Сарантийская мозаика

Еще не успев войти в открытую дверь, Валерий начал снимать торжественный наряд, который ему приходилось носить на публике.

Слуги начали накрывать большие столы по бокам и круглые столики поменьше возле кресел. Некоторые из сидящих в катизме предпочли вернуться на обед во дворцы, а люди помоложе могли рискнуть выйти в Город, чтобы ощутить возбуждение в тавернах, но остаться здесь тож« было приятно, если погода хорошая, а сегодня она была хорошей.

Бонос обнаружил, к своему удивлению, что испытывает и голод, и жажду. Он вытянул ноги — теперь места оказалось достаточно, — и протянул свою чашу, чтобы ему налили вина.

Ему пришло в голову, что во время следующей трапезы он уже будет сенатором воюющей Империи. И речь идет не просто об обычных весенних стычках. Это вторжение. Родиас. Давняя мечта Валерия.

Несомненно, эта мысль возбуждала, будила различные... чувства. Бонос внезапно пожалел, что сегодня ночью в его маленьком доме будут находиться бассанидский лекарь и выздоравливающий возничий. Несомненно, гости способны стать обузой.

— Сначала ему разрешили удалиться в поместье Далейнов. На этот остров — он давно использовался в качестве тюрьмы — Лекана привезли только после того, как он попытался организовать убийство первого Валерия, когда тот принимал ванну.

Криспин посмотрел на императрицу. Они стояли на поляне одни. У них за спиной находились ее Бдительные, и четыре охранника ждали возле дверей маленьких хижин. Большой дом оставался темным, двери заперты снаружи, все окна закрыты ставнями, не пропускающими мягкий свет солнца. Странно, но почему-то Криспину было трудно даже смотреть на него. Что-то угнетало, какая-то тяжесть таилась там. Ветер почти стих среди окружающих их деревьев.

Он сказал:

— Я думал, людей за это убивают.

— Его и следовало убить, — ответила Аликсана.

Он посмотрел на нее. Она не отрывала глаз от дома, стоящего перед ними.

— Петр, который тогда был советником своего дяди, не позволил. Сказал, что с Далейнами и их сторонниками нужно обращаться с осторожностью. Император послушался. Он обычно его слушался. Лекана привезли сюда. Он был наказан, но избежал казни. Самый младший, Тетрий, был еще ребенком. Ему позволили остаться в поместье, чтобы потом управлять делами семейства. Стилиане разрешили остаться в Городе, когда она выросла, взяли ко двору и даже позволили посещать этот остров, хотя и под наблюдением. Лекан продолжал плести заговоры. Даже с этого острова продолжал пытаться ее убедить. В конце концов ее визиты запретили. — Императрица помолчала, посмотрела на него, потом снова на дом. — Собственно говоря, это я сделала. Это я организовала за ними тайное наблюдение. Потом заставила императора совсем запретить ее приезды сюда, незадолго до ее свадьбы.

— Значит, теперь сюда никто не приезжает? — Криспин видел столбы дыма, поднимающиеся из очагов хижин и большого дома, прямые, как деревья, пока они не достигали той высоты, где дует ветер, и не уносились прочь.

— Я приезжаю, — ответила Аликсана. — В определенном смысле. Ты увидишь.

— И меня убьют, если я кому-нибудь расскажу. Понимаю.

Она снова взглянула на него. Он видел, как она напряжена.

— Я уже выслушала твое мнение. Оставь, Криспин. Тебе доверяют. Ты здесь со мной.

В первый раз она назвала его так.

Аликсана двинулась вперед, не дав ему возможности ответить. Все равно он не мог придумать никакого ответа.

Один из четырех охранников низко поклонился, потом подошел к закрытой двери дома и отпер ее. Дверь бесшумно распахнулась наружу. Внутри было почти совсем темно. Охранник вошел внутрь, и через секунду внутри зажегся свет лампы, потом еще одной. Второй охранник вошел вслед за первым. И громко кашлянул на пороге.

— Ты одет, Далейн? Она пришла тебя навестить.

Изнутри донесся хрип, почти нечленораздельный, больше похожий на звуки, издаваемые животным, чем на человеческую речь. Стражник ничего не сказал и вошел в дом вслед за первым человеком. Он распахнул деревянные ставни на двух забранных решетками окнах, впустив воздух и свет. Потом оба стражника вышли из дома.

