Страница 6 из 40
ОБЛАКА
1 На солнце зо́лотом сверкает дождь летучий, озера в небесах синеют горячо, и туча белая из-за лиловой тучи встает, как голое плечо. Молчи, остановись… Роняют слезы рая соцветья вешние, склонясь через плетень, и на твоем лице играет их сырая, благоухающая тень. Не двигайся, молчи. Тень эту голубую я поцелуями любовно обогну. Цветы колышутся… я счастлив. Я целую запечатленную весну. 2 Закатные люблю я облака: над ровными, далекими лугами они висят гроздистыми венками, и даль горит, и молятся луга. Я внемлю им. Душа моя строга, овеяна безвестными веками: с кудрявыми багряными богами я рядом плыл в те вольные века. Я облаком в вечерний чистый час вставал, пылал, туманился и гас, чтоб вспыхнуть вновь с зарею неминучей. Я облетал все зримое кругом, блаженствовал и, помню, был влеком жемчужной тенью, женственною тучей. Берлин, 1921 г.В ПОЕЗДЕ
Я выехал давно, и вечер неродной рдел над равниною нерусской, и стихословили колеса подо мной, и я уснул на лавке узкой. Мне снились дачные вокзалы, смех, весна, и, окруженный тряской бездной, очнулся я, привстал, и ночь была душна, и замедлялся ямб железный. По занавеске свет, как призрак, проходил. Внимая трепету и тренью смолкающих колес, я раму опустил: пахнуло сыростью, сиренью. Была передо мной вся молодость моя: плетень, рябина подле клена, чернеющий навес и мокрая скамья, и станционная икона. И это длилось миг… Блестя, поплыли прочь скамья, кусты, фонарь смиренный. Вот хлынула опять чудовищная ночь, и мчусь я, крошечный и пленный. Дорога черная, без цели, без конца, толчки глухие, вздох и выдох, и жалоба колес, как повесть беглеца о прежних тюрьмах и обидах. Груневальд, 4. 7. 21.«Кто меня повезет…»
Кто меня повезет по ухабам домой, мимо сизых болот и струящихся нив? Кто укажет кнутом, обернувшись ко мне, меж берез и рябин зеленеющий дом? Кто откроет мне дверь? Кто заплачет в сенях? А теперь — вот теперь — есть ли там кто-нибудь, кто почуял бы вдруг, что в далеком краю я брожу и пою, под луной, о былом? Берлин, 1921 г.ПЕРО
Зелененьким юрким внучатам наказывал леший в бору: «по черным ветвям, по зубчатым, жар-птица порхнет ввечеру; поймайте ее, лешенечки, и клетку из лунных лучей возьмите у ключницы-ночки, да так, чтоб не видел Кощей. Далече от чащи брусничной умчите добычу свою; найдете вы домик кирпичный в заморском, туманном краю. Оставьте ее на пороге: там кроткий изгнанник живет; Любил он лесные дороги и вольный зеленый народ.» Так дедушка-леший на ели шушукал, и вот ввечеру, как струны, стволы зазвенели, и что-то мелькнуло в бору. Маячило, билось, блестело, Заохал, нахохлился дед… Родимые, знать, улетела жар-птица из пестрых тенет. Но утром, как пламя живое, на пыльном пороге моем лежало перо огневое с цветным удлиненным глазком. Ну что ж, и за этот подарок спасибо, лесные друзья. Я беден, и день мой неярок, и как же обрадован я. Кембридж, 7. 6. 21.«Мечтал я о тебе так часто, так давно…»
Мечтал я о тебе так часто, так давно, за много лет до нашей встречи, когда сидел один, и кралась ночь в окно, и перемигивались свечи. И книгу о любви, о дымке над Невой, о неге роз и море мглистом я перелистывал, и чуял образ твой в стихе восторженном и чистом. Дни юности моей, хмельные сны земли, мне в этот миг волшебно-звонкий казались жалкими, как мошки, что ползли в янтарном блеске по клеенке. Я звал тебя, я ждал. Шли годы. Я бродил по склонам жизни каменистым и в горькие часы твой образ находил в стихе восторженном и чистом. И ныне, наяву, ты, легкая, пришла, и вспоминаю суеверно, как те глубокие созвучья-зеркала тебя предсказывали верно. 6. 7. 21.