Страница 10 из 61
— Вот видите, — продолжала Берта, водя пальцем по каждой строке, — в тысяча семьсот девяносто шестом году родился прадед моего отца: Эрнст Эрик Фридрик. Он происходил из родовитой прусской семьи. Русские ограбили нас, отняв родовое поместье. Сейчас все это отошло к Польше.
Род фон Мюллеров восходит к более далеким временам. При Фридрихе Втором один из фон Мюллеров, в чине капитана, отличился в боях. Но библия, в которой хранилась родословная, была уничтожена во время пожара, когда поляки подожгли дом в тысяча девятьсот сорок пятом году. О, эти польские варвары!
Нахмурившись, она посмотрела на Джой горящими, злыми глазами. Из-за чего? Из-за давно умершего предка, из-за потерянного имения или сгоревшей библии? Этого нельзя было понять.
Не испытывая интереса к истории рода фон Мюллеров, Джой остановилась на последней записи: дети Эрнста Фридриха и Анны-Марии-Луизы (урожденной фон Альбрехт):
Карл-Вильгельм: род. 1912
Хорст-Курт: род. 1916
— Он был назван по имени моего дяди со стороны отца, — заметила Берта.
Берта-Луиза: род. 1910
Штефан-Эрнст: род. 1928
— Теперь вы понимаете, почему Штефан для нас всегда останется мальчиком. Он так долго был самым младшим в семье!
Принадлежность к столь родовитой семье смутила Джой (ведь она даже не знала, кем был ее прадед). Она прочла запись об их браке:
Джой: урожд. Блэк
Затем шли имена детей: Энн и Патриции.
— Нам всегда казалось странным, что у вас одно имя: «Джой», и мы гадали, что же оно означает?
— Только то, что оно значит, и ничего больше. Отец так обрадовался, когда я родилась, — у матери были трудные роды, — вот они и решили назвать меня «Джой», что означает «радость».
— О-о! — Судя по тону Берты, имя было явно неподходящее.
— Видите ли, — продолжала она, — я вышла замуж за одного из фон Мюллеров, моего дальнего родственника из Силезии. А вот мои сыновья:
Адольф-Вильгельм: род. 1932— умер 1945
Иоганнес-Эрнст: род. 1940
Задумавшись, она глубоко вздохнула и, проведя пальцем по списку, прошептала:
— Кровь фон Мюллеров течет в жилах всех этих поколений! Разве вас не волнует сознание того, что имя вашего сына будет вписано в эту книгу?
— Н-нет. Мои дочери уже вписаны в нее.
Берга захлопнула библию и заперла ее на ключ.
— Это далеко не одно и то же, — сказала она холодным тоном.
— Всякий раз, входя в эту комнату, я радуюсь, что она обрела свое подлинное назначение, — сказала Берта своим обычным тоном, когда они были уже у дверей библиотеки. — Пока мы не восстановили фабрику, которая, как вам известно, была разрушена во время налетов, отец использовал библиотеку в качестве конторы и зала заседаний. Сколько пота и крови стоило нам это восстановление! Сейчас, когда наши дела поправились и даже идут лучше, чем когда-либо, отец проводит здесь особо важные совещания. Для него, да и для нас всех, это имеет символическое значение.
Они вышли из комнаты. Берта заперла дверь на ключ и спросила:
— Вы не видели фотографию моего сына?
Джой отрицательно покачала головой, сожалея, что у нее недостает мужества сказать, что ей и не хотелось бы ее видеть. Вместо того она последовала за Бертой вверх по широкой мраморной лестнице и длинному коридору мимо комнаты Ганса, к апартаментам, по своему расположению напоминавшим те, что были отведены ей и Стивену. Комната, как и у них, с балконом, но в ней было больше света, чем в их комнате, так как два окна выходили на восток. Но окна была закрыты тяжелыми занавесами пурпурного цвета на роскошной подкладке. И, когда Берта включила множество лампочек в белых пергаментных абажурах, черный ковер на полу поглотил свет.
— Моя гостиная, — сказала Берта. — А вот моя спальня. Я переехала сюда в начале тысяча девятьсот сорок четвертого года. Наш дом был разрушен во время бомбежки. Ничего не осталось. Ничего. У нас была редкая антикварная мебель, мы привезли ее из Чехословакии в тысяча девятьсот тридцать девятом году. Проклятые чехи! Все погибло, и у меня с той поры руки опустились. Потерять в один год мужа, сына, дом — это едва не сломило даже такую сильную женщину, как я.
