Сарантийская мозаика

Выражение ее лица снова изменилось: озарилось улыбкой, потом оно помрачнело, потом опять стало другим.

— Нет, не уйдешь, — возразила Ширин, танцовщица Зеленых. — Ты передо мной в долгу за прерванный сон.

Скортий открыл рот, закрыл, потом снова открыл, когда она подошла, обхватила ладонями его затылок и поцеловала его.

— Есть предел запретам двора. А если образы других людей лягут в постель вместе с нами, — прошептала она, увлекая его на кровать, — то это будет не в первый раз в истории мужчин и женщин.

Неожиданно рот у него пересох от волнения. Она взяла его руки и обняла ими свое тело. Она была гладкой, упругой, желанной. Он больше не чувствовал себя старым. Он чувствовал себя юным возничим-гонщиком, приехавшим с юга, новичком среди блеска великого Города, который находил нежный прием в освещенных свечами домах, где вовсе не надеялся найти ничего подобного. Сердце его стремительно билось.

— Говори за себя, — удалось пробормотать ему.

— А я и говорю за себя, — тихо и загадочно ответила она, прежде чем упала на кровать и увлекла его за собой, окутав тем самым ароматом духов, на который имели право только две женщины в мире.

— Благодарю тебя за то, что у тебя хватило порядочности заставить меня замолчать до того, как...

— Ох, Данис, пожалуйста. Пожалуйста. Будь добрее.

— Ха! А он был добрым?

Внутренний голос Ширин звучал лениво и протяжно:

— Иногда.

— В самом деле. — Птица возмущенно фыркнула.

— А я — нет, — через секунду прибавила танцовщица.

— Я не желаю этого знать! Когда ты ведешь себя...

— Данис, будь добрее. Я не девственница, и у меня этого уже давно не было.

— Посмотри на него, как он спит. В твоей постели. Совершенно беззаботно.

— У него есть заботы, поверь мне. У всех есть. Но я смотрю. Ох, Данис, правда, он красивый?

Последовало долгое молчание. Потом птица беззвучно ответила «Да»; птица, которая когда-то была девушкой, убитой однажды осенью, на рассвете, в роще Саврадии.

— Да, он красивый.

Снова молчание. Они слышали, как дует ветер в текучей ночной темноте. Действительно, мужчина спал, лежа на спине, с взлохмаченными волосами.

— А мой отец? — внезапно спросила Ширин.

— Что твой отец?

— Он был красивым?

— А! — Снова тишина, в доме и за стенами, свечи догорели, и в комнате стало темно. Потом птица снова ответила:

— Да. Да, он был красивым, дорогая моя. Ширин, поспи. Тебе завтра танцевать.

— Спасибо, Данис. — Женщина на кровати тихо вздохнула. Мужчина спал. — Я знаю. Сейчас усну.

Танцовщица спала, когда он проснулся все еще в темноте. Он долго тренировался, чтобы этому научиться: задерживаться до рассвета в чужой постели опасно. И хотя здесь ему как будто не угрожает ни любовник, ни муж, будет крайне неловко, если его утром увидят выходящим из дома Ширин из факции Зеленых и об этом станет всем известно.

Он несколько мгновений смотрел на женщину с легкой улыбкой. Потом встал. Быстро оделся, еще раз окинул взглядом тихую комнату. Когда его взгляд вернулся к постели, она уже проснулась и смотрела на него. Чуткий сон? Интересно, что ее разбудило? Потом он снова подумал о том, как она узнала, что он на крыше.

— Вор в ночи? — сонно пробормотала она. — Бери что хочешь и уходи.

Он покачал головой:

— Преисполненный благодарности мужчина.

Она улыбнулась:

— Передай Асторгу, что ты сделал все от тебя зависящее, чтобы меня убедить.

Он вздохнул не слишком громко:

— Ты полагаешь, это все, на что я способен?

Теперь пришла ее очередь рассмеяться с тихим удовольствием.

— Иди, — сказала она, — пока я не позвала тебя обратно, чтобы проверить.

— Спокойной ночи, — ответил он. — Да хранит тебя Джад, танцовщица.

— И тебя тоже. На песчаной дорожке и в других местах.

