Звёздный Спас

Кеша самодовольно улыбнулся (представил, как приятно удивится Фифочка четверостишию), подумал, что надо записать его. Не записал. Блаженно улыбаясь, уснул. Однако не так, как обычно – теряя связь с действительностью, проваливаясь в пустоту или, наоборот, попадая в какие-то сложные перипетии, в которых не было никакой логики. Нет, всё было по-другому.

Вначале в дверь постучали: громко, отчётливо, трижды тройным стуком. Так стучать мог только Никодим Амвросиевич, хозяин квартиры. Они условились, что, хотя у него и есть ключ, он должен прежде стучать, извещать квартиранта.

Услышав стук, Кеша недовольно отозвался:

– Сейчас открою.

Недовольство объяснялось вполне понятной причиной: прервали радужные мечты, он представлял, что читает своё стихотворение Фифочке.

Накинув пальто и нащупав шлёпанцы, включил свет. Половина шестого – ужас! Наверное, в Озёрки собрался, туда чуть свет выезжают, подумал Кеша и, вспомнив, что Фива из Озёрок, тут же решил – надо как-то смотаться с нею на «Икарусе» Никодима Амвросиевича.

– Опять ни свет ни заря дальний рейс? – сказал Кеша и, щёлкнув замком, открыл дверь.

Всё что угодно он мог представить, но чтобы за дверью стояла Фива – ни в жизнь.

На ней были чёрная вязаная шапочка, из-под которой выбивалась льняная прядь, светло-серое изящно приталенное пальто, весьма длинное (почти скрывало полусапожки на каблуках), и тёмная сумочка на ремешке, небрежно накинутом на плечо. Ещё в глаза бросались красный шарф и чёрные шёлковые перчатки – особенно перчатки. Нервно пружиня пальцами, Фива как бы играла в ладушки, невольно приковывала к ним внимание.

Она улыбалась, но смущённо и неуверенно, словно загодя просила прощения за свой неожиданный визит.

– Фифочка, ты?!

Кеша опешил, потерял дар речи. Синеглазая, розовощёкая, с огнисто вспыхивающими на шапочке снежинками, она была само совершенство.

Почувствовав, что Кеша больше, чем она, растерян, Фифочка обрадованно засмеялась, сделала вид, что ей всё нипочём.

– Давай-давай, приглашай в свои апартаменты.

Они вошли. Фива позволила поухаживать за собой, то есть Кеша принял из её рук шарф, сумочку и пальто. Полусапожки он снимать не позволил, а шапочку – сама не стала.

Комнату осматривала с любопытством и даже некоторой придирчивостью, словно ей предстояло здесь жить. Именно это пленяло Кешу, хотя понимал, что таким образом она пытается составить о нём представление.

– Комнату снимаешь один или у тебя семья?

– Один, – ответил Кеша.

Фифочка смущённо хохотнула.

– Хорошо устроился. Диван-кровать, тахта, раздвижное кресло – тут вполне хватит места для троих.

– Да, вполне, – согласился Кеша. – Если третий человек будет маленьким.

Почему так сказал – сам не знает. Они переглянулись, и Фива тут же перевела взгляд, подошла к книжной полке. Но он всё равно увидел, как покраснела она, как зарделись не только её щёки, но даже уши и шея.

Пауза получилась довольно-таки продолжительной, наконец Фива, опять с видом, что ей всё нипочём, весело заметила:

– А ты богатенький! Разбрасываешься тысячерублёвыми.

Она подняла с пола банкноту и, улыбаясь, подала Кеше. На какое-то мгновение он увидел синие всполохи и мерцание звёзд, всё в нём сжалось – никогда, не буду, не хочу ! Он машинально стал складывать купюру так, как складывают «подкожные деньги», чтобы подальше спрятать. Но Фива остановила и несколько осуждающе сказала:

– Прекрати, разве так можно обращаться с деньгами?

Очень ловко выдернула купюру из рук, положила на стол, на раскрытый словарь, и придавила прозрачным диском.

– Мог бы и пригласить, – сказала Фива, не уточняя, куда пригласить.

Кеша очнулся. Лично он – всегда, пожалуйста.

– Чуть рассветёт, пойдём в кафе, здесь неподалёку круглосуточное, – воодушевился он.

Фива засмеялась. Ей понравилось предложение, но она вовсе не это имела в виду, а простое приглашение присесть.

– А потом, пока рассветёт, не слишком ли долго ждать – целая ночь впереди!

