Пугачев Победитель

ББК 47.2.1. П26

Первухин М. К.

П26 Пугачев-победитель: Роман—Екатеринбург. КРОК- Центр, 1994 — 496 с.

„ По всей России, как гром, проносится весть о гибели императрицы Екатерины и наследника престола Павла Петровича во время морского смотра от бури. Пугачев побеждает, вступает в Москву и садится на древнем троне царей московских и императоров всероссийских-

В пер.: 50 000 экз. С 28.

п 4734100000 - 21 8В2(03) - 94

ISBN 5-85779-079-4 © КРОК-Центр, оформл., 1994

ПРЕДИСЛОВИЕ к первому изданию 1924 года

Обычно авторы фантастических романов помещают их действие в будущих временах, где ничто не ограничивает полета их фантазии. Более редки фантастические романы из прошлого. В этих случаях авторы или уходят в темную глубь веков, или избирают местом действия условные, вымышленные страны, чья жизнь лишь отдельными чертами напоминает ту или другую эпоху в той или другой стране.

Автор «Пугачева-победителя», назвавший свой труд «историко-фантастическим романом», выполнил смелый и совершенно неиспользованный замысел. Местом действия своего романа он выбрал вполне определенную страну во вполне определенную историческую эпоху,— Россию во время пугачевщины.

Стоя первоначально, лишь с легкими отступлениями, на почве исторической действительности и широко развернув перед глазами читателя яркую картину разбушевавшегося народного моря с самим самозванным «анпиратором» Пугачевым и множеством мелких «анпи- раторов», работавших под его руку в глухих углах, автор, дойдя до осады Пугачевым Казани, внезапно и круто сворачивает с исторических рельсов в область воображения.

По всей России, как гром, проносится весть о гибели императрицы Екатерины и наследника престола Павла Петровича во время морского смотра от бури. Пугачев побеждает, и самозванный «анпиратор Петра Федорович», вознесенный народным шквалом, возглавитель того русского бунта, который Пушкин назвал «бессмысленным и беспощадным», вступает в Москву и садится на древнем троне царей московских и императоров всероссийских.

Что было бы, если бы в свое время Пугачев победил?

Этот вопрос не однажды приходил в голову нам, русским, судьбой обреченным увидеть нашу Россию побежденной вторьил «университетским Пугачевым», который, кроме «свободы» и «власти бедных», этих старых испытанных средств затуманивать разум народный, принес с собой яд много сильней,— учение Карла Маркса, то зелье, каким, по счастью для тогдашней России, еще не располагал Емельян Пугачев.

На этот вопрос, возникший вдруг из глубины прошлого и ставший таким неожиданно острым для нас и в наши дни, дает нам ответ автор предлагаемого романа.

В его исторической фантазии мы переживем снова, хотя и в иной обстановке, развал, муки и судороги России. Мы увидим неведомо откуда пришедшего самозванного повелителя России с его каторжными сподвижниками, пирующего в кремлевских палатах. Мы увидим и их «государственное строительство».

Перед нами пройдут, как в зеркале, все те силы,— и разрушительная, и целебная,— которые таились и таятся спокон века в глубине русской души.

И зрелище их, сплетенность в смертельной борьбе на страницах этой книги, зажжет нас особым и острым трепетом, ибо не снова ли в наше время силы Света и силы Тьмы боролись и борются перед нами за Россию!

Но не дано Тьме победить Свет навсегда, как не победила Тьма и в этом романе, который дает нам увидеть бесславный конец злых и спасение Российского государства.

Мы знаем заранее, что эта книга останется мертвой для тех, для кого «Родина» и «Россия» — пустой звук. Но тебе, русский читатель, в ком течет русская кровь и бьется русское сердце, она скажет многое.

Если в тот час, когда ты будешь читать эти страницы, не пошлет еще Бог совершиться нашей русской надежде, храни в себе упорно ее пламень и, закрывая оконченную книгу, повтори с верой ее последние слова!

Россия будет!

Сергей КРЕЧЕТОВ.

