Директива Джэнсона

Проклятье! У него в груди снова сжался кулак злости и страха. Ну как он мог – имея за плечами такой опыт! – стать жертвой самонадеянности, совершить ошибку, простительную разве что дилетанту, ни разу в жизни не покидавшему своего кабинета. Только такой человек может надеяться, что то, что осуществимо на бумаге, с легкостью переносится в реальные боевые условия. Требования были слишком жесткими. Это сознавал каждый член отряда; просто остальные четверо смотрели на Джэнсона прямо-таки с благоговейным почтением, и ни у кого не хватило духа ему возразить. Такой прыжок требовал мастерства, близкого к совершенству, а в нашем мире, трещащем по швам, для совершенства не осталось места. Джэнсона охватило отчаяние: кто-кто, а он-то должен был это понимать. Самому ему удалось выполнить первую фазу операции лишь по чистой случайности.

Его мысли были прерваны едва слышным шелестом, донесшимся прямо сверху, – звуком складывающегося нейлонового купола. Подняв голову, Джэнсон всмотрелся в ночное небо. Это был Катсарис, плавно опускавшийся вниз. Погасив парашют, грек мягко и бесшумно перекатился на бок. Вскочив, он быстро подбежал к Джэнсону.

Теперь их стало двое.

Двое. Двое прекрасно обученных и опытных бойцов.

И они прибыли на место – во внутренний двор Каменного дворца. Джэнсон очень надеялся, что здесь никто не ждет незваных гостей.

Их двое – но им противостоит целый батальон вооруженных террористов.

И все же начало было положено.

Глава шестая

Включив переговорное устройство, Джэнсон цыкнул в пленочный микрофон, закрепленный у рта. Щелчок и шипящая согласная, как того требуют армейские правила.

Катсарис последовал его примеру: быстро сняв летный комбинезон, он свернул парашют.

Они сбросили нейлоновые купола и костюмы в сырой бассейн большого мраморного фонтана, возвышавшегося в середине двора. Когда-то впечатляющее скульптурное сооружение, созданное выдающимся резчиком по камню, теперь он был наполнен зацветшей дождевой водой. Стены большой мраморной чаши были покрыты налетом водорослей, поглощающим свет не хуже черного бархата. Вот и отлично. Черное на черном: защитная окраска ночи.

Джэнсон провел руками по куртке и брюкам, ощупывая каждый предмет своей экипировки. Катсарис, встав напротив, сделал то же самое; затем они осмотрели друг друга, проверяя, в порядке ли маскировочная одежда и снаряжение – обязательное требование при выполнении специальных операций. Обоим пришлось долго лететь в турбулентных воздушных потоках. Многое могло произойти за это время. Поборовшись с ветрами, побывав в завихрениях, парашютист может по дороге растерять часть своей экипировки, как бы надежно она ни была закреплена. Джэнсон уяснил это во время службы в «Морских львах»; Катсарис узнал это от него.

Джэнсон внимательно оглядел своего напарника. Белки глаз были единственными маяками на выкрашенном черной краской лице грека. Затем он разглядел у него на левом плече бледное пятно. Упав при приземлении, Катсарис разорвал рубашку, и открылся участок светлой кожи. Знаком показав ему, чтобы он стоял не двигаясь, Джэнсон вытащил из брючного кармана моток черной липкой ленты и склеил шов. Светлое пятно исчезло. «Самое время заниматься рукоделием», – подумал Джэнсон.

И все же подобные мелочи могут сыграть решающую роль. Черная одежда поможет диверсантам скрыться в тени безлунной ночи, но даже несколько дюймов открытого тела могут блеснуть предательским серебром в свете случайно наведенного фонарика часового.

Как Джэнсон объяснил своим людям на Кэтчолле, у повстанцев нет современных высокотехнологичных охранных систем, зато у них есть то, с чем пока что не может сравниться никакая техника: пять органов чувств человека, находящегося настороже. Способность распознавать любое отклонение от привычного в зрительной, слуховой и обонятельной сферах, превосходящая возможности любых компьютеров.

Спуск на парашюте проходил преимущественно в воздушных слоях с отрицательными температурами. Но на поверхности земли даже в четыре часа утра воздух был нагрет до восьмидесяти пяти градусов[15] и очень влажный. Джэнсон почувствовал, что начинает потеть – потеть по-настоящему, а не покрываться конденсированными атмосферными парами. Он знал, что пройдет немного времени, и его будет выдавать запах его тела. Белки его кожных клеток – белки западного человека, употребляющего в пищу много мясных продуктов, – будут чуждыми жителям Ануры, питающимся преимущественно овощами и рыбой. Остается надеяться, соленый морской ветер замаскирует все запахи, способные выдать его присутствие.

