Потерянная родина

— Не ломайся, красотка, ты мне нравишься… — мурлыкал Гопкинс, пытаясь поцеловать девушку. — Ты должна радоваться, что белый господин хочет осчастливить тебя своею страстью.

— Ако! — раздался на берегу отчаянный крик.

В следующее мгновение будто огромная кошка вскочила на спину Гопкинса, десять сильных пальцев вцепились в вихры штурмана и стали рвать волосы. Завопив, Гопкинс выпустил девушку и навзничь рухнул на песок. Большая кошка ловко вскочила ему на грудь и вонзилась ногтями в лицо.

— Помогите! Помогите! — орал Гопкинс.

Тогда на берегу прогремел страшный грохот. Сам «губернатор» собственной персоной выстрелил в воздух из пистолета.

— Бунт? Восстание? — рычал Мобс. — К оружию, ребята! Не выпускать эту обезьяну! В шлюпку его, в шлюпку! Я покажу ему, как поднимать руку на белого человека!

Поднялась суматоха. Островитяне с криками попрятались в кусты. Два здоровенных китолова сграбастали Ако и потащили к лодке. Он извивался, как пантера, в сильных руках моряков. Тогда сзади подлетел Гопкинс и несколько раз ударил его по голове. Ако перестал сопротивляться и бессильно поник. Его рывком перебросили через борт лодки. Один из матросов взгромоздился ему на грудь, другой — на ноги.

— Только не придушите его окончательно, — наказал капитан Мобс. — У нас на корабле не хватает четырех матросов, и этот молодец как раз пригодится.

Когда лодки достигли середины лагуны, Мобс велел матросам выстрелить в воздух. Словно предупреждение и угроза возмездия, глухо прокатился залп по побережью.

— Трепещите, обезьяны! Теперь для вас начнутся новые времена! — Мобс погрозил кулаком острову.

На корабле Ако бросили в какое-то темное, вонючее помещение и заперли дверь на замок. Через несколько часов, когда прилив поднял уровень воды в лагуне, «Сигалл» поднял паруса и через расселину рифа вышел в море.

С холмов Ригонды смотрели вслед удаляющемуся кораблю объятые ужасом островитяне. Угрюмо молчал Хитахи. Ненавистью и болью пылало лицо Онеаги, его отец Оно ворчал, стараясь успокоить свою жену Тули, громко оплакивавшую пропавшего Ако, своего взрослого, красивого сына. А когда корабль удалился уже настолько, что можно было разглядеть лишь концы мачт и верхние паруса, Нелима отделилась от толпы и взобралась на вершину самой высокой горы. Одна со своим горем, она долго-долго смотрела вслед исчезающему морскому призраку, который увозил ее любимого. Куда они его везут? Что с ним будет? Когда он вернется к своей Нелиме? Она будет ждать его… долго, долго…

Порывы ветра развевали флаг, который пришельцы занесли сюда, наверх. Когда солнце скрылось за горизонтом, молодая островитянка взяла этот хитроумный знак белого человека и снесла вниз. Островитяне собрались возле костра и смотрели, как он сгорал в пламени.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В тесной каморке, где человек, стоя посередине, мог достать рукою до любой стены, царила тьма. Окна в каморке не было. Дверь плотно закрывала вход, в ней не было ни единой щелочки, сквозь которую мог бы пробиться луч света. Воздух здесь был до того спертый, что Ако сделалось дурно. С потолка капала вода. Всюду, к чему бы ни прикоснулся Ако, он нащупывал что-то склизкое и влажное, и эта невидимая жирная слизь источала зловоние.

Ако долго сидел на полу своей тюрьмы, свесив голову на грудь и обхватив руками колени. Он понемногу приходил в себя после побоев, голова больше не кружилась, только кое-где еще саднило в зашибленных местах.

«Что собираются делать с ним белые люди? Зачем его увезли с острова и держат в этой темной норе? И надолго ли его сюда засадили? Навсегда? Может быть, это подземное жилище, а эти свирепые люди — блуждающие души, вышедшие на землю посмотреть, что здесь происходит. Но почему они приехали по морю в большой лодке, зачем искали на острове пищу и питьевую воду, — разве у них там внизу ничего нет?»

Тщетно пытался Ако разгадать истинный смысл событий. Ни до чего не додумавшись, он перестал мучить свой мозг и погрузился в тупое безразличие. Физически и душевно оцепенев, ожидал он дальнейших событий.

