Страница 8 из 61
— Как жаль, что мы этого не знали! — воскликнула Джой. — Мы заезжали в Каир и были у пирамид!
— Возможно, это и к лучшему, — заметила Берта. — Брат занимает ответственный пост и вряд ли смог бы уделить вам время.
— У нас тоже не было времени, — резко вставил Стивен.
Джой удивленно взглянула на него, пораженная его тоном.
На минуту воцарилась тишина. Воспользовавшись этим, Энн повернулась к Гансу и спросила:
— Вы мой новый дядя?
— Нет, я твой двоюродный брат.
— Вот хорошо! У меня еще не было двоюродного брата. Могу я называть тебя Гансом?
— Можешь.
— Значит, теперь у меня есть тетя и двоюродный брат? И новые дедушка и бабушка.
Отец многозначительно откашлялся. Джой пошлепала Энн по коленке.
Бесшумно ступая, горничная разливала суп.
Обед был превосходным. Он проходил в молчании, которое нарушалось лишь во время смены блюд, когда можно было переброситься несколькими фразами по поводу путешествия Стивена на пароходе и затем на самолете из Лондона.
«Да, этот мир действительно отличен от нашего», — думала Джой. Установившийся, окостенелый мир! Воплощением этого мира является и эта громоздкая старомодная мебель, туго накрахмаленная скатерть из тончайшего дамасского полотна, салфетки у каждого прибора, большие, как чайные полотенца, множество серебра с монограммами, фарфоровая посуда с широким ободком — синего с золотом. Все тут было так не похоже на их солнечную столовую, где не было ничего лишнего, обставленную легкой современной мебелью, с посудой веселых расцветок! И на мгновенье она снова почувствовала себя чужой в обстановке, которая для Стивена была привычной. И эта отчужденность еще усилилась при взгляде на старинный портрет человека с мрачным лицом, похожего на отца Стивена, который смотрел на них из другого века.
Обед закончился, ждали, покуда не поднимется отец, затем все последовали за ним в гостиную. Излишняя чопорность и роскошь, наследие былых дней, особенно поразили Джой, когда горничная поставила перед Бертой массивный серебряный поднос с тяжелым кофейным сервизом прошлого века.
— Этот кофейный сервиз принадлежал моему прадеду, — с гордостью сказала Берта, поймав ее взгляд.
Не желая омрачать столь торжественное событие и в то же время не умея кривить душой, Джой пробормотала что-то невнятное.
— Вам, уроженке Нового света, наш быт должен показаться странным. Полковник Кэри, наш американский друг, о котором я уже упоминала, посмеивается над нами, говоря, что мы живем в прошлом веке. Но отцу по душе наш образ жизни, и я с ним согласна. Традиция — великая вещь!
— А я не согласен, — сказал Ганс так тихо, что расслышали его только Берта и Джой.
Брови Берты насупились, но Ганс по-прежнему улыбался, и эта отчужденная ироническая улыбка так не соответствовала его юному лицу.
— Штефан рассказывал нам, что вы хорошая пианистка, — продолжала Берта, бросив взгляд на рояль. — Мы настроили рояль. Вы доставите всем нам большое удовольствие, мама давно уже не играет.
— Благодарю вас, — ответила Джой. — Но боюсь, что вы разочаруетесь.
Заговорил отец. И Берта стала переводить.
— Отец говорит, вы можете играть, когда он не занят делами. Когда он работает, его нельзя беспокоить.
За кофе разговор тянулся вяло, касаясь лишь повседневных дел. Джой трогали неловкие попытки родных Стивена найти какую-нибудь тему, чтобы втянуть и ее в разговор. Впервые она почувствовала пустоту от сознания, что Стивен не принадлежит ей безраздельно.
Выпив кофе, она сказала:
— Простите, мне нужно подняться наверх. Энн сегодня встала очень рано. А я хотела бы разобрать багаж.
Она увела негодующую Энн, Ганс последовал за ними, и они втроем поднялись по лестнице. Наверху в коридоре Ганс остановился.
— Если вам понадобится моя помощь, располагайте мной, — сказал он, глядя на Джой и улыбаясь своей немолодой улыбкой. — Иностранке тут не так-то легко!
— Благодарю вас, Ганс. К счастью, Стивен тут не иностранец.
Он стоял, в замешательстве глядя на нее, словно хотел сказать нечто важное.
