Страница 3 из 5
Не буду я жаловаться на жизнь. В конце концов, это моя работа, как и у Ванцова своя работа. Только я вроде как частный извозчик, а Ванцов государственный таксист. Проще говоря, я работаю в частном сыскном агентстве, а Ванцов в прокуратуре. И к нам не приходят поделиться радостью, как нетрудно догадаться.
Чайник наконец-то засвистел, я заварила кофе и потащила поднос в комнату, где меня дожидались мои неожиданные гости.
Я замешкалась, открывая дверь, и до меня долетел обрывок фразы: «… это был он, я уверена. Я убью его, Алексей Васильевич…»
Ничего себе, подумала я. Странная, однако, девочка… Вытащила Ванцова из его теплого и сухого кабинета под дождь, чтобы сообщить ему о своих намерениях, прямо скажем, не одобряемых законом.
Ванцов что-то горячо зашептал — я не слышала слов, но следующая мысль, посетившая меня, была еще ужаснее.
А если они решили и меня втянуть в это дело?
Ну уж нет, ни за что не буду больше вляпываться в истории, запротестовала я и открыла дверь с намерением заявить им сразу, что всяческие истории мне порядком надоели и я твердо вознамерилась изменить свою жизнь коренным образом.
Конечно, они сразу замолчали, и это снова навело меня на подозрения, что эта парочка замышляет убийство.
Тем не менее я сделала вид, будто ничего не слышала, поставила поднос и уселась с видом хозяйки светского салона, приветливо улыбаясь. Ладно, сначала мы выслушаем их, а уж потом…
Если тебя что и погубит, Данич, так твое собственное неуемное любопытство, неодобрительно промямлил мой внутренний голос. Но мне же было интересно! Я только выслушаю, пообещала я себе, и объявлю им, что теперь живу спокойно и размеренно. Вот только узнаю, в чем у них там дело, ладно?
— Так что у вас за проблемы? — поинтересовалась я. — И каким образом я могла бы вам помочь?
— Проблемы не у меня. У Кати, — сказал Лешка. — Пусть она и рассказывает…
Катя посмотрела на него, и ее взгляд выразил безграничное удивление и испуг. Кажется, такой «перевод стрелок» в ее планы не входил. Не была она готова сама, без обиняков, сообщить мне о своих криминальных планах.
— Алексей Васильевич, — начала было она просящим тоном, но Ванцов посмотрел на нее весьма сурово, отчего она немедленно поникла и смирилась со своей участью, пролепетав: — Ну, хорошо. Я попробую.
При этом меня она окинула взглядом долгим, изучающим и выражающим крайнюю степень недоверия.
Понять ее можно — я ненамного ее старше, а выгляжу… Может быть, лет в сорок я и начну воссылать господу благодарности за способность выглядеть лет на десять моложе, но сейчас…
Моя детская физиономия является для меня вечным раздражителем. Делать с ней что-либо бесполезно — даже изведя на нее тонну косметики, ничего не добьешься. Просто будешь похожа на ребенка, стибрившего маменькину косметику. Умный взгляд мне тоже не помогает — хотя я тренировалась перед зеркалом, почему-то от моего умного взгляда лицо окончательно глупеет! Может быть, я неправильно понимаю этот «умный взгляд»? А вот именно сейчас поднапрягусь и у меня получится?
Катя недоуменно посмотрела на меня, потом перевела вопросительный взгляд на Ванцова. «Помилуйте, — говорил ее взор. — Разве эта девочка сможет нам чем-то помочь?» Сомнение в моих умственных способностях до неприличия явно отразилось на ее хорошеньком личике.
Ванцов кивком головы показал ей, что вполне в них уверен. Спасибо, милый Леша! Их мысленный диалог не укрылся от меня, но я не показала виду.
Девочка смирилась со своей участью и снова посмотрела на меня.
— Понимаете, Саша… Алексей Васильевич считает, что вы с вашим боссом можете мне помочь.
Судя по тону, каким были сказаны эти слова, сама Катя в этом сомневалась.
— Предположим, что так.
«Вот и шли бы прямо к Ларикову», — проворчала я про себя. Впрочем, я прекрасно была осведомлена о странности взаимоотношений Ванцова с Лариковым.
