Страница 132 из 173
— Что оно задумало?
— Наверное, слопать нас. Можешь оставаться и выяснить досконально, если желаешь.
Когда выбирались из–под ветвей на дневной свет, Найл успел заметить, что взгляд у Уллика ожил, и бледность сошла с лица. Сам он окончательно избавился от томной вялости — вообще чувствовал себя так, будто только что пробудился от долгого освежающего сна.
Он подошел и растолкал Симеона. Лицо у него было землисто–серым, отчего резче выделялись морщины. Попытавшись сесть, тот застонал.
— Как тебе это дерево? — указав, спросил его Найл.
— Никак. А что? — взгляд у Симеона был квелый, равнодушный. Найл рассказал о том, что произошло.
— И с тобой ничего, все нормально?
— Абсолютно, Единственно, надо выбираться из–под ветвей до того, как оно начнет усыплять. Ты попробуй.
Симеон не стал противиться, когда ему помогли подняться на ноги, по дороге к дереву его приходилось поддерживать. Через несколько секунд их уже обливал душ бодрящей животворной силы. Симеон протяжно вздохнул и, откинувшись головой о ствол, задышал глубоко и мирно. К тому времени как ветви склонились к земле, он спал. Но лицо уже не было таким изнуренным.
Уллик потряс его за руку:
— Пойдем, пора выбираться!
Симеон, вздрогнув, очнулся и без особой охоты последовал за ними наружу; выбравшись, с зачарованным видом остановился и наблюдал, как медленно расправляются ветви. В их движении было что–то гипнотическое — плавное, неспешное, сразу и не углядишь.
— Но для чего оно ему? — спросил Уллик.
— Вот тебе и ответ.
Симеон зажал между пальцами кончик ветки. Кончик был упруго податлив, а оканчивался тугой шишечкой. Когда Симеон ее сжал, шишечка открылась, образовав крохотный круглый зев. — Это, видно, кровосос, — он печально покачал головой. — Какая жалость. Такая красота, и вместе с тем такое коварство.
— Что там еще? — донесся голос Манефона. Он сидел с разбитым видом, сжав голову ладонями.
— Насколько мне известно, у него нет названия.
— Назвать бы его иудиным деревом, — заметил Уллик. Симеон угрюмо хмыкнул.
— Это относится практически к любому порождению Дельты, — он нагнулся и потряс Доггинза. — Проснись. Нам надо кое–что тебе сообщить.
Найл стоял и со стороны наблюдал, как Манефон, Доггинз и Милон (к ним не преминули прибиться и Уллик с Симеоном) приходят в себя под живительным душем энергии иудина дерева. Сам он не испытывал желания снова лезть под крону — так же бессмысленно, как набивать пищей сытый желудок. Загадочная сила Дельты заряжала лишь до определенного уровня; сверх этого заботиться о себе приходилось уже самому.
Солнце начинало постепенно клониться к западу; судя по всему, примерно четвертый час пополудни. Когда начали надевать мешки, Симеон сказал:
— Прежде чем идти дальше, надо определиться. Вы уже поняли, что представляет собой Дельта. Стоит ли на самом деле продираться сквозь сельву? Может, разумнее будет вернуться в лагерь и дождаться для шаров попутного ветра?
— Я за то, чтобы идти! — вклинился Уллик. Симеон оставил его слова без внимания, взгляд был устремлен на Доггинза. Тот хмурился, закусив губу.
— Ты считаешь, может статься, что в какой–то момент нам жнецы не помогут? Симеон пожал плечами.
— Кто его знает. В общем-то, трудно такое представить, — он сопроводил слова медленным кивком.
— Вот именно. В таком случае, полагаю, надо идти дальше, — он огляделся. — У кого какое мнение?
— Идем дальше! — в один голос сказали Манефон, Уллик и Милон.
— Найл?
— Мне кажется, — сказал Найл, — сейчас лучше вернуться, а завтра выйти с рассветом.
— Симеон?
— Я согласен с Найлом.
— Двое против четверых, — подытожил Доггинз. — Так что, идем дальше.
— Очень хорошо, — чуть пригнул голову Симеон. Но было заметно, что решение его беспокоит.
