Волшебный квартет

  Аббат вопил, визжал и бился, но Харкорт с помощью Иоланды держал его, пока Шишковатый втирал свою мазь. Когда аббата наконец отпустили, он сел, скривившись от боли.

  — Могли бы быть со мной поласковее,— пожаловался он.— С людьми в моем сане нельзя обращаться так грубо. А ты,— он повернулся к Шишковатому,— мог бы не так стараться, никакой необходимости в этом не было.

  — Я хотел покончить с этим побыстрее,— сказал Шишковатый,— Но мазь надо втирать как следует, иначе от нее не будет никакой пользы.

  Харкорт натянул на аббата сутану и принялся снова завязывать пояс. Аббат оттолкнул его руку.

   — Я прекрасно могу сделать это и сам,— сказал он.

  — Сварливый у нас больной,— заметил Шишковатый.— Никакой благодарности за все, что мы для него сделали.

  Иоланда подобрала кинжал, который уронила на землю, и вытерла его сначала о траву, а потом о свой плащ, уже давно не белый, а заляпанный грязью и весь в жирных пятнах. Теперь, когда к этому прибавилась еще и кровь с кинжала, он стал выглядеть особенно живописно. Подойдя к мертвой гарпии, Иоланда ногой перевернула ее на спину. Из тела гарпии торчал обломок стрелы.

   — Ничего этого не случилось бы,— сказал Шишковатый,— если бы мы оставили ее в покое. Она бы все равно издохла. И нечего было ее трогать. Когда видишь змею с перебитым хребтом, не надо пытаться ее вылечить. Я ведь тебя предупреждал,— повернулся он к аббату,— Говорил, чтобы ты отошел подальше. Но ты со своей мудреной христианской этикой...

   — С самого начала, как только мы отправились в путь, ты позволяешь себе отпускать ехидные замечания по поводу моих христианских чувств,— огрызнулся аббат.— Вот что я тебе скажу — что бы ты ни думал о моей христианской этике, она куда лучше любой другой. И той, которой придерживаешься ты, в том числе.

  — Я никакой этики не признаю,— ответил Шишковатый.— С точки зрения любой религии я совершеннейший безбожник, ведь я вообще ни во что не верю. Я только не могу понять, почему так изменились твои взгляды. В первый же день ты со своей огромной булавой набросился как бешеный на тот лесной бугор и сровнял его с землей, даже не зная, что это такое. А теперь очертя голову и невзирая ни на какие предупреждения кидаешься на помощь заклятому врагу, и больше того...

   — Прекрати немедленно,— сказал ему Харкорт повелительным тоном.— Ты уже который день пристаешь к аббату. И без всякого повода, а просто чтобы его позлить. Не понимаю, что за удовольствие это тебе доставляет, но, ради Бога, прекрати.

   — Все дело в том, что при этом он ничего такого в виду не имеет,— сказал аббат.— Говорит, что не признает никакой этики, но это вовсе не так, хотя его этика временами выглядит довольно забавно. Хвастает, будто он безбожник, но он никакой не безбожник, и больше того...

  — И ты тоже замолчи,— перебил его Харкорт.— Замолчите оба.

   — Ну хорошо,— сказала Иоланда,— теперь, когда все помирились, что мы будем делать дальше?

  — Пойдем вперед,— ответил Шишковатый,— Здесь оставаться опасно. Как только слухи разнесутся по округе, здесь отбоя не будет от любопытных, которые захотят поглазеть на поле боя. И от мародеров тоже, скорее всего. Там много чего можно подобрать.

  — Сдается мне,— проворчал аббат,— что с той самой минуты, как Жан перевез нас через реку, мы все время спасаемся бегством. То кто-то за нами гонится, то нам кажется, что кто-то за нами гонится.

  — Так или иначе,— решительно сказал Харкорт,— я считаю, что Шишковатый прав. Надо двигаться вперед как можно быстрее. Как насчет этого, Гай? Осилишь?

  Аббат с трудом поднялся.

  — Осилю,— сказал он,— Хуже всего эта проклятая мазь, которой вы меня вымазали. До сих пор еще жжет.

  — Раны были довольно глубокие,— сказала Иоланда.— Через некоторое время ты весь одеревенеешь. До тех пор нужно пройти как можно дальше.

   — Тогда давайте трогаться,— сказал аббат.— Вопрос в том, в какую сторону.

  — По-прежнему на запад,— ответил Харкорт, надеясь, что не ошибся.

