Страница 16 из 34
Исчез и старец. Найл почувствовал облегчение; вместе с тем забавляла собственная глупость. Старец был порождением машины, но тем не менее Найл чисто по наитию общался с ним как с живым человеком. И все теперешние упражнения направлены были на то, чтобы научить его управлять своими рефлексами.
Найл приладил металлические полоски заново, прижав контакты ко лбу, затем закрыл глаза и очистил ум от мыслей. И снова удивился последовавшему за этим безмолвию, будто он завис среди бездны. На этот раз Найл медленно обратился к Доне, двоюродной сестре, которую впервые увидел в подземном городе Каззака. Попытался во всех подробностях воссоздать жилье, где она жила вместе со своей матерью Сефной. Вместо этого он очутился возле этой девушки на скамье детской, в городе пауков. Теплым был солнечный свет, и раздавалось легкое сипение фонтана, рассеивающего в воздухе водяную пыль. В трех метрах на лужайке сидел брат Вайг и рассказывал что–то увлекательное сестренкам Руне и Маре. А они с Доной смотрели друг дружке в глаза, осторожно, ласково соприкасаясь пальцами…
Глядя на нее (сходство с настоящей просто невероятное), он ловил себя на мысли, что было бы великолепно, имей Мерлью что–то от кротости и добросердечности Доны, а Дона — что–нибудь от бойкости и броскости Мерлью. Поскольку образ Мерлью он наблюдал совсем недавно, ему легко было воссоздать ее присутствие так, будто она все еще у него в объятиях. Образ Мерлью на секунду оттеснил Дону; пришлось его чуть «пригасить», и он опять очутился рядом с Доной. Получалось, что он как бы находится в двух местах одновременно, а в сознание с равной силой пытаются проникнуть оба образа. Причем нельзя сказать, чтобы Дона и Мерлью оттесняли одна другую, оба образа сознавались вполне ярко. В единый миг озарения до Найла дошло, что все это происходит в его сознании, и что продлить или оборвать видение всецело в его воле. Подчиняясь его мгновенному спонтанному желанию, образы Мерлью и Доны слились один с другим, и уже нельзя было различить, кто из них кто. Мерлью обрела кротость Доны, Дона же вкрадчиво засветилась соблазнительностью Мерлью.
Такой эффект вызывал растерянность. Найл так привык к неустойчивости воображения, к тому, что ум неспособен удерживать образ дольше нескольких секунд, что в происходящее с трудом верилось. Правда, эта новоявленная Дона–Мерлью не смотрелась так реально, как любая из тех двоих; ясно было, что стоит потянуться и взять ее за руку, как она распадется на две составляющие. Тем не менее можно было смотреть и видеть, как изящная бледность Мерлью сливается со смуглостью Доны, а синие и карие глаза обеих, наложившись, в сочетании дают зеленый оттенок. Смешалась даже одежда, так что новоявленная Дона–Мерлью была теперь облачена в синюю тунику наставницы детской, соблазнительно облегающую формы. Но что удивительнее всего, эта новая незнакомка, хотя и не обладала собственной индивидуальностью, была по–своему неповторима. Трудно было поверить, что она попросту вымысел, творение его собственного ума.
— Тебе, вероятно, сподручнее будет использовать это, — послышался голос старца.
Открыв глаза, Найл обнаружил, что в комнате никого нет, а на ложе возле лица лежит квадратная черная коробочка сантиметров восьми шириной, на лицевой стороне которой четырьмя рядами расположены пронумерованные кнопки. К этому времени Найл был уже достаточно знаком с электроникой и догадался, что это пульт дистанционного управления. А поскольку указаний больше не следовало, он решился нажать на первую кнопку. Очевидно, это была кнопка включения пульта. Возбуждение и энергия немедленно схлынули и мир вокруг будто обрел твердость, нормализовался. Походило на некое пробуждение. Нажав на кнопку снова, Найл ощутил легкое искажение в чувствах, от которого невольно закатились глаза; но это продлилось недолго, и он опять почувствовал тонкое покалывание, вызывающее столь странное ощущение сбывающегося любопытства. Эффект чем–то напоминал действие медальона, полученного от старца в первое посещение башни. Правда, медальон усиливал сосредоточенность — с ним Найл словно смотрел на мир через увеличительное стекло — в то время как это устройство вызывало томный восторг; впечатление, что из–за тучи появилось солнце.