Отстегнув от куртки очки ночного видения, Джэнсон поднес их к глазам; просторный внутренний двор крепости вдруг окунулся в мягкое зеленоватое свечение. Он проследил за тем, чтобы черные резиновые наглазники плотно прижались к его лицу, и только потом прибавил яркости экрану: малейший отблеск света мог предупредить бдительного часового. Однажды на глазах у Джэнсона боец подразделения «Морских львов» был убит патрульным, заметившим предательский зеленоватый отсвет и выстрелившим вслепую. Более того, как-то раз он стал свидетелем того, как человек погиб из-за люминесцентного циферблата часов.

Они с Катсарисом встали спиной к спине, оглядывая в приборы ночного видения противоположные сектора наблюдения.

В северной стороне двора светились три оранжевых пятна; два сблизились друг с другом – и вдруг между ними сверкнула ослепительная белая вспышка. Отключив питание, Джэнсон опустил прибор ночного видения и посмотрел в ту сторону невооруженным взглядом. Даже на расстоянии двадцати ярдов он отчетливо различил дрожащий язычок пламени. Кто-то зажег спичку – большую, деревянную, какими раньше разжигали камины, – и двое часовых прикуривали от огня.

«Дилетанты», – подумал Джэнсон. Часовой на посту ни в коем случае не должен выдавать себя дополнительным освещением и чем бы то ни было занимать свои руки – самое важное оружие.

С другой стороны, кто эти люди? Между Халифом и его приближенными, прошедшими школы подготовки террористов на Ближнем Востоке, и их последователями, по большей части набранными в деревнях из числа неграмотных крестьян, лежит огромная пропасть.

Здесь обязательно есть хорошо обученные часовые и солдаты. Но все их внимание обращено на то, что находится вокруг Каменного дворца. Они несут караул на крепостных стенах и башнях. А тем, кто остался во дворе крепости, поручена относительно простая задача поддерживать внутренний порядок, следить за тем, чтобы никакой обкурившийся гашиша буян не побеспокоил сон Халифа и его высших офицеров.

Несмотря на то что они стояли всего в нескольких футах друг от друга, Катсарис заговорил шепотом в пленочный микрофон, и Джэнсон услышал в наушнике его многократно усиленный голос:

– Один часовой. В юго-западном углу. Сидит. – Секундная пауза. – Похоже, в полудреме.

– Трое часовых, – также шепотом ответил Джэнсон. – На северной веранде. Спать и не думают.

Ни тому ни другому не нужно было напоминать, что при освобождении заложников идти надо в ту сторону, где больше охраны. Если, конечно, противник не поставил засаду: часовые на виду, в одном месте, то ценное, что они охраняют, – в другом, а где-то притаился еще один отряд охраны. Однако в данном случае места для сомнений не было. Из чертежей четко следовало, что подземелье находится под северной частью двора.

Джэнсон медленно направился влево, вдоль стены, а затем под нависающей западной верандой, двигаясь полупригнувшись и прячась за парапетом. Нельзя чересчур полагаться на темноту: палочку в сетчатке человеческого глаза может активизировать один-единственный фотон. Даже самой черной ночью есть тени. Джэнсон и Катсарис собирались по возможности держаться этих теней: они крались вдоль стен, избегая открытых мест.

На какое-то мгновение Джэнсон застыл и даже перестал дышать: он только слушал. Издалека доносился ровный, приглушенный рев моря, набегающего на скалы, на которых стояла крепость. Где-то кричала ночная птица – наверное, баклан, – а в лесах к югу от дворца трещали и жужжали тропические насекомые. Это был звуковой фон ночи, и его следовало принимать в расчет. Невозможно двигаться абсолютно бесшумно: ткань шелестит о ткань, волокна нейлона шуршат, соприкасаясь с конечностями человека. Подошвы, даже сделанные из толстой мягкой резины, издают звук, соприкасаясь с землей; твердые панцири мертвого жука или цикады хрустнут, раздавленные ногой. Акустический гобелен ночных тропиков одни шумы скроет, а другие нет.

15

По Фаренгейту.