Страница 3 из 27
Билл усвоил вторую солдатскую заповедь: не лезь в добровольцы.
Время обучения тянулось как страшный беспросветный сон. Служба становилась все тяжелей, а усталость — все невыносимей. Казалось, такого просто не может быть — однако все происходило на самом деле. Несомненно, над программой обучения потрудилось целое скопище изощренных садистских умов. Головы новобранцам в целях единообразия обрили наголо, а гениталии выкрасили оранжевым антисептиком для защиты от насекомых, селившихся в промежностях. Пища, теоретически питательная, была невообразимо гнусной; если по недосмотру партия мяса оказывалась относительно съедобной, ее тут же выбрасывали на помойку, а повара снимали с должности. Ночью курсантов постоянно будили учебные тревоги газовых атак, а все время досуга они занимались своим обмундированием. Седьмой день недели считался днем отдыха, но у всех были свои взыскания, как у Билла на кухне, и выходные ничем не отличались от будней.
В очередное, третье воскресенье лагерной жизни рекруты уныло дотягивали последний час перед отбоем, дожидаясь, когда наконец погасят свет и можно будет залезть на бетонные койки. Билл протиснулся сквозь слабое силовое поле, хитроумно сконструированное с таким расчетом, чтобы мошкара свободно проникала в барак, но не могла вылететь обратно. После четырнадцатичасового наряда ноги у него подкашивались, а кожа на руках от мыльной воды сморщилась и приобрела трупный цвет. Билл бросил на пол мундир, который, задубев от пота, грязи и пыли, так и остался стоять стоймя, и вытащил из тумбочки бритву. В сортире он долго вертел головой, пытаясь выискать чистый кусочек зеркала. Все зеркала были густо заляпаны крупными буквами воодушевляющих лозунгов: «ДЕРЖИ ПАСТЬ НА ЗАМКЕ — ЧИНДЖЕРЫ НЕ ДРЕМЛЮТ», «ТВОЯ БОЛТОВНЯ - СМЕРТЬ ДЛЯ ДРУГА>. Наконец Билл воткнул бритву рядом с надписью: «НЕУЖЕЛИ ТЫ ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ ТВОЯ СЕСТРА СТАЛА ЖЕНОЙ ЧИНДЖЕРА?» — и посмотрел на свое отражение в центре буквы «О» в слове «ЖЕНОЙ». Обведенные черными кругами, налитые кровью глаза глядели на него из зеркала, пока он водил жужжащей бритвой под подбородком. Понадобилось какое-то время, чтобы смысл вопроса дошел до рассудка, помутившегося от измождения.
— Нет у меня никакой сестры, — пробурчал он, — а если бы и была, то какого черта ей выходить замуж за ящерицу?
Вопрос был чисто риторическим, но на него неожиданно последовал ответ с последнего стульчака во втором ряду:
— Не надо понимать так буквально. Задача лозунга — возбудить в нас непримиримую ненависть к подлому врагу.
Билла аж подбросило — он-то считал, что в нужнике никого нет, кроме него. Бритва злорадно взвизгнула и отхватила от губы кусочек мяса.
— Кто тут? Какого дьявола ты прячешься! — заорал он и вдруг узнал съежившуюся в темноте маленькую фигурку рядом с бесчисленными парами сапог. — Ах это ты, Трудяга! — Злость его мгновенно улеглась, и Билл снова повернулся к зеркалу.
Трудяга Бигер давно стал неотъемлемой частью отхожего места, так что его уже никто и не замечал. Это был круглолицый, постоянно улыбающийся парнишка, чьи розовые щечки-яблочки никогда не теряли свежести, а улыбка была столь неуместной в лагере имени Льва Троцкого, что его хотелось прибить на месте — если вовремя не вспомнить, что парень слегка тронутый. Бигер определенно был со сдвигом, поскольку всегда горел желанием услужить своим товарищам и постоянно вызывался дежурить в сортире. Мало того — он обожал чистить сапоги и приставал с этим ко всем однополчанам до тех пор, пока не стал еженощным чистильщиком сапог для всего взвода. Когда солдаты разбредались по баракам, Трудяга Бигер скрючивался на своем троне в последнем ряду стульчаков, бывших его персональным владением, и окружал себя грудой сапог, которые начищал до зеркального блеска с неизменной улыбкой. Он торчал тут и после отбоя, работая при свете фитиля, горевшего в банке из-под сапожного крема, и вставал раньше всех, чтобы успеть закончить свою добровольную повинность. И всегда улыбался. Парнишка был явно не в себе, но солдаты не вязались к нему, поскольку сапоги он чистил мастерски, и оставалось только молиться, чтобы Бигер не загнулся от усердия раньше, чем закончится курс военной подготовки.