Это чувство исчезло сразу же, стоило нащупать вторую кнопку. На сей раз от искажения наступила тошнота и головокружение; когда прошло, в теле образовался тяжелый, мутный осадок. А еще человек был ошеломлен дремотностью, от которой мир казался иллюзорным; Найлу казалось, что он бодрствует и спит одновременно. Он опять нажал на кнопку, но эффект дремотности от этого лишь усугубился. Все вокруг подернулось рябью, и ощущение возникло такое, будто он, Найл, безнадежно пьян. Но стоило нажать на «стоп», как все мгновенно пришло в норму. Невероятным облегчением было воспринимать мир таким, какой он есть, и Найл, пожалуй, впервые по–настоящему оценил, какая это роскошь, — быть нормальным.
Но он уже вошел во вкус, и вскоре снова нажал на «старт». Затем ткнул кнопку с цифрой «три». Ничего не произошло. Отключил, попробовал снова: опять ничего. Понятно, что надо было всего–то кликнуть Стигмастера, и он бы объяснил, как быть. Но хотелось во всем разобраться самому. Найл озадаченно насупился, глядя на устройство у себя в руке. С первой кнопкой ясно, это «старт–стоп», без нее вторая кнопка не сработает. Может, надо вначале нажать вторую, и тогда сработает третья? Найл попробовал: мимолетно коснувшись второй кнопки (он уже усвоил, что чем дольше держишь палец, тем сильнее эффект), поспешил нажать третью. Наступившая следом темнота дала понять, что догадка верна. Спустя секунду он оторопело замер от птичьего пения и шума бегущей воды. Вместе с тем можно было обонять трудноуловимый, но вполне определенный запах влажной травы и листьев. Однако поскольку он так и лежал в темноте, то не было ясности, где именно все это происходит. И тут все вокруг будто пришло в движение, и Найл заслышал сухой шорох колес по насыпной дороге, и шарканье ног возниц. Не поднимая головы, он попытался представить, что открывает глаза. На этот раз сработало моментально, и он очутился между матерью и братом Вайгом в повозке, которую катили четверо гужевых. Они проезжали через лесистый участок. Ветви деревьев смыкались над дорогой, образуя зеленый тоннель. Просвечивающее меж ветвей небо было ярко–синим, и различались отдельные облака, висящие над отдаленными холмами. Когда миновали два крутых склона, Найл потянулся и дотронулся до влажной травы. Они только что прибыли в край пауков, и их везли в город Белой башни. Во время плавания из Северного Хайбада Найл спас жизнь бойцовому пауку, которого смыло за борт, вот почему к ним относились скорее как к гостям, а не как к узникам. А Найл впервые за всю свою жизнь, прожитую в пустыне, смотрел на обильно орошаемую дождем лесистую местность и слушал пение дроздов. То было одно из самых памятных впечатлений в его жизни, и переживая теперь его снова, он блаженствовал от тихой радости и ностальгии. Хотя с той поры не прошлой года, все теперешнее казалось совершенно иным, а былое — ушедшим безвозвратно.
Спустя секунду это воспоминание сменилось другим, хотя и косвенно с ним связанным. На этот раз Найл размашисто шагал по залитой лунным светом дороге с небольшим отрядом, одетым под рабов. Фактически все это были молодые люди из города жуков, отправившиеся на дело куда более опасное, чем сами себе представляли: отыскав старую крепость, пробраться в нее и завладеть арсеналом оружия и боеприпасов. Уллик, Милон, Йорг, Мастиг, Криспин, Маркус, Гастур, Ренфред, Космин, Киприан. Всех пьянил дух приключения; лишь старший, Доггинз, сознавал опасность. Через несколько часов троим из них суждено погибнуть, включая Киприана, шагающего сейчас за спиной. Вместе с тем Найл вдыхал холодную сладость ночного воздуха, и впитывал колдовство серебристого тумана; какой–то странный внутренний свет оптимизма подсказывал, что сегодняшняя ночь круто изменит всю его жизнь…
Тут Найл наконец почувствовал, что до него начинают доходить некоторые принципы устройства интерналайзера. Вот сейчас одно воспоминание повлекло за собой другое, потому что общим у них является одни основной фактор — не то, что оба связаны с загородной природой, а то, что оба вызывают одно и то же неизъяснимое чувство светлого восторга и свободы.