Страница 44 из 173
К счастью, пищи здесь было в достатке. Пока сгустились сумерки, в паутину поймалось с полдесятка увесистых мух, их разделили по старшинству. Когда пауки поглощали пищу, умы у них сочились теплом непередаваемого блаженства. Найл с тревогой понял, что в некоторой мере их агрессивность к пленникам объясняется тем, что пауки расценивают людей, в общем–то, как еду. Зачем вести пленников куда–то, рассуждали они, если их можно просто съесть и утолить голод. Но, когда брюхо было набито, раздраженность прошла. Они не стали мешать пленникам, когда те разбрелись по кустам собирать плоды, и терпеливо наблюдали, как Найл, взобравшись на кокосовую пальму, скидывает зеленые еще орехи в руки Вайгу.
Чуть вяжущее молоко изумительно освежало и великолепно годилось для ужина из сушеного мяса и хлебцев. С хорошей едой улучшилось и настроение. Между людьми и пауками установилась интересная атмосфера взаимной терпимости. Найлу открылось, что эти большие, удивительно сильные существа у смертоносцев вроде невольников; к хозяевам они относились почтительно, но с некоторым страхом и скрытым негодованием. Они недолюбливали понукания. Дай им волю, они бы просто нежились на солнце и ловили насекомых. Даже ткать паутину не очень–то их прельщало. Этим они занимались лишь потому, что таков уж самый простой способ изловить добычу. Основная же их склонность и призвание — охотиться, полагаясь на собственную быстроту и силу. Охота для них — глубочайшее из удовольствий, какое только можно себе представить.
Найл так уморился, что ночь проспал, забыв даже прикрыться, — так и провалялся на наспех насыпанной куче из травы и листьев. Открыв глаза, обнаружил, что, оказывается, уже рассвело и один из пауков поспешно поглощает угодившего в тенета крылатого жука. Прочие охотники дремали на солнце. В отличие от смертоносцев бойцовые науки недолюбливали темное время суток, и возвращение дня наполняло их дремотной негой. Наблюдая за их медлительными, квелыми в этот час умами, Найл вспомнил о муравьях. Способность эта — понимать, что происходит в мозгах пленителей, — наполнила его неизъяснимым трепетом. Всю жизнь он испытывал перед пауками слепой ужас. И вот теперь некое потаенное чутье словно подсказывало: преодоление собственного страха — лишь начало какой–то небывалой великой борьбы.
Люди позавтракали плодами и сушеным мясом, запивая молоком недозрелых кокосов. Пауки к тому времени уже утолили голод (с восходом в тенета залетело множество крылатых тварей). Подойдя к паутине поближе, Найл почуял, что от нее исходит приятный сладковатый запах; должно быть, это и привлекало насекомых.
— Чего мы, интересно, ждем? — прошептал Вайг.
— Не мы, а они, — ответил Найл не совсем внятно.
— Я и сам вижу, что они. Но чего?
— Пожалуй, кого… Я думаю, людей.
Вайг и Сайрис посмотрели на него с любопытством.
— А ты откуда знаешь?
Найл, наклонив голову, пожал плечами. Ему не хотелось заводить разговор в присутствии пауков.
Прошло с полчаса. Солнце палило немилосердно, но с севера потягивал приятный ветерок. Люди укрылись в тени терновника. Пауки, наоборот, разлеглись на самом солнцепеке. Им, похоже, было приятно впитывать дозу жары, от которой у человека неминуемо случился бы солнечный удар. Вот один из восьмилапых перевернулся на спину, подставив благодатному теплу серое мягкое подбрюшье. Пауки настолько были уверены, что ни одна мысль двуногих не промелькнет мимо, что совершенно не заботились о предосторожности.
Найл решил провести эксперимент. Ему стало любопытно, как чутко пауки реагируют на мысленные сигналы опасности. Он представил, что вот сейчас вынимает из мешка металлическую трубку, раздвигает ее, превращая в копье, и вгоняет в незащищенное брюхо паука. Восьмилапый не отреагировал никак. Тогда Найл представил, как поднимает вон тот большой плоский камень и со всей силой обрушивает разомлевшему пауку на голову. Опять никакой реакции. Найл понял: это из–за того, что он лишь тешится такой затеей, но не собирается ее осуществлять. Тогда он намеренно сосредоточил все свое воображение и попытался представить: вот он подходит к плоскому камню, поднимает его над головой — и трах по белесому брюху! Наконец пауку стало не по себе. Он шевельнул головой, чтобы глаза охватили всю панораму местности, и перевернулся со спины на живот. Окинул подозрительным взглядом людей, и Найл почувствовал, как неуклюже, будто спросонок, попытался влезть ему в мозг. Парень нарочито остыл умом до дремотной вялости, настроясь на мыслительную частоту шатровика. Бдительность паука ослабла, и через несколько минут он опять впал в монотонный ритм блаженства плоти.