Немного погодя Ако услышал резкое поскрипыванье, топот человеческих ног, громкие голоса. Вдруг корабль тронулся, слегка накренился набок и стал пока* чиваться. Тут Ако понял, что большая лодка вышла за пределы рифа… удаляется от острова. Уезжают, увозят его далеко-далеко от родного мира, туда, где никто не услышит его голоса и не сможет прийти на помощь. Но Ако не хотел уезжать, он желал остаться здесь вместе с Нелимой, с отцом, матерью и Онеагой.

Сознание того, что совершается недопустимое, потрясло юношу. Он вскочил и стал тревожно переминаться с ноги на ногу. Ощупал стены, попытался плечом высадить дверь. Почему белые люди не придут и не выпустят его? Здесь темно, здесь трудно дышать, а Ако хочет двигаться, бегать, взбираться высоко на гору и подставлять лицо солнцу и ветру. А тут нет ни солнца, ни ветра.

Выросший на воле среди людей, которые никогда не обижали друг друга, Ако не мог постичь, что значит неволя и насилие. Это приводило его в смятение, терзало, рождало инстинктивный протест. Он дрожал, словно затравленный собаками зверь, — не от страха, от негодования. И подобно молодому леопарду, которого бездушные охотники заперли в клетку, он всем своим существом рвался к свободе, простору, темная каморка представлялась живой враждебной тварью, которая держит его в своих объятиях.

Ако испустил вопль… обождал, не предпримут ли что-нибудь белые люди, потом закричал снова, два, три, много раз… Бил кулаками в стены, в дверь, колотил ногами об пол, стучал в потолок. Если у белых людей были уши, они должны были услышать неистовство Ако. Но они не обращали внимания.

Выть может, они ушли в свои подземные жилища и оставили здесь Ако одного в темноте?

Это были не стоны, не жалобный или истерический плач — нет, свободный дух властно выражал свой протест, жаждал сбросить оковы. И этот вопль протеста был столь непосредственным и диким, что белому человеку стало не по себе. Неистовство Ако хорошо было слышно на всем судне.

— Иварсен, поди-ка утихомирь его, а то сегодня ночью он не даст нам заснуть! — сказал боцману капитан Мобс.

— Совсем утихомирить? — цинично ухмыляясь, спросил Иварсен. — Это пустяковое дело, если капитану так угодно.

— Да нет же. Успокой его. Он нам еще пригодится живой.

— Без основательной дрессировки из этой скотины ничего путного не выйдет, — заметил боцман.

— Выдрессируем, — самоуверенно заявил Мобс. — Но сегодня попытайся ему втолковать, что шуметь нельзя.

— Есть, капитан! — Иварсен довольно улыбнулся. — Это я ему втолкую.

Он отыскал «корабельную кошку» и отправился в кубрик.

— Алло, ребята, кто желает принять участие в маленьком приключении? Мне поручили дать первый урок дисциплины черномазой обезьяне. Кто со мной?

Подобное происшествие сулило внести некоторое разнообразие в монотонную морскую жизнь. У Иварсена тотчас же нашлось несколько помощников.

— Что будем делать, боцман? Пропустим под килем? — спрашивали матросы.

— Вы двое захватите по ведру да зачерпните воды. Вы станьте по обе стороны двери с цепными крюками и не давайте ему убежать. Об остальном я сам позабочусь.

Маленький Сам недовольно нахмурился и сердито сплюнул за борт.

— Нашли потеху… — проворчал он. — Все-таки живое существо… Чем он хуже нас. Животное, и то без нужды не мучат, а это ведь человек.

— А ты пойди в кубрик да ложись на боковую, раз у тебя такая бабья душа, — насмешливо посоветовал Иварсен. — Мы уж как-нибудь без тебя обойдемся.

Маленький Сам махнул рукой и в самом деле ушел с палубы, скрывшись в матросском кубрике. Иварсен со своими подручными приступил к делу.

Ако услышал — к его камере приближаются человеческие шаги. Он умолк и, прильнув к двери, стал ждать, когда ее откроют.

Белые перешептывались, но это была излишняя предосторожность, ведь Ако все равно не понимал ни слова. Щелкнул замок, проскрежетал засов, и дверь чуть-чуть приотворилась. Внезапно ослепленный светом, Ако на мгновение зажмурился. Не успел он открыть глаза, как в лицо ему выплеснули целое ведро соленой морской воды. Пока он отряхивался и вытирался, его окатили второй раз, потом в каморку вскочил Иварсен и принялся обрабатывать Ако «корабельной кошкой». У приотворенной двери стояли матросы с цепными крюками в руках.