Предупреждение Эмблера

То же самое случилось и когда он попытался заглянуть еще глубже. Многое из более ранних событий сохранилось в виде фрагментов, бессвязных, бессмысленных, оторванных от временной шкалы. Может быть, стоит спуститься ниже, к тому времени, которое запечатлелось ярко, твердо, последовательно, без черных провалов? Вот если бы найти кого-то, кто помнил его тогдашнего. Кого-то, чьи воспоминания стали бы столь необходимым подтверждением его существования, его идентичности.

Повинуясь импульсу, Эмблер позвонил в справочную и попросил дать телефон Дилана Сатклиффа, город Провиденс, Род-Айленд.

О Дилане Сатклиффе он не вспоминал несколько лет. Они познакомились на первом курсе Карлайла, скромного, небольшого либерального колледжа искусств в штате Коннектикут, и сошлись буквально с первого взгляда. Дилан был тот еще приколист и мастер трепа с огромным запасом самых невероятных историй о своем детстве в Пеппер-Пайк, что в Огайо. И еще Дилан жить не мог без розыгрышей.

Однажды утром в конце октября – они были уже на втором курсе – проснувшийся кампус с восторгом обнаружил надетую на шпиль Макинтайр-Тауэр огромную тыкву. Весила тыква фунтов семьдесят, и как она оказалась на шпиле, представлялось для всех полной загадкой. Диковинная ягода долго оставалась источником веселья для студентов и озабоченности для администрации: никто из рабочих не соглашался рисковать собственной шеей, так что в конце концов тыкву оставили в покое. На следующее утро у основания Макинтайр-Тауэр появилось с десяток тыкв поменьше, но полых, с вырезанными глазами и ртами, как делают к Хэллоуину. Расположены они были так, словно смотрели вверх, на свою более крупную товарку. На некоторых было написано – ПРЫГАЙ! Радость студентов не разделяло только начальство. Через два года, за несколько месяцев до выпуска, когда гнев администрации уже остыл, по колледжу прошел слушок, что благодарить за удовольствие надо Дилана Сатклиффа, опытного скалолаза. Дилан Сатклифф любил приколоться, но не стремился к популярности. Он так и не признался в содеянном и всегда ценил сдержанность друга. Потому что Эмблер, заметив что-то в лице Сатклиффа при обсуждении темы, первым догадался, кто стоит за шуткой, но никому о своем открытии не сообщил.

Эмблер помнил, что Сатклифф отдавал предпочтение рубашкам в стиле Чарли Брауна – с широкими разноцветными горизонтальными полосами – и коллекционировал глиняные курительные трубки, которыми редко пользовался, но которые выглядели куда как интереснее привычных пивных банок и пленок с подпольными записями «Грейтфул дэд». Еще он помнил, что через год после выпуска ездил к Сатклиффу на свадьбу, что у того была хорошая работа в городском банке Провиденса.

– Дилан Сатклифф, – произнес голос. Эмблер узнал его не сразу, но на душе все равно потеплело.

– Дилан! Это Хэл Эмблер. Помнишь меня?

Долгая пауза.

– Извините, – немного смущенно сказал мужчина. – Не уверен, что хорошо расслышал ваше имя.

– Хэл Эмблер. Лет двадцать назад мы вместе учились в Карлайле. Жили в одной комнате на первом курсе. Я был у тебя на свадьбе. Ну, вспомнил?

– Послушайте, я не покупаю у незнакомцев по телефону. Попробуйте обратиться к кому-нибудь еще.

Может быть, не тот Дилан Сатклифф? По крайней мере от того Дилана в этом не осталось ничего.

– Похоже, я не туда попал. Так вы не учились в Карлайле?

– Учился. Только в моей группе никакого Хэла Эмблера не было.

В трубке щелкнуло.

Злясь на себя самого и чувствуя холодок страха, он позвонил в колледж Карлайл и объяснил ответившему молодому человеку, что работает в отделе кадров большой корпорации и уточняет сведения, содержащиеся в резюме некоего Харрисона Эмблера. Ему нужно лишь знать, действительно ли этот человек закончил колледж Карлайла.

– Конечно, сэр, я сейчас посмотрю. – Молодой человек уточнил написание имени и фамилии, и Эмблер услышал, как он защелкал пальцами по клавиатуре. – Извините, продиктуйте еще раз. По буквам.

Уже предчувствуя неладное, он повторил.

– Вы не ошиблись, когда решили позвонить, – сообщил голос по телефону.