— Может, оно и так, но почему бы им не сказать по-простому: «Ненавидь проклятого врага еще сильнее»? — не унимался Билл. Он ткнул пальцем в плакат, висевший на стене напротив. На огромной иллюстрации с надписью «ЗНАЙ ВРАГА СВОЕГО!» был изображен чинджер в натуральную величину — семифутовый ящер, похожий на четверорукого чешуйчатого кенгуру с головой крокодила. — А потом, какая сестра захочет выйти замуж за эту образину? И что вообще эта тварь будет делать с чьей-то сестрой? Разве что сожрет ее?
Трудяга прошелся суконкой по носку начищенного сапога и тут же принялся за новый. Он даже нахмурился, давая понять, как серьезно относится к вопросу.
— Видишь ли, э-э-э... Никто не имеет в виду конкретную сестру. Это просто часть психологической подготовки. Мы должны выиграть войну, а чтобы выиграть войну, надо быть настоящими солдатами. А настоящие солдаты ненавидят врага. Вот так оно и получается. Чинджеры — единственные известные нам негуманоиды, которые вышли из стадии дикости, и, естественно, мы должны их истребить.
— Что, черт побери, значит — «естественно»? Никого я не желаю истреблять! Я сплю и вижу, как бы поскорее вернуться домой и стать техником по удобрениям.
— Так я же говорю не о тебе лично, э-э-э... — Трудяга открыл красной рукой новую банку с пастой и запустил в нее пальцы. — Я говорю о людях вообще, об их поведении. Не мы их — так они нас. Правда, чинджеры утверждают, будто война противна их религии, будто они только обороняются и никогда не нападают первыми, но мы не должны им верить, даже если это чистая правда. А вдруг им придет в голову сменить религию или свои убеждения? В хорошеньком положении мы тогда окажемся! Нет, единственное правильное решение — вырубить их теперь же и под самый корень!
Билл выключил бритву и сполоснул лицо тепловатой ржавой водой.
— Бессмыслица какая-то... Ладно, моя сестра, которой у меня нет, не пойдет замуж за чинджера. Ну а как насчет этого? — Он ткнул пальцем в надпись на дощатом настиле: «ВОДУ СПУСКАЙ — О ВРАГАХ НЕ ЗАБЫВАЙ». — Или этого? — Лозунг над писсуаром гласил: «ЗАКРОЙ ШИРИНКУ, ОХЛАМОН, — СЗАДИ ПРЯЧЕТСЯ ШПИОНЫ — Даже если на минуту забыть, что никаких секретов, ради которых стоило бы пройти хоть милю, не то что двадцать пять световых лет, мы все равно не знаем, — как чинджер вообще может быть шпионом? Разве семифутовую ящерицу замаскируешь под рекрута? Ей и под Смертвича Дранга не подделаться, даром что они как родные бра...
Свет погас, и, словно произнесенное вслух имя вызвало его, как дьявола из преисподней, в бараке взорвался голос Смертвича:
— А ну по койкам, живо! Вы что, говнюки паршивые, не знаете, что идет война?
Билл, спотыкаясь, пробрался к своей койке в темноте барака, единственным освещением которого служили красные уголья Дранговых глаз. Заснул он мгновенно, как только голова коснулась твердокаменной подушки, но буквально через минуту сигнал побудки вышвырнул его из койки. За завтраком, пока Билл в поте лица резал эрзац-кофе на мелкие кусочки, чтобы их можно было проглотить, теленовости передали сообщение о тяжелых боях с крупными потерями в секторе бета Лира. По столовой пронесся стон, объяснявшийся отнюдь не взрывом патриотизма, а тем, что любые плохие новости означали для новобранцев ужесточение режима. Никто не знал, в Чем это будет выражаться, но сам факт сомнения не вызывал. Так оно и вышло.
Утро выдалось чуть прохладнее, чем обычно, поэтому смотр, регулярно проводимый по понедельникам, перенесли на полдень, чтобы железобетонные плиты плаца успели хорошенько раскалиться и обеспечили максимальное число солнечных ударов. Билл, стоявший в заднем ряду по стойке «смирно», заметил, как над парадной трибуной воздвигли балдахин с кондиционером. Это сулило появление большого начальства. Предохранитель атомной винтовки продырявил Биллу плечо, на кончике носа собралась большая капля пота и струйкой сорвалась вниз. Краем глаза он видел, как по рядам солдат зыбью пробегают волны: сомкнутые в тысячную толпу люди то и дело падали в обморок. Их подхватывали бдительные медбратья и волокли к санитарным машинам. Здесь солдат укладывали в тень, чтобы, как только они придут в себя, пихнуть их обратно в строй.