Страница 14 из 41
Однако она понимала, что его губы совершают что-то запретное – возбуждающее и в то же время томное. Он целовал Келли с такой умелой страстью, что ей показалось, будто она поплыла куда-то сквозь темноту, озаряемую золотыми вспышками.
Его подбородок, упрямый, твердый и небритый, терся о ее мягкую кожу. Горячие и жесткие губы открылись, и под его напором она тоже приоткрыла рот.
Шелковистым языком он провел по ее губам, коснулся трепещущего языка, как будто пытающегося произнести новое слово.
Какое наслаждение, думала Келли, находиться в объятиях этих сильных рук, быть согретой этой мощной силой, испытывать такие страстные поцелуи, что по сравнению с ними блек и исчезал весь остальной мир…
«Келли, не смей!» Голос матери прозвучал в ее голове так отчетливо, как будто Сисси была рядом. Внезапно Келли поняла, что совершает опасный и глупый поступок. Это завораживающее наслаждение от ласки опытного мужчины и было тем самым ядом, который едва не погубил жизнь Сисси и омрачил детство Келли.
«Дочка, остерегайся этой ловушки», – всегда говорила ее мать о любви и сексе. Келли вспомнила смущенное, пристыженное выражение на лице Сисси, когда она начинала разговор о подобных вещах, вспомнила ее затравленные глаза, в которых билась боль, обиженную складку губ. Вот что сделала с Сисси любовь – любовь и наркотическое опьянение сексом.
Именно то, что страстный поцелуй Зейна казался ей таким правильным и в то же время – огромной ошибкой, по-настоящему испугало Келли. Она моментально спустилась с вершин блаженства, падая в бездну смутного ужаса, который преследовал ее почти всю жизнь.
Одна ее половина желала броситься прочь от Зейна, другая же хотела остаться, продолжить борьбу и наказать его за то, что он пробудил в ней слишком бурные чувства. Казалось, реальность тускнеет и отдаляется от нее, но уже в следующий миг все снова стало ясным, понятным, холодным и лишенным малейших иллюзий.
Ее губы затвердели под его ищущим ртом, тело сжалось и застыло. Подняв руку, Келли толкнула его в грудь и отвернула лицо.
Он лишь чуть-чуть шевельнулся, как будто ее удар не был достаточно силен, чтобы отвлечь его внимание. Его губы оказались в нескольких дюймах от ее уха; Келли ощущала теплоту его дыхания. Он прошептал:
– Ну что, испугались?
– Нет, – ответила она, пытаясь высвободиться из его объятий, – испытала отвращение. Пустите меня, садист!
Зейн сжал ее тело крепче, и она поняла, что бегство невозможно, пока он сам не отпустит ее.
– По вашим поцелуям не похоже, чтобы вы испытали отвращение.
– Я вас не целовала! – задохнулась от возмущения Келли. – Отойдите от меня немедленно! Я… я подам на вас в суд. Я сделаю так, что вас будут поносить во всех газетах. Это сексуальное преследование. Это…
Зейн рассмеялся.
– О, Келли, я сражен! Идеальный аргумент, от которого кровь застыла бы в жилах у любого респектабельного мужчины. А я респектабельный человек, уверяю вас. Садист? Никогда. Садист получает удовольствие от чужой боли, а я – нет. Мне нравится доставлять наслаждение. Никакое это не преследование, если только не называть преследованием попытку доставить удовольствие.
Келли не удержалась и еще раз ударила его в грудь, не задумываясь, сколь бесполезным будет этот удар.
– Пустите меня, сво…
Зейн оборвал ее, встряхнул и повернул к себе, заставив смотреть в глаза.
– Не говорите того, о чем пожалеете. Не волнуйтесь, я не стану принуждать вас к тому, чего вы не хотите. Возможно, за единственным исключением: открою вам одну истину – каждый в этом мире чего-нибудь да боится. А вы, такая воспитанная, самодовольная, боитесь бурных эмоций – любых эмоций, выходящих за рамки вашего крохотного безопасного круга. Джимми всегда опасался, что вы вырастете такой трусихой.