А именно — вы когда-нибудь видели любовь друг к другу двух страшных зануд? Конечно, Ванцов ни за что не пойдет к Ларикову! Лучше найти меня, со мной проще…
Но я снова отвлеклась.
Девочка наконец-то решилась и грустно сказала:
— Мой старший брат… Понимаете, Саша, он в тюрьме. А люди, которые в этом виноваты, на свободе. И я не могу с этим смириться…
Не хотелось расстраивать девочку, но…
Я вздохнула.
Большинство родственников склонны считать именно так. «Наш мальчик не виноват, во всем виновны другие…»
Хотя сейчас в нашем «министерстве справедливости» творится черт знает что.
— Вы мне не верите?
Она смотрела на меня напряженно, и на самом донышке ее больших глаз таились боль и обида.
— Почему я должна чему-то верить? Вы мне еще ничего не рассказали, — ответила я.
— Хорошо же, слушайте…
Она встала и подошла к окну. Я видела только ее спину — необыкновенно прямую, как у маленькой балерины.
Некоторое время она стояла, будто вспоминая все в подробностях или пытаясь найти нужные слова, чтобы объяснить мне, почему она так уверена в заведомой судебной ошибке. Я терпеливо ждала.
— Он оказался там случайно, — сказала она, обернувшись. Теперь взгляд ее прозрачных, светлых глаз был почти умоляющим — пожалуйста, поверьте мне!
Я кивнула. Пусть так.
— Где?
— В том месте, где нашли убитую девушку, — пояснила она. — В Левобережном. Где пляж… Знаете это место?
Да, я знала. Но, пожалуй, это все, что мне было известно.
История-то произошла слишком давно. До меня, увы, не долетели даже ее отголоски. Восемь лет назад мне было пятнадцать, и криминальная хроника меня абсолютно не интересовала.
Поэтому Кате пришлось поведать мне всю историю в подробностях, то есть настолько, насколько ей это было известно.
Ведь ей в то время было еще меньше, чем мне. Всего-то восемь лет.
Что может помнить ребенок восьми лет?
Оказывается, много. Катя помнила не только события, приведшие их семью к нынешнему плачевному состоянию, но и лица людей, по ее мнению, повинных в этом.
Жизнь Катюша разделила на две части: черная и белая, улыбающаяся и плачущая — как театральная маска. До Катиных восьми лет семья Чернышовых была вполне счастливой. Двое детей — оба поздние, долгожданные, буквально купались в любви и нежности. Отец Кати работал сначала инженером, потом перешел в частную фирму, поскольку надо было кормить семью, но семья не перешла в разряд «новорусских», и совсем не потому, что достаток был невелик, просто по привычке все сбережения шли на «духовное». Катин отец не мог допустить, чтобы его дети были, как он говорил, «комарами», людьми, не приносящими окружающему миру никакой пользы, поэтому ни один концерт, ни одна новая умная книжка не оставалась незамеченной — он считал, что только на это и стоит тратить деньги. Именно это потом и сыграло негативную роль в судьбе Катиного старшего брата, как она считала.
— Если бы у нас было столько денег, как у Старцева или Чеботарева, — мечтательно сказала она, — Лешка был бы сейчас на свободе, а они…
Впрочем, тут же махнув рукой, Катя сообщила мне, что она до сих пор помнит праздники детства и благодарна своим родителям за то, что ее детство было таким наполненным.
— Я не смогу передать словами, как это было чудесно. Наши походы в театр, на концерты… А вечерами мы могли просто собраться за столом, и самая обычная процедура чаепития превращалась в сказку… Папа был мечтателем и очень любил рассказывать нам про Атлантиду, куда, по его мнению, уходили лучшие… Не то чтобы он хотел сделать из нас оторванных от реальности людей, просто он ненавидел таких, как Старцев, и не хотел, чтобы кто-то из нас был похож на этот типаж, который так распространен в последнее время… А впрочем, что я говорю? Всегда они были. Только раньше выглядели по-другому… Ну не будем об этом. Ведь теперь все иначе.
Она махнула рукой, повторила почти шепотом: «Все иначе…», и ее глаза снова померкли — солнце в них погасло.