Она весьма выразительно посмотрела на часы. Он тоже посмотрел.

– На моих без десяти шесть.

– И на моих, – подтвердила Фива.

– Как? Не может быть?! – удивился Кеша и тут только прозрел. – Сейчас что – утро или вечер?

Оказалось, что вечер. Кеша схватился за голову, даже постучал себя кулаком по лбу – а он-то думал!

Они радостно засмеялись и потом ещё долго не могли успокоиться, смеша друг друга своей радостью.

Наконец умолкли. Кеше хотелось обнять, поцеловать Фиву, но так, сразу… Он посмотрел на неё, а она на него. И вдруг между ними словно электрическая искра проскочила. Проскочила и сожгла разделяющее пространство. Позабыв обо всём, они бросились друг к другу. Однако Кеше не повезло, он обо что-то споткнулся и со всего маху грохнулся на пол. Грохнулся и – проснулся.

Проснулся, но сон был настолько реален, что он испуганно вскрикнул:

– Фифа, Фифочка!

Следующие слова о том, не ушиблась ли она, Кеша произнёс тоже с тревогой за Фифочку, но по инерции. Он уже понял, что всё, связанное с нею, – сон. Реально лишь его падение с дивана-кровати и этот полусумрак уличного электричества, неярко освещающий деревянный пол и нижнюю часть мебели (ножки стола, тахты и раздвижного кресла). Впрочем, сон был более правдоподобным, чем эти не до конца проявленные предметы мебели. Какая-то странная реальность, как бы из повести Гоголя «Портрет».

Кеша поднялся с пола и отряхнул новое пальто. Он нарочно не усердствовал, чтобы не развеять остатки сна. Хотелось поскорее лечь и опять уснуть. Он слышал, что бывают случаи, когда прерванные сны возвращаются, главное – как можно быстрее лечь и уснуть.

Кеша сейчас же лёг, закрыл глаза и сразу почувствовал, что его сознание мягко обволакивается дрёмой, он словно плывёт в синем дыхании океана. И вдруг – громоподобный тройной стук.

– О! – простонал Кеша. – Никодим Амвросиевич!

– Он самый, – сипловатым голосом отозвался из-за двери хозяин квартиры и поторопил: – Открывай, у меня времени в обрез.

Открывая дверь, Кеша посмотрел на часы – без десяти шесть. Мысленно отметил – совпадает со временем, что вот только что они вместе с Фивой наблюдали.

Никодим Амвросиевич явился в шубе и унтах.

– В Озёрки? – уточнил Кеша.

Догадаться было нетрудно, но правдоподобность сна всё ещё не отпускала.

– Ну а куда же? – подтвердил Никодим Амвросиевич.

Кроме того, и цель, с которой явился хозяин квартиры, не противоречила раннему визиту. Никодим Амвросиевич опять хотел взять на всякий случай тысячерублёвую – мало ли что в дороге? В связи с праздниками его попросили сделать дополнительный рейс.

Более ничего Кеша не расспрашивал, отдал слегка помятую купюру, лежавшую на раскрытом энциклопедическом словаре под пакетиком с диском, и, не попрощавшись, быстрей на диван-кровать. (Спасибо Никодиму Амвросиевичу – банкноту в карман и бегом за дверь.)

Кеша закинул руки за голову, ещё и глаз не сомкнул – опять постучали. Ну, как водится, в спешке что-то забыл, подумал он, и ему захотелось бросить в лицо Никодиму Амвросиевичу какую-нибудь такую колкость, чтобы он наконец почувствовал, что у квартиранта тоже есть человеческие права, тем более в такую рань.

Подгоняемый недовольством, весьма прытко подскочил к двери, распахнул – и обомлел. Перед ним стояла Фифочка. Розовощёкая (только что с мороза, на вязаной шапочке вспыхивали нерастаявшие снежинки), в светло-сером пальто, чёрных шёлковых перчатках, с сумочкой на плече – в общем, в том же самом одеянии, в каком вот только что приснилась. Даже улыбалась так же: смущённо и неуверенно, словно извинялась за свой столь ранний визит.

– Фифочка – ты?! – удивился Кеша.

Его недовольство мгновенно сменилось радостью и восторгом. Он и сам словно опять очутился во сне, потерял дар речи. Синеглазая и розовощёкая Фифочка была как бы из сна, но гораздо красивее.

Почувствовав Кешино волнение, она засмеялась и, явно строжась, приказала, чтобы немедленно собирался – они пойдут в лабораторию, посмотреть его обезьянок.