Теперь первыми по тропе, ведущей на холм, шагали Доггинз и Милон. Шипастая поросль росла густо, но деревья отстояли друг от друга, поэтому пускать в ход мачете приходилось редко. Склон был крутой. Благо, тень от деревьев смиряла несносную жару — где–то после часа ходьбы стало ощутимо прохладнее. Невольно бросались в глаза перемена в характере растительности. У подножия холма наблюдалось удивительное разнообразие; на первый взгляд казалось, что там вообще нет ни одного одинакового. Найл также обратил внимание, что деревья словно сознают присутствие людей: стволы тихонько, но вполне заметно подергиваются, когда они проходят мимо, а ветви нервно шевелятся, как на слабом ветру. Пока взбирались, разнообразия поубавилось, а стволы стали толще, кряжистее. Подлесок в целом смотрелся обычно, как и на других участках; контраст создавался исполинскими стволами–колоннами, подпирающими небо.
Через пару часов после того, как вышли из низины, путники остановились на поляне, с которой открывался вид на западные холмы. Они находились на вершине холмистой гряды — мили две из конца в конец — обжимающей тропу справа. Деревья здесь были тоньше, и по тропе на этом участке, видимо, часто хаживали животные. Попив воды из ручейка, после короткого привала отряд пустился по тропе. Более получаса на пути не встречалось ничего, чтоб таило хотя бы намек на опасность. Временами над головой принимались кружить здоровенные москиты или комары, но, похоже, их отпугивал сок, которым люди натерлись.
— На ночь приткнемся здесь? — задал вопрос Уллик.
— Пожалуй, да, — кивнул Доггинз.
— Эх, сейчас бы сюда одно из тех иудиных деревьев!
— На такой высоте они не растут.
Они продвинулись еще на сотню метров, наслаждаясь ощущением ходьбы по ровной земле.
— Хо–хо, не может быть! — вдруг обрадовано воскликнул Уллик.
— Ты о чем? — удивился Доггинз.
— Ты говорил, слишком высоко. Вон смотри! — он указал на неглубокую лощину, умещенную на восточном склоне холма. Меж деревьев стелилась сочно зеленая трава, вся в ярко–голубых брызгах похожих на маргаритки цветов. Примерно в центре росло дерево, тоже с серебристой корой и широкими листьями.
— Может, попробуем? — повернулся Уллик к Доггинзу.
Доггинзу явно не хотелось сбиваться с темпа, но два часа непрерывного подъема тоже давали о себе знать, ноги сводило. Он пожал плечами.
— Смотри, как знаешь.
Уллик, довольно хохотнув, сбросил на землю заплечный мешок и игриво дернул за тунику Найла:
— Оглянуться не успеете, я уже нагоню.
От того, что произошло следом, все остолбенели. Уллик бежал по поляне к дереву, как ребенок на речку. Местность была ровной и великолепно просматривалась на полсотни метров в любую сторону. И вдруг, с потрясающей быстротой прянув из–под земли, Уллика всосало в себя что–то черное. На миг показалось, что это какой–то огромный черный цветок с зевом–раструбом, но тут из зева прорезались извивающиеся щупальца и стали затягиваться вокруг рук и шеи отчаянно бьющегося и вопящего Уллика.
Первым спохватился Доггинз; сорвав прилаженный сверху к мешку жнец, он навел его на цветок. Симеон резко пригнул ствол оружия книзу:
— Ты что, погубишь парня!
От воплей Уллика мороз шел по коже. Но вот юноша смолк: черное щупальце, обвив голову, закрыло рот.
— Господи, что это? — потрясение спросил Доггинз.
— Земляной фунгус, — Симеон спешно высвобождал из ножен мачете. — Убить его можно, только когда перережешь корни.
Он помчался через поляну, Манефон за ним. У Уллика снаружи оставалась только голова; туловище исчезло в черном коконе, — уходящем нижним концом в землю. Юноша по–прежнему отчаянно бился. Манефон занес над головой мачете и со всей силой рубанул по месту, где фунгус врастал в землю. Плоть, судя по всему, была упруга, как резина. Манефон с Симеоном, чередуясь, наносили частые удары, в то время как фунгус хлопотливо пытался скрыться назад под землю. Каждый удар требовал расчетливости: не покалечить бы Уллика. Манефон, отбросив мачете, обхватил фунгус руками; щупальца не замедлили схватить его за шею. Симеон взялся оттаскивать Манефона и угодил в щупальца сам. У фунгуса, похоже, был добавочный ряд щупалец — ниже, возле самой земли — ими он обжал Манефону ноги.