Страница 268 из 300
Облегчало, наконец, то, что она поняла и приняла в глубине души с уверенностью: она рождена в таком мире, в котором ей не суждена цельность.
Никогда. Это не Финавир и ни одно из подобных ему сказочных мест. Это единственная жизнь, единственный мир, который ей доступен. И в этой жизни Брандин Игратский пришел на этот полуостров, чтобы создать королевство для своего сына, а Валентин ди Тигана убил Стивана, принца Игратского. Это произошло, и ничего нельзя изменить.
И из-за этой смерти Брандин обрушился на Тигану и ее народ и вырвал их из известного прошлого и из еще не открытых страниц будущего. И остался здесь, чтобы это навсегда стало правдой — чистой и абсолютной — ради мести за сына. Это произошло тогда и происходило сейчас, и это необходимо было изменить.
Поэтому Дианора пришла сюда убить его. От имени своего отца и матери, от имени Баэрда, своего собственного, всех погибших и погубленных людей ее родины. Но на Кьяре она открыла, с горем, и болью, и радостью, что острова действительно представляют собой отдельный мир, что здесь все меняется. Она давно уже поняла, что любит его. А теперь, с радостью, болью и изумлением, она узнала, что и он ее любит. Это все произошло, а она пыталась это изменить и потерпела неудачу.
Ей не была суждена жизнь цельного человека. Теперь она это ясно видела, и в этой ясности, в окончательном прозрении Дианора нашла источник своего спокойствия.
Ей, Дианоре ди Тигана брен Саэвар, дочери скульптора; черноволосой и темноглазой девочке, долговязой и некрасивой в юности, серьезной и мрачной, но изредка остроумной и нежной, суждено изменить мир.
Она не стала есть, хотя и позволила себе выпить кав — последняя уступка долголетней привычке. Она не считала, что это нарушает какие-то обычаи. И еще знала, что это, в сущности, не имеет значения. Шелто помог ей одеться, а потом, молча, старательно собрал и заколол ее волосы, убрав их под темно-зеленую сеточку, которая не даст им падать на глаза, когда она нырнет.
Когда он закончил, Дианора встала и позволила ему, как всегда перед выходом на публику, внимательно осмотреть себя. Солнце уже встало; его свет заливал комнату сквозь раздвинутые шторы. В отдалении слышался нарастающий шум из гавани. Наверное, толпа уже стала очень большой, подумала она; но не подошла к окну, чтобы посмотреть. Она и так очень скоро их увидит. В постоянном ропоте толпы слышалось предвкушение, свидетельствовавшее яснее всего остального о ставках, которые разыгрывались в это утро.
Полуостров. Два разных доминиона на нем, если до этого дойдет. Возможно, даже сама Империя Барбадиор, чей император болен и умирает, как всем известно. И еще одно, последнее: Тигана. Последняя, тайная монета, лежащая на игровом столе, спрятанная под картой, брошенной на стол во имя любви.
— Сойдет? — спросила она Шелто, намеренно небрежным тоном.
Он не подхватил ее тона.
— Вы меня пугаете, — тихо сказал он. — У вас такой вид, словно вы уже не принадлежите целиком к этому миру. Словно вы уже оставили всех нас.
Просто поразительно, как он умел читать ее мысли. Было больно, что приходится его обманывать, что его не будет рядом в эти последние мгновения, но он ничего не смог бы сделать. Незачем причинять ему горе, и это рискованно.
— Я вовсе не уверена, что это мне льстит, — ответила она, по-прежнему легкомысленным тоном, — но я попытаюсь принять твои слова за лесть.
Он упорно не улыбался.
— Мне кажется, вы знаете, как мне все это не нравится.
— Шелто, вся армия Альберико будет через две недели на границе Сенцио. У Брандина нет выбора. Если они войдут в Сенцио, то не остановятся там. Это его самый лучший шанс, вероятно, последний шанс, успеть связать себя с Ладонью. Ты все это знаешь. — Она заставила себя говорить немного сердито.
Это было так, все это было так. Но ничто из этого не было правдой. В это утро правдой была ризелка, она и сны, которые Дианора видела в одиночестве сейшана все эти годы.
— Я знаю, — сказал Шелто, явно огорченный. — Конечно, я знаю. И мои мысли совсем ничего не значат. Просто…
— Пожалуйста! — сказала Дианора, чтобы остановить его раньше, чем он заставит ее расплакаться. — Я не могу обсуждать это с тобой сейчас, Шелто. Нам пора? «Ох, дорогой мой, — думала она. — Ох, Шелто, ты меня еще погубишь».