Вздрогнув, она взяла в руки большую фотографию мужчины в военной форме.
— Вильгельм, мой муж. Но фотография не дает правильного представления о нем. Ростом он был выше шести футов. — Вздохнув, она посмотрела на суровое, жестокое лицо на портрете. — Его убили в Норвегии. После его смерти мужчины для меня перестали существовать!
А вот мой сын Адольф! Не правда ли, он похож на отца ?
С фотографии на нее смотрело мальчишеское лицо с тем же суровым и жестоким выражением.
— Замечательный мальчик! В двенадцать лет он был награжден рыцарским крестом за героизм, проявленный в битве под Берлином. Неделю спустя он был убит.
— Двенадцати лет? — едва могла вымолвить Джой с чувством жалости и отвращения.
— Двенадцати! — повторила Берта, стирая воображаемую пылинку с рамки портрета. — Мальчик — герой. Мое самое большое горе, — но пусть это останется между нами, — Ганс совсем не похож на фон Мюллеров.
— Он очень мил.
— Очень мил! Моя дорогая, нам не нужны милые мужчины! Что сказали бы вы, если б Штефан интересовался только лишь театром и искусством.
— Ябы не возражала, пусть только зарабатывал бы достаточно, чтобы содержать нас.
— Скажите спасибо: Штефан не таков! Мы радуемся, что Австралия выбила из него это «милое». Впрочем, тут и война сыграла свою роль. — Она поставила портреты на шкафчик, так чтобы они были на виду у всех. — Война выявляет величие духа в мужчинах и женщинах. О, моя дорогая, слов нехватает, чтобы рассказать, как мы страдали в эту войну! Эти ужасные налеты. День и ночь, не переставая. Бесчеловечно! Наш дом стоял на Вильгельмштрассе — сейчас он в советской зоне, и бомбежки там были еще страшнее, чем здесь, потому что неподалеку от нас находилась имперская канцелярия. Когда бомба попала в наш дом, мы с Гансом сидели в подвале. В отличие от большинства жителей нашего квартала у нас не было убежища под домом. Мы не верили, что враг зайдет так далеко. Вместе с нами в подвале находилась датчанка, простая женщина, служившая у меня; и вдруг она впадает в истерику! Представьте себе, эта дуреха в истерике, Ганс плачет, старик садовник — голландец, — заткнув уши, стонет, что ему пришлось уже пережить бомбежку в Роттердаме! Не знаю, как я не сошла с ума. И только на другой день в полдень рабочие с фабрики отца расчистили выход. Вообразите, что я пережила! А Ганс так совсем заболел.
Джой пробормотала что-то в знак сочувствия; у нее чуть голова не закружилась при мысли, что Энн и Патриция могли тоже оказаться в таком ужасном положении.
Когда Берта ставила портреты на место, у нее дрожали руки.
— Потерять моего Адольфа! Я была в отчаянии. О, эти ночи без сна! Я не расставалась с ампулой цианистого калия. В то время мы все имели цианистый калий, так как, несмотря на героическую оборону Берлина, становилось все более ясным, что орды русских нахлынут на нас. После писем Карла из Сталинграда мы жили в страхе.
Слезы заблестели на ее белесых ресницах и потекли по щекам.
— Потерять все! — всхлипывая, говорила она. — Все, ради чего стоило жить.
Джой положила руку на ее подрагивающее от подавленных рыданий плечо.
— Если бы не дорогая принцесса, меня не было бы в живых. Работая в организации, я обрела смысл в жизни.
— Бедняжка, — прошептала Джой. — Могу представить, что вам пришлось пережить. Тетушка моей мамы потеряла детей, дом, все, что у нее было, в Ковентри. Мама послала за ней. И ее привезли к нам совсем больной.
— Ковентри! — Берта высвободила плечо. — Ковентри! Какое может быть сравнение! Ведь это было еще в самом начале войны.
Джой очутилась в коридоре. Дверь за ее спиной захлопнулась. От удивления она ничего не могла понять. Что случилось? Что такое она сказала?
Под гнетущим впечатлением всех этих смертей и страданий Джой вернулась в свою комнату.