молодых, ранних лет. Сам остался сиротою — Счастья-доли мне нет. Ох, умру я, умру я, Похоронят меня. И никто не узнает, Где могилка моя. И никто не узнает, И никто не придет. Только раннею весною Соловей запоет. Запоет и заплачет, И опять улетит. И никто не узнает, Где сиротка лежит. Как в саду при долине Звонко пел соловей. А я, мальчик, на чужбине Позабыт у людей.Журавли улетели
Журавли улетели, журавли улетели. Опустели и смолкли родные поля. Лишь оставила стая среди бурь и метелей Одного с перебитым крылом журавля. Поднялись они в путь, и опасный, и дальний, И затих на мгновенье широкий простор. Скрип больного крыла, словно скрежет кандальный, А в глазах бесконечный, безмолвный укор. Был когда-то и я по-ребячьи крылатым, Исходил и изъездил немало дорог, А теперь вот лежу я в больничной палате, Так без времени рано погас и умолк. Вот команда раздалась, и четко, и бойко — Снова в бой посылают усталых солдат. У окошка стоит моя жесткая койка. За окном догорает багряный закат. Ну так что?! Ну и пусть! И какое мне дело, Если даже последний закат догорит… Журавли улетели, журавли улетели. Только я с перебитым крылом позабыт* * *
Судьба во всем большую роль играет, И от судьбы ты далёко не уйдешь. Она тобою повсюду управляет: Куда велит, туда покорно ты идешь. Огни притона заманчиво мерцают. И трубы джаза так жалобно поют. Там за столом мужчины совесть пропивают А дамы пивом заливают свою грудь. И там в углу сидел один угрюмый В костюме сером и кожаном пальто. Он молод был, но жизнь его разбита. В притон заброшен был своею он судьбой. Малютка рос, и мать его кормила, Сама не съест, а все для сына берегла. С рукой протянутой на паперти стояла, Дрожа от холода, в лохмотьях, без платка. Вот сын возрос, с ворами он сознался. Стал пить-кутить, ночами дома не бывать, И жизнь повел в притонах и шалманах, И позабыл он про свою старуху мать. А мать больная лежит в сыром подвале. Болит у матери надорванная грудь. Она лежит в нетопленном подвале, Не в силах руку за копейкой протянуть. Вот скрип дверей — и двери отворились. Вошел в костюме и кожаном пальто, Стал на порог, сказал лишь: «Здравствуй, мама!» И больше вымолвить не смог он ничего. А мать на локте немного приподнялась, Глаза опухшие на сына подняла: «Ты, сын, пришел проведать свою маму, Так оставайся же со мною навсегда» «Нет, мама, нет, с тобой я не останусь, Ведь мы судьбою навек разлучены: Я — вор-убийца, чужой обрызган кровью, Я — атаман среди разбойничьей семьи» И он ушел, по-прежнему угрюмый, Чтоб жизнь пропащую в шалманах прожигать. А мать больная навсегда осталась В своем подвале одиноко умирать. И вот однажды из темного подвала В гробу сосновом мать на кладбище несли, А ее сына с шайкою бандитов За преступления к расстрелу повели. Судьба во всем большую роль играет, И от судьбы ты далёко не уйдешь. Она тобою повсюду управляет: Куда велит, туда покорно ты идешь.