Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 13 из 46



— Сержант, мне китель велик. Командир говорит, что я будто палатку напялил.

Он поглядел на мое одеяние, но даже не притронулся к нему.

— Дану?

— Ага, а я хочу, чтобы он был по размеру.

Он даже не шелохнулся.

— Позволь мне тебя просветить, сынок. В армии есть только два размера — слишком большой и слишком маленький.

— Но мой командир...

— Не сомневаюсь.

— А мне-то что делать?

— А, так тебе совет нужен! Ладно, это у меня в запасе найдется. Свеженькие, только сегодня поступили. М-мм... я скажу тебе, что сделаю. Вот иголка, я даже дам тебе целую катушку ниток. Ножницы тебе без надобности, бритвой сподручнее. Ушей в бедрах, а плечи не трогай. Это тебе на вырост.

Единственный комментарий сержанта Зима по поводу моих портновских успехов:

— Мог бы сделать получше. Два часа дополнительного дежурства.

К следующему смотру я сделал получше.

Те первые шесть недель были насыщены смотрами и муштрой. Со временем, пока народ отсеивался и разбегался по домам или еще куда, мы дошли до уровня, когда способны были сделать пятьдесят миль за десять часов. Для хорошей лошади — на тот случай, если вы никогда не пользовались ногами,— это очень прилично. Отдыхали мы не останавливаясь, просто меняли аллюр: тихий ход, быстрый ход, трусцой. Порой мы, прошагав в один конец, разбивали лагерь, съедали полевой рацион, ночевали в спальных мешках, а на следующий день отправлялись обратно.

Однажды мы вышли в однодневный маршрут, никаких спальников, никакой еды. Когда мы не остановились на завтрак, я не удивился, я уже научился воровать из столовой сахар и черствый хлеб и прятать по карманам, но когда подошло время обеда, а мы все еще шли в сторону от лагеря, я заволновался. Но я уже знал, что лучше воздержаться от глупых вопросов.

Перед тем как стемнело, мы остановились, все три роты, уже достаточно поредевшие. Был устроен батальонный смотр, без музыки, затем расставили часовых, а нас распустили. Я немедленно пошел искать капрал-инструктора Бронски, потому что с ним было немного легче общаться, чем с остальными... а еще из-за чувства ответственности. По тем временам мне посчастливилось стать рекрут-капралом. Шевроны эти ничего не значили, привилегия была одна — сержант тебя пилил за все, что бы ни натворило твое отделение или ты лично. А еще лычки могли исчезнуть с рукава так же быстро, как и появились. Зим для начала опробовал в роли рекрут-капралов всех, кто был старше, а я унаследовал шевроны пару дней назад, когда прежний командир отделения сложился пополам и отправился в госпиталь.

Я сказал:

— Капрал Бронски, что там слышно? Когда есть будем?

Он ухмыльнулся мне:

— У меня есть пара галет. Хочешь, чтобы я с тобой поделился?

— А? Нет, сэр, спасибо.

У меня съестных припасов было куда больше.

— Так ужина не будет?

— Мне, сынок, никто не докладывал. Но вертолетов я что-то не вижу. На твоем месте я собрал бы отделение и все выяснил. Может, кто-нибудь из вас сумеет подбить кролика камнем

— Так точно, сэр. Но... Мы разве на ночь остаемся? Мы же не взяли спальников.

Брови капрала взлетели вверх.

— Нет спальников? Ух ты! — Он что-то обдумал.— Хм -мм... видел, как во время бурана овцы сбиваются в одну кучу?

— Никак нет, сэр.

— Попробуй. Овцы не мерзнут, может, и вы не замерзнете. А если любишь одиночество, можно всю ночь ходить кругами. Никто тебя не побеспокоит, пока не выходишь за периметр. Да и не замерзнешь на ходу. Правда, завтра немного устанешь.



Он опять ухмыльнулся.

Я откозырял и вернулся к отделению. Мы поделили припасы, и у меня оказалось намного меньше еды, чем было вначале; некоторые из моих идиотов либо не прихватили с собой что поесть, либо уже все сожрали на марше. Но несколько галет и чернослив неплохо глушит аварийную сирену в желудке.

Фокус с овцами тоже сработал; его проделали все наши три отделения. Не буду рекомендовать этот способ для ночевки; ты оказываешься либо с краю, подмерзая с одного бока, и пытаешься забраться внутрь, либо внутри, где тепло, но все только тем и занимаются, что пихают тебя локтями и коленями и дышат в лицо нечищенной пастью. Так всю ночь и мигрируешь из одного состояния в другое, своего рода броуновское движение, не просыпаешься, но и не засыпаешь как следует. Ночь продолжается сотню лет.