Ш^Ш

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Л

евшин долил темным, густым вином свой только что наполовину опорожненный серебряный дорожный стакан в виде невысокой стопки, выпил глоток, с наслаждением прополоскал ноздри табачным дымом из любимой фарфоровой трубки, вывезенной им еще во дни императрицы Елизаветы из Саксонии, побарабанил пальцами по краю стола и потом сказал стоявшему перед ним в почтительной позе старику-управляющему:

Высыпай свою торбу!

Што прикажете, батюшка-барин? — осведомился управляющий.

Выкладывай, говорю, все!

Насчет чево, то есть, батюшка-барин?

Все, что знаешь. Только, смотри у меня! Чтобы начистоту! Вилять хвостом нечего! Ты меня знаешь. Я шуток не люблю...

Какие тут шутки?! — возразил управляющий— Да разве я посмел бы дозволить себе с вашей милостью... Слава тебе, господи, хоша сам я и не знатнова роду, а всего только вольноотпущенный крестьянин их сиятельства, князя Ивана Александровича Курганова, однако обращение понимаю, што и как... А вашу милость, батюшка-барин, кто ж не знает? Левшины- господа по всему уезду известные. Опять же, ваша милость у наших князей своим человеком были. Я вашей милости услужал еще при покойной государыне...

Ладно! Ты мою милость оставь в покое. Зубы у моей милости не ноют: заговаривать не требуется.. Докладывай, говорю. Только начистоту, без утайки!

Да мне што, батюшка-барин? Я — как на духу... Я для вашей милости хоть разопнусь. Я за своих господ-благодетелей сейчас на мученье пойду, хоша мне вольная и дадена милостью еще покойного князя Александра Петровича... А только надо бы мне раньше-то знать, чего вашей милости угодно. А я вашей милости..

Не пой. По пунктам тебя допрашивать, что ли?

И точно, по пунктам,— обрадованно закивал головой управляющий.

Тебя Анемподистом кличут?

Анемподистом, ваша милость При выходе на волю получил и хвамилию: Анемподист Васильев, сын Кур- гановский. Как мы спокон веков — кургановские...

Господа куда уехали? И когда?

Сказано было нам, што по делам в Казань-город, будто к сродственникам, то есть, к господам Лихачевым...

Юрочка! Слышишь? — кивнул Левшин лежавшему на диване и рассеянно перелистывающему какую-то книгу в тисненом золотом сафьяновом переплете молодому человеку.— Разве твои в Казани сейчас?

Дядя Никита там должен быть! — откликнулся молодой человек.— А я тут прелюбопытную вещь сыскал. Объяснение в любовных чувствованиях кавалера де Граммона к одной прелестной даме, каковая, будучи весьма знатной персоной и придворной дамой королевы французской, переоделась простой пастушкой..

Ну тебя к черту, со всеми твоими кавалерами и прелестницами! — сердито выругался Левшин.— Тут каша такая заваривается, что, может быть, всему государству расхлебывать придется, а ты..

Анемподист переступил с ноги на ногу, вздохнул и потупился.

Когда, говоришь, уехали господа?—повторил вопрос Левшин, прихлебывая вино.

На той неделе в пятницу! — встрепенулся управляющий.—Живо так уложились, только самое нужное и забрали. Сами налегке тронулись, дормез да три подводы всего с вещами, а следом я обоз снарядил: одиннадцать подвод всего. Сынишка мой, Лукашка, повел. Надо бы ему вернуться, да нету што-то... А князек молодой, Петр Иванович, оченно уж упирался. Не хотелось ему, видно, уезжать-то..

С девкой какой спутался, что ли?—усмехнувшись, осведомился Левшин, снова набивая трубку.

Есть тот грешок, ваша милость. Грунькой зовут девчоночку. Птичницы дочка богоданная, а кто в отцах ходил, того, поди, и сама птичница не ведает...

Ну, ладно. Дальше!

А што дальше-то, батюшка-барин?

Мужики как?

По изрезанному морщинами лицу управляющего пробежала зыбь. Серые глаза спрятались в узкие щелки припухших красных век.

Насчет чего, то есть? Ежели касательно Груньки..