И тут вожак неожиданно насторожился. Вскочил на ноги (Найл еще раз подивился молниеносности его реакции) и с настороженным вниманием уставился на север. Прислушался и Найл, но ничего не различил, кроме обычных звуков, присущих ветру. Прошла по меньшей мере минута, прежде чем он расслышал шорох раздвигаемых кустов. Отточенность паучьего чутья просто поражала.
Спустя секунду он с изумлением различил среди деревьев фигуру человека. И по реакции пауков сразу догадался, что именно его они и дожидались.
Человек, твердо и уверенно вышагивающий навстречу, впечатлял своим видом. Высоченный, мощные плечи, широкая грудь. Одет в суконную тунику, светлые до плеч волосы охвачены металлическим обручем. Найл невзначай подумал, что это Хамна, но, когда человек подошел ближе, оказалось, это вовсе не он.
Остановившись в десятке метров, человек опустился на одно колено и низко, почтительно поклонился. Вожак отреагировал резким импульсом (появление человека его не удивило), в котором как бы сквозило нетерпение: дескать, ну где тебя носит? Человек всем своим видом выражал почтительную покорность. Паук отдал мысленную команду, что–то вроде: «Ладно, пора двигать» — и человек опять почтительно склонил голову.
Найл ожидал, что вновь прибывший поприветствует их, своих сородичей, или, по крайней мере, перекинется сочувственным взором. Тот же не удостоил их никакого внимания. Повинуясь жесту вожака, он подхватил суму Найла и, закинув ее себе на спину, застыл, ожидая дальнейших указаний. Найл с любопытством изучал его лицо. Глаза незнакомца были голубые, кроткие, но какое–то сонное равнодушие читалось в опущенных уголках рта, в окате подбородка. Двигался человек с размеренной четкостью, которую Найл по ошибке принял за уверенность. На самом деле, дошло до него, это лишь заученность действий хорошо выдрессированного животного.
Когда Сайрис встала и коротким куском травяной веревки стала обвязывать длинные свои волосы, мужчина мазнул по ней любопытным взором. Но это лишь на долю секунды; вот он уже снова весь внимание, стоит и ожидает указаний от пауков. Было очевидно, что он не испытывает к пленникам родственного чувства.
Вожак дал команду трогаться, и человек зашагал в северном направлении мерно и широко. Найл, Сайрис и Вайг двинулись следом, все трое невольно срываясь на трусцу, чтоб не отставать от вновь прибывшего. Пауки с небрежной медлительностью фланировали сзади. Чувствовалось их облегчение от того, что основная часть пути уже позади.
Установив уже, что пауки общаются между собой, Найл решил незаметно войти в сознание одного из них. Неблагодарное это оказалось дело. Ум твари был таким же блеклым и безразличным, как у серого паука–пустынника. Только, в отличие от пустынника, бурый, очевидно, совершенно не замечал, что Найл пытается проникнуть в его сущность. Не замечал потому лишь, что внимание у него было направлено исключительно на окружающий фон. К чему–либо в отдельности он был равнодушен.
Темп задавал прибывший здоровяк, поэтому скорость не была такой выматывающей, как вчера. Запах нагретой спелым солнцем растительности чуть пьянил. Вскоре послышался незнакомый звук: гомон чаек. От волнения кровь застучала в висках. А когда минут через десять перевалили через невысокий холм и глазам открылось море, Найла пронизал исступленный, необузданный восторг, от которого тянет расхохотаться во все горло. Эта панорама ничуть не походила на окрестности соленого озера Теллам. Здесь гладь была глубокого синего цвета и простиралась в такую даль, даже глазом ни за что не охватишь. Волны с шумом накатывались на берег, где поджидало три небольших судна. Водяная пыль обдавала лица словно дождь. Накатывающие из необъятной дали соленые волны, увенчанные белыми султанами пены, очаровывали глаз — подобное трудно было себе и представить.