 Глава 19

   Задолго до того, как село солнце, принялся моросить дождь, мелкий, но равномерный и непрерывный. Судя по всему, он зарядил до утра, а то и на весь следующий день. Путники занялись поисками места, где можно было бы укрыться на ночь, но не могли найти ни пещеры, ни заброшенной крестьянской хижины, ни ветхого амбара или навеса, ни даже густого сосняка, который пусть на самом деле и не защищает от дождя, все же может послужить хоть каким-то укрытием.

   После нескольких часов ходьбы аббат начал спотыкаться. Ноги его то и дело подкашивались, он что-то бормотал на ходу и, казалось, временами переставал понимать, что происходит. Иоланда шныряла впереди в поисках относительно сухого места, а Харкорт и Шишковатый вели под руки шатавшегося аббата.

  — Надо бы ему прилечь,— сказал Шишковатый.— Он весь горячий и раскраснелся. Видно, что горит в лихорадке. Я был прав, у этой гарпии на когтях и зубах был яд.

  Но это еще не все, подумал Харкорт. У них так и не было возможности просушить одеяла, вымокшие накануне ночью во время грозы. Теперь они еще больше намокли, и не во что было завернуть аббата, когда его начинал бить озноб. Можно было, конечно, развести костер, потому что даже в самую дождливую погоду всегда найдется немного сухого хвороста, но им нужен был не просто костер. У них на руках был больной, который нуждался в уходе, а обеспечить ему уход они не могли.

   «Все идет не так, как надо,— думал Харкорт.— С самого начала все шло не так, как надо. Мы с аббатом гонимся за несбыточными мечтами. А другие двое отправились помогать нам в этой бессмысленной погоне. Иоланда — потому, что ее приемные родители с незапамятных времен служат Харкортам, а Шишковатый — из любви к старику, который ему больше чем брат, и ко мне, которого ребенком качал на коленях. Гай ищет кристалл Лазандры, в котором, если верить легенде, заключена душа святого, но нет никаких доказательств того, что такой кристалл существует на свете, что в нем заключена какая бы то ни было душа, не говоря уж о душе святого. А я, Чарлз Харкорт, гонюсь за воспоминанием о женщине, которая, скорее всего, вот уже семь лет как мертва и лица которой я уже не помню».

   Не так давно он запретил себе поддаваться сомнениям, но сейчас сомнения его одолели. Наверное, их порождали дождь, моросивший не переставая, промозглая сырость в воздухе, наступавшие сумерки. Но как он ни пытался с помощью логических рассуждений отогнать тоску, сомнения не уходили.

   «Я ничего не знаю,— говорил он сам себе.— Я не могу ничего решить. Прав я или нет? Правы мы все или нет? Не лучше ли было нам оставаться дома? Нужно ли было нам, увлеченным эмоциями и надеждами, пускаться в эту авантюру?»

  Аббат покачнулся и начал падать. Харкорт попытался удержать его, но рука соскользнула. Шишковатый, все еще держа аббата под руку, тоже упал на колени, не выдержав его веса. Лежа ничком, аббат продолжал бормотать что-то невнятное. Попугай взлетел с его плеча и кружил над ними, оглашая воздух отчаянными воплями.

  Шишковатый поднял голову и взглянул на Харкорта.

  — Мы должны что-то сделать. Надо найти место, где можно укрыться от дождя и согреть его. Иначе ему конец.

  Дождь по-прежнему падал на них косыми серебристыми струями. Вдруг в серебре мелькнуло что-то белое, и они увидели, что перед ними стоит Иоланда, промокшая до нитки и еще более тоненькая, чем всегда: пропитанный влагой плащ на ней не драпировался складками, а облепил ее стройную фигурку.

  — Я нашла укрытие,— сказала она.— Там, в глубине леса, есть хижина. Из трубы идет дым, а в окне виден свет.

  — А кто там живет? — спросил Шишковатый.— Чья она может быть?

  — Неважно,— сказал Харкорт,— Чья бы ни была, мы займем ее на эту ночь. Бери его за ноги, а я за плечи. Мы его понесем.

  Нести аббата было нелегко — весил он немало. Его свисающий зад то и дело задевал за землю. Но они, согнувшись под тяжестью аббата, кряхтя и задыхаясь, тащили его дальше и дальше. Время от времени они клали его на землю, чтобы отдохнуть, но ненадолго, а потом снова поднимали, чтобы пронести еще немного.