Страница 3 из 69
Здесь они наверняка потихоньку перемывают косточки бедняжке Чарлоку, вспоминают его тусклые глаза, пустой взгляд. «Удивительное отсутствие мысли», — сказал бы Пфайфер. Это его любимая фраза. А напротив сидит Нэш в галстуке-бабочке, автор «Этиологии онанизма» в трёх томах («Рэндом Хаус»). Кроха ты наша, писпис Нэш. Придётся подождать, ребята. Господи, а всё-таки стоило ехать и стоило платить. Имейте в виду, легче сюда попасть, чем отсюда выйти, — но это также верно и относительно других известных мне учреждений…
Не совсем моя вина, что я проснулся с головой, как гигантская луковица, — многократно обмотанной хирургическим бинтом. Моя голова похожа на Космическое Яйцо, и я именно так, чёрт побери, её ощущаю. Надо было вытащить (как они сказали) кусочки черепа — как из сваренного вкрутую, чтобы съесть на пикнике, яйца. Никаких повреждений на мягкой оболочке мозга. Когда я потянулся за ножом, то лязгнула пара рукояток. Потом чертовски отвлечённое, но потрясающее отречение от всего, и тьма повисает, как японское изображение потухшего вулкана. Angor Animi[8] — страх близкой смерти. На какое-то время он завладел мной. Но теперь я вновь немножко осмелел; как мышь, когда кошка надолго замирает. Я вновь начинаю бегать кругом… видно, кошка забыла обо мне. На самом деле они наверняка видят, что мне лучше; мне была явлена особая милость, и я получил обратно кое-что из моих инструментов, как я их называю, и с ними несколько любимых игрушек. Одна, например, помогла мне найти два микрофона в моей комнате. Вместо того чтобы их разбить, как сделал бы любой из агентов-новичков, я заполнил их шумом льющейся и капающей воды, ударами закрывающихся бачков для мусора — не говоря уж о диком вое и воплях магнитофона; не забыл я и о музыке в виде чудовищных завываний и пуканий в манере Альбана Берга. Бедняжка Пфайфер, должно быть, качал косматой головой и представлял, будто слушает проповедь далай-ламы.
Позднее Нэш взял за правило регулярно посещать меня, примерно трижды в неделю, — вечно суетливый и извиняющийся вестник Фрейда. Бледный из-за профессиональных забот.
— Давайте, Нэш, говорить честно для разнообразия. Джулиан захватил меня и привёз сюда, чтобы вы своими лекарствами сломали мою волю.
Он смеётся, надувает губы и качает головой.
— Феликс, вам всего лишь не даёт покоя желание досадить ему, потому что вы знаете, как это на него действует. На самом деле он спас вас, так как подоспел вовремя, к счастью для всех нас. Это правда, мой дорогой друг.
Материя становится почти прозрачной, если есть хоть немного воображения, даже после короткого курса успокоительных лекарств. Я мог заглянуть, скажем так, внутрь грудной клетки, я видел его сердце, гнавшее кровь, видел его робкую и правильную душу, аккуратно расставленную и покрытую пылью, словно походная библиотека. Где-то зазвонил телефон.
— Феликс, — говорит он с ласковой укоризной.
— Полагаю, — отвечаю я, — вы мечтали удрать отсюда, когда были молоды. Куда же всё подевалось, Нэш? Неужели вы навсегда останетесь сатрапом фирмы, её аптекарем?
Его глаза неожиданно наполняются слезами, потому что он весьма чувствителен и мучается, когда его ругают.
— Ради всего святого, прошу вас, не давайте волю разрушительной идее преследования. Случилось нечто ужасное и опасное. Сначала отдохните, поправьтесь, поговорите с Джулианом, а потом сможете уйти, если захотите. Никто не будет вам препятствовать — оставьте ваши дурацкие заблуждения. Конечно, мы хотим, чтобы вы были с нами, но не насильно же…
Не могу удержаться, чтобы не разыграть шараду, в основе которой призрак отца Гамлета, — мне удаётся завладеть громоздким ножом для разрезания бумаг, который я направляю в его сонную артерию. Глаза у меня лезут из орбит, я шевелю ушами. Однако, когда грозит опасность, Нэш не теряется, он бежит вокруг стола, потом к двери, и, готовый пуститься наутёк, задыхаясь, кричит:
— Ради бога, Феликс, хватит. Я и так до смерти напуган.
А мне уже смешно. Я подбрасываю нож в воздух, потом ловлю его и по-пиратски сжимаю в зубах. Нэш с опаской возвращается в комнату.
— Вы сводите меня с ума, — заявляю я.
— И вы меня тоже.
Я причёсываю перед зеркалом разросшиеся брови и стараюсь смотреть строго. Хмыкнув, он заговаривает вновь.
— Вам повезло, — замечаю я, — что у меня сейчас безопасный период. Будь это любая другая женщина…
— А знаете, — взволнованно произносит он, — у меня здесь больной, у которого мнемонов не меньше, чем было у Карадока; он — знаменитый философ и таким образом иллюстрирует руины своей диалектической системы. Драконовы законы свободных ассоциаций, правильно? La volupté est la confiture des ours[9] — ну, как?
