Страница 25 из 45
— Я очень хочу тебя увидеть. Я соскучился.
Осень потихоньку вступала в свои права. День ото дня становилось холоднее, и заниматься любовью в машине было уже не так уютно. Пока еще помогал климат-контроль, но его подержанных силенок уже не хватало. Иногда Рома снимал номер в какой-нибудь гостиничке — раз от раза они были все менее уютными. Анжелика уже не замечала этого, и матрасы, брошенные на пол в гостинице «Нева» (номер был одноместный, кровать одна, узкая, зато матрасов — два), были ей милее теплой родной постели. Она сидела на матрасе, скрестив ноги, довольная своим положением, и аппетитно ела полуостывший «Биг-Мак». Только что они разлепились с Ромой после скоротечного секса (еле успели войти в номер, раздевались торопливо, матрасы эти на пол кидали), и, утолив голод сексуальный, Анжелика торопливо жевала, забивая желудок, лениво думая о том, что надо бы предохраняться. От презервативов они давно отказались, а вот сегодня Рома — она так и не поняла — успел или не успел выйти из игры.
Анжелика не видела ни пыльной паутины по углам дешевого номера, ни полупроваленного пола… даже грязноватый кафель в ванной комнате и желтые пятна в раковине показались ей весьма сносными.
— Я люблю тебя, — сказал Рома. — Анжелика, я люблю тебя.
И это было для нее важнее всего.
— Что? — переспросила Анжелика будто бы удивленно.
— Я люблю тебя, — повторил Рома, и она подумала о том, что надо сказать что-нибудь хорошее в ответ. Что-нибудь, от чего наворачиваются слезы на глаза, как в хэппи-энде американской мелодрамки, и от чего хочется лететь, лететь взаправду, расправив настоящие, жесткие, мускули-стые крылья. Но ничего такого не приходило на ум — летящего, нежного.
— Я так мало знаю о тебе. Но я хочу знать о тебе все. Ты дашь мне узнать тебя?
Анжелика скомкала бумажку от «Биг-Мака», прицелилась в сторону яркого, красного с желтым, макдональдовского пакета.
— Зачем? Это скучно. Если ты узнаешь меня совсем, я стану не нужна тебе. Я постараюсь, чтобы ты не узнал меня… — она помедлила, не зная, как смягчить свой ответ, — до конца.
Рома еле заметно нахмурился.
— Это игра? — спросил он после паузы.
— Нет.
— Ты любишь игры.
— Нет. Я ненавижу игры. Это затягивает. «Сначала мы играем в эти игры, потом уже они играют в нас». Я не хочу, чтобы игры начали играть в меня.
Из-за того, что они сидели на полу, вся мебель казалась неправдоподобно высокой — кровать, стол, стулья и особенно облупленный шаткий шкаф с полуотвалившейся скрипящей дверцей. Мебель была великанской. Или это они вновь стали детьми. Вот так, наверно, видит мир Катенька.
— Я не знаю, где правда, а где ложь, — сказал Рома. — Я не знаю ничего о тебе.
— Ну, если ты очень хочешь узнать что-то, ты можешь задавать вопросы, — предложила Анжелика. — Когда меня спрашивают прямо, я не вру.
Рома осмысливал что-то или не решался что-то сказать. Поперек лба пролегли глубокие морщины, уголки губ напряглись.
— Я задам тебе два вопроса, — сказал он наконец.
— Да, — согласилась Анжелика.
— Я не знаю, живешь ты сейчас со своим мужем или нет, — сообщил Рома. Это был не совсем вопрос. Анжелика шумно потянула через трубочку гудронового вкуса колу.
— Нет. Он опять уехал в свой Северожопинск. Он теперь будет жить так: неделю там, неделю здесь. Но я не буду жить с ним.
Она так и не поняла, удовлетворил ли Рому ее ответ. У него было такое лицо… Не то чтобы непроницаемое, но очень мало разновидностей эмоций, отражаемых этим лицом, Анжелика могла вычленить. То ли дело Макс, например: миллионы эмоций, полуэмоций, страстей, полустрастей, полутонов… Выражение лица менялось с малейшим изгибом бровей. Нежный, чувствительный. Мышцы отражали все, что творилось внутри… А Рома был весь такой мужчина. Как Стивен Сигал — и ярость, и нежность в одном взгляде. То ли ударит, то ли поцелует.