Скортий вышел на балкон, закрыл за собой дверь, влез на балюстраду. Подпрыгнул вверх и подтянулся на крышу. Дул холодный ветер, но он его не чувствовал. Белая луна клонилась к западу, хотя ночи еще оставалось бежать долго, пока бог закончит свою битву внизу, под миром, и наступит рассвет. Звезды над головой светили ярко, облаков не было. Стоя на крыше дома Ширин, в возвышенной части огромного города, он видел раскинувшийся перед ним Сарантий, купола, особняки и башни, редкие факелы на каменных стенах, сгрудившиеся, покосившиеся деревянные дома, фасады закрытых лавок, площади и статуи на них, оранжевые отсветы пламени в тех местах, где находились стекольные мастерские или булочные, круто уходящие вниз улочки, а за ними, за всем этим, — гавань и море, огромное, темное и глубокое, взбаламученное ветром, напоминающее о вечности.

Охваченный настроением, которое не могло быть не чем иным, как радостным возбуждением, — он помнил его с давних времен, но уже давно не испытывал, — Скортий повторил свой путь в обратном порядке, к переднему краю крыши, спустился на верхний балкон, а затем, двигаясь бесшумно, на портик. И вышел на улицу, улыбаясь под прикрытием плаща, натянутого на лицо.

— Проклятье! — услышал он. — Этот ублюдок! Смотрите! Он спустился с ее балкона!

Радостное возбуждение может быть опасным. Оно делает человека беспечным. Он быстро обернулся, увидел полдюжины темных фигур и повернулся, чтобы бежать. Ему не нравилось убегать, но в данной ситуации выбора не было. Он чувствовал себя сильным, знал, что быстро бегает, и был уверен, что сумеет удрать от нападавших, кем бы они ни были.

Весьма вероятно, он бы и удрал, если бы множество других не бросилось на него с другой стороны. Увернувшись, Скортий увидел блеск кинжалов, деревянный посох, а потом совершенно противозаконный обнаженный меч.

Они собирались спеть для нее. Планировали собраться на улице, под окнами, как они полагали, ее спальни над портиком и исполнить музыку в ее честь. Они даже принесли музыкальные инструменты. Тем не менее план принадлежал Клеандру — он был их вожаком, — и когда выяснилось, что его отец запер его в доме в наказание за случайное убийство слуги бассанида, юные болельщики Зеленых отправились пить, без всякой цели, от раздражения, в свою обычную таверну. Говорили о лошадях и проститутках.

Но ни один уважающий себя молодой человек высокого происхождения не мог покорно подчиниться и остаться в заточении весенней ночью, в ту самую неделю, когда снова должны были начаться гонки колесниц. Когда появился Клеандр, тем, кто его хорошо знал, он показался слегка смущенным; но он широко улыбался им, стоя в дверях, и они встретили его приветственными криками. Он действительно убил сегодня человека. Это, несомненно, произвело на них большое впечатление. Клеандр быстро выпил две чаши неразбавленного вина и высказал определенное мнение насчет одной женщины, чей дом находился неподалеку от дома его отца. Она слишком дорого стоила для большинства из них, поэтому никто не мог опровергнуть его замечаний.

Затем он напомнил им, что они собирались хором воспеть неувядающую славу Ширин. Он не видел причин, по которым поздний час мог им помешать. Они окажут ей честь, уверял он остальных. Они ведь не собираются вторгаться к ней, всего лишь воздадут ей должное, стоя на улице. Он рассказал им, во что она была одета на свадьбе в тот день, когда здоровалась с ним лично.

Кто-то упомянул о соседях танцовщицы и стражниках городского префекта, но большинство уже имели с ними дело, и они смехом и криками заставили трусов замолчать.

Они вышли на улицу. Десять-двенадцать молодых людей (нескольких по дороге потеряли) двигались, пошатываясь, разнообразно одетой компанией. Один нес струнный инструмент, двое — флейты. Они поднимались на холм под резким холодным ветром. Если бы один из стражников и оказался где-то поблизости, он бы предусмотрительно предпочел не показываться. Болельщики обеих факций пользовались дурной славой забияк, а на этой неделе начнутся гонки. Конец зимы. Начало сезона на Ипподроме. Весна оказывает влияние на молодежь повсюду. Пусть сегодня ночью весной и не пахло, но она пришла.