— Гав! Гав!
— Послушайте, Феликс.
— Ja, Herr Doktor.
— Те сны, которые вы расписываете Пфайферу, на самом деле придуманные, и это любому понятно. Я спрашиваю вас, психоаналитиков, которые катаются на помеле и вместе с эльфами соскальзывают на землю на лунных лучах… шутить так шутить, но и шутки, бывает, заходят слишком далеко. Бедняга Пфайфер говорит…
Какое-то время я играю с ним, гоняя его вокруг стола, однако он очень проворен, а я быстро устаю; полагаю, я ещё не выздоровел, и потому у меня дрожат колени и глаза на мокром месте; и ему известно об этом.
— А Бенедикта? — спрашивает он.
— Была послана ко мне, чтобы ускорить компромисс мысли и чувства.
— Ради бога, Феликс, как вы можете?
— А как, Нэш, это всё случилось со мной, с Феликсом Ч., не скажете? Возможно, мне хотелось трахнуть весёленькую эгоцентричную проститутку или просветить невинную зануду? Ах, прислушайтесь к альфа-ритмам серого вещества.
Я поднял палец, чтобы заставить его прислушаться. Нэш качает головой и вздыхает.
— Бедняжка, — отзывается он. — Всё не так, и скоро вы сами это узнаете. Как бы то ни было, она вернётся во вторник, и у вас будет возможность с ней повидаться. А тем временем убедитесь, что вы вольны ходить повсюду, и без неё тоже. Можете даже как-нибудь отправиться в город, если хотите. Феликс, считайте, что вы в загородном клубе. Очень скоро вы опять будете с нами — никогда ещё я не был так уверен в своём прогнозе. Пока же я буду посылать к вам побольше посетителей, чтобы вы не скучали.
Наверно, у меня был очень злой взгляд, потому что он кашлянул и вцепился в галстук-бабочку.
— Посетителей, — повторил он, понижая голос и заполняя быстрыми японскими иероглифами длинное предписание, внизу которого начертал большими буквами волшебное слово. — Это для сестры, — игриво произнёс он, вставая и помахивая листком бумаги. — Увидимся на следующей неделе, милый Феликс. Джулиан просил передать вам самый тёплый привет…
Ему удалось как нельзя вовремя выскользнуть в коридор, иначе стул попал бы ему в спину, а так треснула дверь и от стула отлетела ножка. Щёлкая по-индюшачьи, явилась сестра-немка, рослая девица с размашистой поступью сексуально нереализованной женщины, большой грудью и мальчишеской стрижкой. Мне нравились её белый наглаженный передник и умелые наманикюренные руки. Нэша и след простыл. Помогая сестре собирать мусор, я спросил, не пора ли поставить мне клизму, однако её явно шокировало и даже возмутило моё остроумие.
— Если нет, то, пожалуй, я пойду в библиотеку, — сказал я, и она, посторонившись, пропустила меня.
На ходу, всё ещё не отойдя от происшедшего, я говорил себе: «Бенедикта и я происходим из старого рода сумасшедших нимфоманов, снедаемых вечным вожделением. Разве могу я верить ей или кому бы то ни было ещё?»
Во время уикенда я опытным путём, исчезнув на целый день, проверил, насколько свободен: нет, в город я не поехал, потому что там за мной обязательно последовала бы почётным эскортом машина скорой помощи, а отправился на отделение для буйных. Ну, кому придёт в голову искать меня в палатах? У себя я объявился так же таинственно, как кролик из цилиндра фокусника, и не сказал ни слова о том, где был. Поверили бы мне? Вряд ли. Дело в том, что, как выяснилось, один из моих маленьких записывающих аппаратов действительно ловил мысли шизофреника. Тот стучал в стену в конце коридора и подпевал себе. Мне удалось тайком подобраться к запертой двери и подсунуть ему провод с крошечным микрофоном. (Естественно, у меня у самого звон в ушах, статика в здешних терминах.) Мы сразу крепко сдружились. Однако у него нет желания бежать, сказал запертый сумасшедший; его всего лишь одолевают размышления о природе свободы — где она начинается и где заканчивается? Этот человек был мне конечно же по душе. Оказалось, он убил свою жену; то есть был духовно выше остальных. Наша электронная дружба укрепилась так стремительно, что я подумал, не пора ли опробовать мои ключи. Первый не подошёл, зато второй сработал как по волшебству — и вот мы уже в палате, где горит красный свет, жмём друг другу руки. Парень оказался очень большим и сильным с виду, но он не забывал о своей силе, даже как будто робел из-за неё. Буйное отделение ничем не отличалось от прочих, разве что чище да надзор построже — ну и публика поблагороднее. Да, мне это нравилось, нравился даже коридор со святой больничной вонью: вонью потных ног в каком-нибудь византийском монастыре? К тому же приятные и разнообразные урчания в животе. Гав! Гав! Между чаем и ужином посетителей не бывает, так что мы могли беспрепятственно поиграть в детские игры — поскакать на четвереньках например, повыть вместе на луну, якобы превращаясь в волков.
8
Букв.: душевное смятение (лат.).
9
Чувственность — лакомство медведей (фр.).