— И второе, — сказал Рома. — Я вообще ничего не знаю о твоей личной жизни.
— О какой моей личной жизни? — удивилась Анжелика: разве здесь, на пыльных матрасах, не протекала ее личная жизнь?
— Что ты делаешь, когда ты не со мной, — пояснил Рома.
— Когда ты спишь со своей женой? — язвительно уточнила Анжелика. Она не собиралась рассказывать про Макса, это было слишком частное, слишком личное, слишком близкое к сердцу… «Слишком привычное и неважное», — успокоила Анжелика копошащуюся совесть.
— Именно сплю, — зацепился за слово Рома. — Я не занимаюсь любовью с ней. Это все очень тяжело, пойми ты. Бывают дни, когда мы с тобой не занимаемся любовью какое-то время… в течение недели, например. Встречаемся, но не занимаемся любовью.
— Меня это удивляет, — призналась Анжелика. — Я почти всегда хочу тебя. «Чисто физически», — могла бы она добавить. Рома раздражал ее день ото дня все больше, бесили тупые разговоры про его семью и работу. Но тем больше хотелось трахаться с ним. Макса, нежного, белокожего Макса она просто хотела увидеть, поговорить с ним, дотронуться до него… Секс там не был главным. А в общении с Ромой Анжелику съедала жгучая страсть. Злая страсть, страсть, больше похожая на ненависть, чем на любовь. Ей хотелось подчинить Рому, подмять его под себя…
— Я знаю, — сказал Рома. — Я тоже. Особенно после того, когда я бываю со своей женой. Физически. Я не могу совмещать тебя и ее в постели.
Повисло молчание. Анжелика мучительно осмысливала услышанное.
— Ты всегда готова заняться сексом, — сказал Рома. — Ты никогда не говоришь, как это у тебя. В твоей жизни.
Анжелика смотрела, сощурясь. Самое большее, что она готова была рассказать ему, это про сексуальные отношения на работе, с клиентами бани. По счастью, кажется, именно это Рому и волновало больше всего.
— Я задал вопрос, — нетерпеливо сказал он.
— Ты задал вопрос? То, о чем мы говорили… У меня были другие мужчины после того, как мы познакомились. Раза три. До того, как мы вместе ездили в Москву. После Москвы я была только с тобой.
Она лгала. Она имела в виду только клиентов бани. Она не собиралась раскрывать Роме трепетного, стильного Макса, его манеру целовать ее глубоко и долго, так, что они становились одним. Она даже себе не собиралась признаваться, что в постели Макс удовлетворял ее намного больше, чем Рома. Он был изыскан и нежен, а Ромины топорные ласки лишь порождали в ней ярость и желание вновь и вновь пытаться достичь вершины.
— Это правда? — спросил Рома с видимым облегчением.
— Да, — сказала Анжелика.
С недавнего времени у Кати появилось новое развлечение — звонить Ане-Анжелике и молчать в трубку. Теперь она делала это ежедневно. Специально бегала на улицу к телефону-автомату, чтобы позвонить. Мягкое сладкое «Алё» в трубке полностью соответствовало тому образу женщины-вампа, который рисовала себе Катя. Порой она еле удерживалась от искушения, чтобы не позвонить сопернице второй раз на дню, и третий, и четвертый. Мелодичный голосок на том конце провода действовал подобно наркотику. Катя стоически молчала, слушая распевные кошачьи интонации («Говорите! Слушаю вас очень внимательно!»), молчала, пока ее собеседница, бросив напоследок нечто вроде «перезвоните, вас не слышно», не вешала трубку. Но сегодня…
Сегодня утром, проснувшись минут на пятнадцать раньше мужа, Катя разглядывала его лицо. Такое родное когда-то — и почти незнакомое теперь. Она упустила что-то в его жизни. Она не помнила этих морщин на лбу и этих складок в уголках рта… и этого жесткого выражения всей его физиономии… жесткого даже во сне. Ромка спал, закинув левую руку за голову (вспухшая мышца плеча, сила и мощь), и вдруг Катя увидела какой-то розовый рисунок у него на запястье. Какие-то едва заметные буквы, полустертые. Не дыша, она приблизила лицо и прочитала: «Казино Морган». Вот, значит, где он был вчера, вот почему вернулся так далеко за полночь… Вчера… Вернее, сегодня, всего несколько часов назад.
Вот почему сегодня она решилась заговорить.