— О, конечно! Я совсем забыл. Я был еще мальчишкой, когда он… уехал.
И, церемонно поклонившись, он повернулся и пошел обратно по коридору.
Открыв дверь своей комнаты, Джой с удивлением увидела, что чемоданы, которые внес шофер, горничная уже распаковала, и вещи разложены по местам. Манера такого обслуживания, неслышно проникающего в самое сокровенное, заставила Джой почувствовать себя вдвойне чужестранкой.
Под вечер они сидели с матерью Стивена в ее гостиной, примыкавшей к просторной спальне. Отдохнув, Джой ощущала теплоту новых семейных уз, охватывающих ее.
Вошла Берта, она принесла извинение от отца и извинилась за себя.
— Простите нас, — сказала она. — Отец принимает сегодня важного посетителя, американского бизнесмена. Я должна буду переводить.
Мать разливала чай. Шарлотта трогательно суетилась поодаль. Ганс разносил чашки. Энн шествовала за ним с сахарницей в руках, а затем уселась на кушетке возле него, и тут маска серьезности впервые спала с его лица.
— Он скорее мой младший сын, нежели внук, — с нежностью сказала мать, коснувшись его рукава своей хрупкой рукой. — В конце войны ему было всего лишь пять лет. У Берты было много работы, и воспитанием Ганса занималась я.
Ее глаза встретились с глазами Стивена. Мать и сын обменялись взглядом, понятным только им одним. Но ни это обстоятельство, ни атмосфера прошлого века, которой был пропитан весь этот чуждый ей быт, не мешали Джой чувствовать себя желанной в их доме.
Наедине с ними мать становилась иной женщиной, совсем не похожей на ту, которая так молчаливо и отчужденно сидела за обеденным столом и позже в гостиной за чашкой кофе.
В их обществе, окруженная заботой и вниманием, она расцветала. Даже голос ее звучал иначе, и слова лились с такой легкостью, словно она спешила расспросить их о многом, а времени не было. Ей не терпелось дождаться вечера, чтобы посмотреть кинофильмы, которые они привезли с собой. И Стивену пришлось доставать проекционный аппарат и затемнять комнату.
Там, на стене, возникал их мир, отдаленный отсюда десятью тысячами миль; комфортабельный современный дом с окнами, обращенными к морю, катившему свои длинные волны с белыми гребешками к побережью Кронулла.
— Мне кажется, что я уже бывала там, — прошептала мать. — Синее небо, золотой песок, эвкалиптовое дерево на лужайке, палящее солнце… И все так, как вы описывали.
— А вот и Патриция! — Как только на экране появилась младшая сестренка, Энн выступила в роли комментатора. На них глядело живое детское личико, и Джой почувствовала прилив нежности.
— А это я с Керли! — воскликнула Энн, увидев себя, бежавшую вприпрыжку со своей собачкой по лужайке среди голубых и розовых гортензий.
— А вот и дедушка с бабушкой!
Джой смотрела на них новыми глазами, как на людей не только другой части света, но и другого времени: непосредственных, жизнерадостных. Перед ней развернулась вся ее жизнь — жизнь простая, спокойная, не отягощенная условностями.
Ганс молча и сосредоточенно следил за происходящим. Позади них Шарлотта бросала восторженные реплики: «Schon!», «Wunderbar!», «Fabelhaft!»[5]
Мать всецело предавалась созерцанию незнакомой жизни, подобно исследователю, изучающему карту страны, перед тем как туда поехать. Время от времени она просила остановить показ фильма и дать объяснения. Вот Стивен марширует с командой Общества спасения на водах. Вот Джой несется с гребня волны на доске. Вот дети играют с молодым кенгуру. Она должна знать все об их жизни. Она переводила взгляд с экрана, где Стивен играл с Энн и Патрицией в волнах прибоя, на Стивена, освещенного проекционным аппаратом, словно желая убедиться в том, что это действительно ее сын. Она внимательно просмотрела заснятые в фильме комнаты их дома, хотела знать, из какого дерева сделана мебель, какого цвета обивка. Она долго рассматривала последние снимки Патриции. (И Стивен по ее просьбе остановил демонстрацию фильма.) С экрана она перевела взгляд на Энн, притянула девочку к себе, словно хотела обнять их обеих.
5
Прекрасно! Чудесно! Изумительно! (нем.)