Страница 52 из 66
Рванул нетерпеливо дверь, ведущую в комнату, и замер, чуть не упал. Покраснел так, что загорелись даже уши. А потом кровь отхлынула к ногам, и он побледнел, словно его осветили лампами дневного света.
В комнате сидела вся бригада. Искра в красном углу, как невеста. В глазах чертики. Рядом с ней Стася Богун и Галя Диденко. Смущенно глядят на него исподлобья. Светлана Козийчук уткнулась в книжку, притворяется, что читает, а сама в пол глядит, мимо книжки. Ольга глаза прячет. У края стола Ирина Чугай и рядом, словно ни к чему не причастная, Олеся. Увидев ее, Василий даже глазами захлопал. Ее-то он боялся больше всех. Не будь Олеси, все можно обернуть в шутку. Девушки нарядные, словно в театр собрались. Только он один в рабочем комбинезоне.
Василий снял кепку, отвел руку назад, чтобы прикрыть дверь. Но она сама хлопнула. Бурый оглянулся. На пороге, подпирая дверной косяк плечами, стояли Павел Зарва и Андрей Мороз. Вот это влип! Такого с ним не бывало. Выхода нет, надо покориться.
И он попробовал:
— Привет рабочему классу!
Не ответили. Только Искра кивнула головой или, может, знак какой подала. Павел Зарва выдвинул ногой табурет на середину комнаты, сказал:
— Садись, бригадир. В ногах правды нет…
— Садитесь и вы, ребята. Прошу, — снова хотел улыбнуться Василий. Но не вышло.
— Обойдемся. Мы на вахте, — буркнул Павел, расстегивая воротник, который вовсе не был тесен ему.
— А мы в лес не поехали… — как всегда, выскочила Искра.
— Я все видел, братцы! Вот и подумал: дай зайду, узнаю, что здесь происходит? Собирались — и не поехали. Я ходил к главному механику в бывшую тюрьму. Решил по дороге вас проведать, — как можно спокойнее сказал бригадир.
— Вот и хорошо. Ирина Анатольевна придумала несколько новых образцов ткани, хотела с нами посоветоваться. Пожалуйста, Ирина Анатольевна.
Ирина развернула рулон бумаги, пришпилила кнопками все листки в простенке между окон. Девушки отошли к двери и удивились. На стене висели яркие акварели со знакомыми пейзажами. Какие же это ткани? Это же Новоград. Его горы, леса. И море. Спокойное, задумчивое. И разное. Утром — чуть розовое, как самая дорогая жемчужина в ожерелье. Днем — ослепительное, как серебро. Вечером золотое, почти алое от зашедшего за горизонт солнца. Узкая полоска скал полуостровом врезается в море. Сады над водой. И лес, и маяк. И цветы на Могиле Неизвестного матроса. Во всем ощущается покой, прохлада, жизнь. Сады цветут. Клумбы. Цветок на белом подоконнике. И те букеты, что они приносили ей в палату…
— Ох ты! — громко вздохнула Искра. — Как здорово!
— И все живое, — откликнулась Светлана Козийчук. — Хоть надписей нет, а я узнаю знакомые места…
— Да, вещь! — важно заметил бригадир. — В музей надо, на выставку, чтобы все люди…
Олеся перебила его, не дала договорить, протянула руки к картине.
— Море! На море поглядите, девочки. Оно же дышит…
Павел и Андрей, не отходя от двери, удовлетворенно хмыкнули и закурили.
— Не хвалите меня очень, — попросила Ирина Чугай. — Это мои первые морские акварели. Ради них я и ехала сюда. Приглядитесь внимательно, они далеко не так совершенны, как кажутся. Первые мазки. То, что поразило глаз и сердце… Что помогло набросать контуры рисунков для будущих тканей… Вот они…
Ирина развернула еще рулон и под каждой картиной приколола рисунок будущей ткани. Ткачихи приблизились к стене, внимательно разглядывая узор. А парни продолжали стоять у двери, подпирая ее широкими плечами.
— Для такой работы, — объясняла Ирина Чугай, — художнику не нужен ни мольберт, ни полотно, ни рамы, ни набор кисточек — только обычная тетрадь, карандаш, иголка, ножницы. Да и профессия имеет свое наименование — десинатор. Слово это пришло из французского языка и означает «рисовальщик по ткани». Но не будь этих картинок с садами, цветами и морем, не было бы и рисунков для ткани. Одно рождает другое.
Дальше девушки все поняли сами. И художница замолчала. Они смотрели на рисунки, отходили к окну и снова подходили.