Императрица кивнула им. Они снова поклонились и ушли по направлению к хижинам. Теперь поблизости не было никого, кто мог бы их услышать, по крайней мере, Криспин никого не видел. Аликсана на мгновение встретилась взглядом с Криспином, затем расправила плечи, как актриса перед выходом на сцену, и вошла в дом.

Криспин молча последовал за ней, покинув яркий солнечный свет. Он чувствовал стеснение в груди. Сердце сильно билось. Он не понимал почему. Это все его почти не касалось. Но он думал о Стилиане, о той последней ночи, когда видел ее, о том, что он в ней увидел. И пытался вспомнить все, что ему известно о гибели Флавия Далейна в тот день, когда первый Валерий был провозглашен императором Сарантия.

Он остановился у самой двери. Довольно большая гостиная. Из нее ведут две двери: одна в спальню, а вторая, справа, неизвестно куда. Очаг у стены слева, два стула, кушетка у дальней стены, скамья, стол, закрытый и запертый сундук, на стенах ничего нет, даже солнечного диска. Он понял, что хриплый звук издает человек, который странно дышит.

Потом глаза Криспина медленно приспособились к полумраку, и он увидел шевелящуюся на кушетке фигуру человека, который садится и поворачивается к ним. Итак, он увидел человека, который жил — который был заточен — в этом доме, на этом острове, в собственном теле, и действительно кое-что вспомнил, и его охватил тошнотворный, судорожный ужас. Он прислонился к стене у двери, и его рука невольно потянулась к лицу.

«Сарантийский огонь» плохо действует на людей, даже когда им удается выжить.

Отец погиб. Его двоюродный брат тоже, насколько помнил Криспин. Лекан Далейн остался жить. В определенном смысле. Глядя на этого слепого человека, на сгоревшие остатки того, что было его лицом, на обожженные, изуродованные руки, представляя себе сгоревшее тело под невзрачной коричневой туникой, Криспин спрашивал себя искренне, как этот человек еще живет и почему, какая цель, желание, необходимость удержали и не дали ему уже давно покончить с собой. Он не думал, что дело в богобоязненности. Здесь не было ни малейшего намека на бога. Ни на одного из богов.

Потом он вспомнил, что сказала Аликсана, и ему показалось, что он понял. Ненависть может быть целью, месть — необходимостью. Почти божеством.

Он изо всех сил старался сдержать тошноту. Закрыл глаза.

И в этот момент услышал голос Стилианы Далейны — холодный как лед голос аристократки, совершенно не тронутой внешним видом брата, который тихо произнес рядом с ним:

— От тебя дурно пахнет, брат. В комнате дурно пахнет. Я знаю, что тебе приносят воду и ванну. Прояви уважение к самому себе и воспользуйся ими.

У Криспина отвисла челюсть. Он открыл глаза и резко повернулся к ней.

Он увидел императрицу Сарантия, выпрямившуюся во весь рост, чтобы стать почти такой же высокой, как другая женщина. И снова услышал, как она заговорила, и ее голос, тон и манеры были пугающе точными, ужасающе идентичными.

— Я уже говорила тебе это раньше. Ты — Далейн. Даже если никто не видит и не знает, ты должен знать это, иначе ты опозоришь нашу кровь.

Уродливое, страшное лицо на кушетке зашевелилось. Невозможно было различить, что хотели изобразить эти расплавленные руины. Глазницы были пустыми, черными провалами. Нос превратился в пятно, это он издавал свистящие звуки во время дыхания. Криспин молчал, пытаясь сглотнуть.

— Мне... очень... жаль, сестра, — произнес слепой. Слова он произносил медленно, плохо выговаривал их, но понять было можно. — Я тебя... разочаровал... дорогая... сестра. Готов зарыдать.

— Ты не умеешь рыдать. Но можешь приказать убрать и проветрить эту комнату, и я надеюсь, ты это сделаешь. — Если бы Криспин зажмурился, он бы поклялся святым Джадом и всеми великомучениками, что здесь стоит Стилиана, самоуверенная, полная презрения, вызывающе умная и гордая. «Актриса» — этим эпитетом наградила она Аликсану помимо всех прочих.