Он замолчал и отпрянул после ее отповеди. Она увидела, как он с трудом глотнул и опустил глаза. Через секунду он снова поднял взгляд.
— Простите меня, госпожа, — прошептал он. Он шагнул вперед и неожиданно взял ее руки и прижал к своим губам. — Я говорю только ради вас. Я боюсь. Простите, пожалуйста.
— Конечно, — ответила она. — Конечно. Мне совершенно не за что тебя прощать, Шелто. — Она крепко сжала его пальцы.
Но в глубине души она прощалась с ним, понимая, что не должна плакать. Она посмотрела в его честное, любящее лицо, лицо самого верного друга, который был рядом с ней столько лет, единственного настоящего друга после детства, и надеялась вопреки всякой надежде, что в следующие дни он будет помнить, как она сжимала его руки, а не ее небрежные, неласковые слова.
— Пойдем, — снова сказала она и отвернулась от него, чтобы начать долгий путь по дворцу в утро за его стенами, а потом вниз, к морю.
Прыжок за Кольцом Великих герцогов Кьяры был самым эффектным обрядом светской власти на полуострове Ладонь. С самого начала своего правления на острове правители Кьяры понимали, что их власть обеспечивается окружающей их водой и подчиняется ей. Море их охраняло и кормило. Оно давало их кораблям — всегда самой крупной армаде на полуострове — доступ к торговле и к пиратству, оно окутывало их и замыкало в особом мире посреди остального мира. Неудивительно, как говорили сказители, неудивительно, что именно на этом острове сошлись Эанна и Адаон, чтобы дать жизнь Мориан и завершить Триаду.
Мир внутри мира, окруженный морем.
Говорили, что самый первый из Великих герцогов Кьяры положил начало церемонии, получившей название Прыжок за Кольцом. В те далекие дни она была другой. Во-первых, тогда еще никто не нырял в море, только бросали в него кольцо, как дар. То была попытка умилостивить море и выразить ему признательность в те дни, когда мир поворачивался лицом к солнцу, и сезон судоходства начинался всерьез.
Затем, много времени спустя, как-то весной какая-то женщина нырнула за кольцом, брошенным тогдашним Великим герцогом в море. Некоторые потом говорили, что она обезумела от любви или религиозного рвения, другие — что она всего лишь была хитрой и честолюбивой.
В любом случае она вынырнула на поверхность из вод гавани с ярко блестящим кольцом в руке.
И когда потрясенная толпа, собравшаяся посмотреть, как Великий герцог обручится с морем, закричала и закипела в диком смятении, Верховный жрец Мориан на Кьяре внезапно громко выкрикнул слова, которые запомнятся на все грядущие годы:
— Смотрите и узрите! Узрите, как океаны принимают Великого герцога в мужья. Как они отдают ему кольцо в качестве дара невесты ее возлюбленному!
И Верховный жрец прошел к самому краю мола, подошел к герцогу, опустился на колени, помог женщине выйти из моря и таким образом привел в движение все то, что за этим последовало. Великий герцог Саронте только что взошел на престол и еще не был женат. Летиция, пришедшая в город с какой-то фермы в дистраде и совершившая этот беспрецедентный поступок, была светловолосой, миловидной и совсем молоденькой. Их руки, не сходя с этого места, над водой, соединил Мелидар, Верховный жрец Мориан, и Саронте надел морское кольцо на палец Петиции.
Их поженили в день летнего солнцестояния. В ту осень была война против Азоли и Астибара, и молодой Саронте ди Кьяра одержал блестящую победу в морском бою в проливе Корте, к югу от острова. Победу, годовщину которой все еще отмечали на Кьяре. И с этого времени новый ритуал Прыжка за Кольцом хранили, чтобы прибегать к нему в критические для Кьяры моменты.
Через тридцать лет, к концу долгого правления Саронте, во время одного из постоянно возникающих споров за старшинство между жречеством Триады, только что помазанный на должность Верховный жрец Эанны во всеуслышание заявил, что Летиция была близкой родственницей Мелидара, жреца Мориан, который достал ее из воды и обручил с герцогом. Жрец Эанны предложил обитателям острова сделать собственные выводы по поводу козней жрецов Мориан и их вечного стремления к превосходству и власти.