И впрямь новость! Они хорошо представляли себе все это уже нанесенным на ткань. Вот такая, с блестками, напоминает утреннюю росу. Серебристая с синеватым отливом — тихое, ласковое море, оно искрится, отливает ртутью, словно кто-то рассыпал ее по всему полотну. А блузочная — веселая, солнечная и вполне оправдывает свое название «Лесная поляна».
Особенно красивой казалась черная ткань с золотыми блестками. Художница назвала ее «Маяк».
Словно море ночью, а на нем огоньки далекого маяка. Этот шелк будет легкий и совсем не мнущийся. Будет и репс «березка», но не такой, как когда-то ткала Олеся, а потом бракованный купила себе на платье, — значительно нежнее, красивей. Глаз не оторвать!
— За рисунки голосую обеими руками, — сказал Василий Бурый. — Но кто будет ткать? Не каждый рисунок подойдет для нашего шелкового производства.
— Конечно, не каждый, — согласилась Ирина. — Если художественный совет примет эти образцы, можно будет разослать их по другим ткацким фабрикам. Ну, скажем, на ситценабивные… Остальные сотку сама… Я умею. Может быть, не так быстро, как ткачиха, но сумею. Правда, мне нужна помощь заправщиков. Да еще химиков…
— Заправщики есть! — откликнулся Павел Зарва.
— Что там говорить. Поможем! — поддакнул и Андрей Мороз.
Девушки холодно поглядели на Василия Бурого.
Слова бригадира больно задели их. Светлана вскочила с места и решительно заговорила:
— Кто станет ткать? Все слышали? Слышали. Вот это и есть, девочки, платформа современного гнилого мещанина. В чем ее вред? Да в том, что ехидный вопрос «А зачем?» в устах такого мещанина имеет уже не творческий, а разрушительный смысл. Он мгновенно приземляет каждый малейший порыв, подстреливает романтику на лету. Убивает нашу мечту, девочки…
Василий заерзал на стуле. Он беспартийный, в политике разбирается слабо, а цель его всем ясна. И дирекции и парткому. Давай план, давай первый сорт. Как и чем его дашь — это не так важно. А про Ольгу они ничего не знают. Это просто какое-то странное стечение обстоятельств. Поглядим, что будет дальше…
— Кое-кто считает, что мещанин стоит в стороне и не вмешивается в нашу жизнь. Нет. Мещанин не стоит в стороне. Мещанство — это не только равнодушие. Равнодушный человек просто не вмешивается, чтобы сохранить свое личное счастье, покой. Мещанин, чтобы достичь благополучия, воинственно использует все: обман, очковтирательство, лицемерие, подхалимаж, чинопочитание. Иногда говорят о фикусах, канарейках в клетке, о плохих вкусах мещанина, о его «собственном» мирке в жизни. Но ведь главное не в этом, а в идеологии мещанина. Ясно я говорю, девочки? Вы меня понимаете?
— Понимаем!
— Такие люди уклоняются от острой борьбы, проходят мимо нее или даже прячутся, чтобы в этом столкновении им не досталось.
Советская власть приучила мещанина работать. Он трудится. Иногда даже очень исправно. Но мещанин не умеет мечтать. Он практичен. А мечта может и обмануть. Может и не сбыться. Мещанин боится просчитаться. Он должен знать, стоит ли применять новый метод производства и будет ли он полезен ему лично. Голосовать ли за данного товарища, или он может провалиться? Защищать ли товарища, если у него нет шансов на успех? Дарить ли женщине цветы «просто так»? Нет, эти люди, как известно, выразили свой принцип счастья и благополучия поговоркой: «Рыба ищет где глубже, а человек — где лучше». Надо, чтобы человек понимал не только разумом, но сердцем: самое большое счастье — это приносить счастье другим.
— Ты давай с примерами, а то больно учено говоришь, — хохотнул Василий.
— Да что далеко ходить. Вот тебя взять, Василий, ты и за ломельное приспособление хотел себе куш сорвать.
— А где это видано — от денег отказываться? Ради них и работаем… Для того и прогрессивка существует…
Ирина Чугай не дала ему закончить. Бледная, встревоженная, она заговорила, обращаясь к Василию:
— Вот гляжу на ваши руки и вижу, не долго они в детстве держали куклу или игрушку. Рано вы взяли молоток, рубанок, косу, топор. А потом стали к станкам. Разве руки, с малолетства огрубевшие от косы и молота, не скажут, как трудно добывать деньги?