На рассвете нас поднял знакомый вопль:

— Па-а-адъ-ем! Вых-ходи стр-роиться!

Крик сопровождался инструкторскими стеками, с умом прилагаемых курсантам пониже спины... а потом мы начали зарядку. Я чувствовал себя как труп и никак не понимал, почему дотягиваюсь до носков ботинок. Было больно, но у меня все получалось. Когда через двадцать минут мы отправились в обратный путь, я чувствовал себя глубоким стариком. Сержант Зим по обыкновению был бодр и свеж, этот ублюдок каким-то образом ухитрился побриться.

Солнце согревало нам спины, Зим приказал запевать, сначала старье вроде «Le regiment de Sambre et Meuse»[4], «Ящики с патронами» и «Пирамиды Монтесумы»[5], а затем еще нашу собственную «Польку полевую», которая кого угодно пустит рысью. Слуха у сержанта Зима никакого, зато голос зычный. Но Брекинридж уверенно вел мелодию, его даже Зимовы вопли не могли сбить. Мы преисполнились самоуверенности и распушили хвосты.

Спустя пятьдесят миль от нашей самоуверенности ничего не осталось. Ночь была длинной, день бесконечен, а на поверке Зим сожрал нас живьем за постные морды и за то, что за целых девять минут, которые прошли от нашего входа в лагерь до построения, мы не удосужились побриться. В тот же вечер уволилось несколько человек, я тоже подумывал, но не ушел, потому что все еще носил на рукаве дурацкие шевроны.

В два часа той же ночью нас подняли по тревоге.

Но со временем я оценил всю прелесть ночевки в куче из двух-трех дюжин вонючих и теплых тел, потому что через двадцать недель меня выбросили голышом в пустынном районе канадских гор и, чтобы вернуться домой, мне следовало одолеть сорок миль по горам. И я их прошел — проклиная армию на каждом дюйме пути.

Хотя на финише был не так уж и плох. Парочка кроликов оказалась менее бдительными, чем я, так что я даже не был голоден... и даже не слишком раздет; меня покрывал толстый слой кроличьего жира и грязи, а обут я был в мокасины — самим кроликам шкурки уже были без надобности. Изумительно, сколько при необходимости можно извлечь из удачного броска камнем. По-моему, наши пещерные предки были не такими дураками, какими мы их привыкли считать.

Другие с испытанием тоже справились — те, кто решил попробовать, а не уволиться. Погибло всего двое парней. Тогда мы все вернулись в горы и тринадцать дней их искали, а над нами кружили вертолеты и координировали наши действия. И рации нам дали великолепные, и все инструкторы помогали в боевых скафандрах, их посылали проверять все слухи. Потому что мобильная пехота не бросает своих, пока есть хоть какая-то надежда.

А потом мы их похоронили со всеми почестями под мелодию «Это наша земля» и посмертно присвоили им звание рядовых первого класса. Парни первыми из нашей учебки поднялись так высоко, потому что солдату не обязательно оставаться в живых (смерть — часть его работы)... суть в том, как именно ты погиб. Нужно так — нос выше, вперед шагом марш и не сдаваться.

Брекинридж был одним из этих двоих, второго, австралийца, я не знал. Они были не первыми, кто погиб на учениях; они не стали последними.

Его призванье — быть виновным, потому-то он и здесь!

Правый борт... пли!

Пули жалко на такого, бросьте его за борт!

Левый борт... пли![6]

Старая песня, которую пели во время пушечного салюта

Но это было уже после того, как мы покинули лагерь Карри, и много чего случилось до. Боевая подготовка, учебные тревоги, упражнения, маневры, когда пользовались всем, начиная от голых рук и заканчивая имитацией ядерного оружия. Я не знал раньше, сколько есть способов сражаться. Начали мы с рук и ног, и если кто думает, что это не оружие, тот не видел сержанта Зима и капитана Франкеля, нашего комбата, демонстрировавших нам la savate*. Или как малыш Судзуми, который мог уложить любого одними руками и с неизменной улыбкой. Зим как-то назначил Судзуми инструктором по рукопашной и обязал нас выполнять все приказы, только отдавать честь и называть его «сэр» не надо было.

4

 «Le regiment de Sambre et Meuse» — памятная и любимая песня французской армии 1870 года, то есть времен франко-прусской войны.

5

 «Пирамиды Монтесумы» — гимн морской пехоты США.

6

 Перевод Д. Лаврова.