– То есть среди выпускников такого нет?

– Его вообще нет в списках. Харрисон Эмблер к нам даже не поступал.

– Может быть, у вас недостаточно полная база данных?

– Невозможно, сэр. Колледж небольшой, и такого рода проблемы у нас нет. Поверьте, сэр, если бы человек с фамилией Эмблер учился у нас в двадцатом веке, я бы знал.

– Спасибо, – глухо сказал Эмблер. – Извините за беспокойство. – Кладя трубку, он заметил, как дрожит рука.

Безумие!

Неужели человек может ошибаться относительно себя самого? Неужели его представление о себе – иллюзия? Возможно ли такое? Эмблер закрыл глаза, открыв заслонку памяти, и оттуда хлынули, кружась и вихрясь, бесчисленные образы, картины прожитых четырех десятилетий. Все они были воспоминаниями Хэла Эмблера, если только он действительно не сошел с ума. Как он мальчишкой отправился исследовать задний двор и наткнулся на подземное гнездо ос – они взвились из-под ног, словно черно-желтый гейзер! Приключение закончилось вызовом «Скорой», и его увезли с тридцатью укусами. Как жарким летом, будучи в лагере, осваивал баттерфляй в озере Кандайга и как мельком увидел голую грудь лагерной вожатой Уэнди Салливан, переодевавшейся за неплотно закрытой дверью. Как в пятнадцать лет отработал весь август в ярмарочном ресторане-барбекю в десяти милях от Кэмдена и как приставал к клиентам с вопросом «не хотите ли свежей кукурузы?», когда они заказывали всего лишь копченые ребрышки с картофельным пюре. Как после работы подолгу обсуждал с Джулианой Дейчис разницу между жестким и легким петтингом. Были и менее приятные воспоминания, связанные с отцом, ушедшим из семьи, когда Эмблеру едва исполнилось шесть, и со слабостью, которую оба родителя питали к бутылке. Он вспомнил, как на первом курсе колледжа всю ночь играл в покер, и как с тревогой и подозрительностью – как будто он изобрел некий необъяснимый способ мошенничества – посматривали на него и на неуклонно растущую горку фишек старшекурсники, озадаченные его неизменной удачей. Вспомнил он и безумное увлечение на втором курсе Карлайла – горячечные встречи, слезы, бурные обвинения и примирения, лимоново-вербеновый запах ее шампуня, казавшегося тогда таким экзотическим и даже сейчас, по прошествии стольких лет, отозвавшегося сладкой ностальгией и порывом желания.

Он вспомнил, как пришел в Отдел консульских операций, где удивил и заинтересовал инструкторов своим необычным даром. Вспомнил, что числился специалистом по культурному обмену в Бюро по делам образования и культуры Государственного департамента, чем объяснялись его частые отлучки за границу. Все это Эмблер помнил четко и ясно. У него была двойная жизнь. Или это двойной бред сумасшедшего?

Он вышел из комнаты с раскалывающейся от боли головой.

В углу фойе мотеля стоял подключенный к Интернету компьютер – маленький жест любезности по отношению к гостям. Эмблер подсел к нему и, воспользовавшись паролем аналитического бюро Госдепартамента, отыскал газетную базу данных Лексис-Нексис. Единственная выходившая в городке Кэмден – там, где он вырос – газета однажды поместила о нем, ученике шестого класса, небольшую заметку как о победителе окружного соревнования знатоков правописания. Энтальпия. Дифирамб. Чемерица. Он быстро и правильно написал все три слова, став знатоком орфографии не только в своей школе, но и во всем округе Кент. Сделав ошибку, Эмблер моментально понимал, что допустил оплошность, – по выражению лица судьи. Он помнил, что мать – к тому времени она уже растила его одна – была необычайно горда его успехом.

Но сейчас Эмблером руководил не детский эгоизм.

Он включил поиск.

Ничего. Никакого упоминания. Эмблер ясно помнил заметку в «Денвер пост» – помнил, как мать вырезала ее и поместила на дверцу холодильника под магнит в форме арбуза. Бумажка висела долго, пока не пожелтела и не начала крошиться от света. В архиве Лекис-Нексис хранились материалы «Денвер пост» за несколько десятилетий: всевозможные местные новости, сообщения о победителях на выборах в городской совет, о закрытии компании «Сибери хаузьер», о капитальном ремонте городской ратуши. А вот Харрисон Эмблер словно и не существовал. Не существовал тогда. Не существовал и сейчас.