Тон его голоса, странная улыбка – и нежная, и пренебрежительная – умерили ее страх, но не гнев.
Каким-то непонятным, внутренним чутьем она понимала, что Зейн не причинит ей вреда – это противоречит его натуре. Но она рассердила и оскорбила его, и теперь он намерен ее проучить, причем самым действенным и унизительным способом.
– Убирайтесь отсюда, – приказала она, усмиряя неистово колотящееся сердце, – что бы вам ни говорил мой дядя. Какого черта он выбрал в друзья именно вас…
Зейн положил указательный палец на ее губы, заставляя замолчать.
– Вы никогда не поверите этому, детка, но в некотором отношении мы с ним одного поля ягода. У нас было много общего – у Джимми и у меня.
Келли пренебрежительно усмехнулась и отвела его руку от лица.
– В вас нет ни капли сходства. Не понимаю, как он мог доверять вам…
Его улыбка стала еще шире и ироничнее.
– Он доверял мне, зная, что может на меня положиться.
Теперь он держал ее только за плечо, и не очень крепко, но их лица оставались почти рядом. Келли следовало вывернуться из тисков его пальцев и отступить подальше, но почему-то она этого не делала. Причиной, как объяснила самой себе Келли, была гордость.
Она взглянула в упор в серые глаза Зейна, пытаясь пристыдить, вынуждая его отступить первым. Зейн не поддался. В очередном приступе тревоги Келли поняла, что если будет смотреть в эти глаза достаточно долго, то наверняка утонет в них. Переливы его радужки напомнили Келли разбитое стекло, цвет был насыщенным, но не ясным, с паутинкой крохотных точек.
В этих глазах скрывались все мыслимые сложности, все противоречия и эмоции. На мгновение Келли показалось, что она уловила в его взгляде сожаление и даже что-то напоминающее печаль. Зейн нахмурился.
– Извините, – просто сказал он, и это слово прозвучало из его уст совершенно неожиданно. Но Келли поняла: он сказал правду, ему действительно было жаль. – Я даже нарушу свое правило и произнесу это дважды. – Он поднял руку и провел вдоль ее щеки, еле касаясь кожи кончиками пальцев. – Извините. Но вы свели меня с ума так внезапно, как не удавалось ни одной женщине в моей жизни.
Сожаление в его глазах погасло, сменившись каким-то другим, мрачным и непонятным выражением. Зейн подхватил выбившуюся прядь ее волос и обвил вокруг пальца.
– Почти все время с нашей первой встречи у меня было желание поцеловать вас. И все же – я этого не хотел, совсем не хотел.
Келли глубоко вздохнула – так резко, что у нее заныло в груди. Мелькнула смущенная мысль: не собирается ли Зейн вновь поцеловать ее? А если вдруг попытается, позволит ли она? Приоткрыв губы, она не могла отвести взгляда от бездонной хрустальной глубины его глаз.
– Не бойтесь меня, Келли, – тихо произнес он. – Вам незачем бояться.
И, вместо того чтобы снова прижать ее к себе, он отступил и убрал руки. Подошел к столу и обернулся.
– Я никогда не смогу заставить себя причинить вред – намеренно причинить – тому, кого любил Джимми. Но непреднамеренно, из злости и гордости, люди иногда вредят друг другу. Злость и гордость – отвратительные качества, но, похоже, мы пробудили их друг в друге. Очень жаль.
Келли молчала, поглядывая на Зейна и ощущая, как все ее тело странно напряглось.
Хмурое выражение появилось на его лице.
– Поэтому давайте заключим договор: вы молчите о моих книгах, а я – о ваших, да и о вашем образе жизни тоже. Если бы Джимми когда-нибудь увидел нас в гневе, от расстройства он запил бы на целый месяц. Я вернусь. Как я уже говорил, только я знаю, куда надо отвезти его прах. Сегодня я занят, поэтому мы отложим это до завтрашнего вечера.
Келли по-прежнему молчала. Взяв кофейник со стола, Зейн приподнял его в знак насмешливого приветствия.
– Отныне и впредь давайте критиковать друг друга объективно, а не по личным соображениям, ладно?
Она глубоко вздохнула.
– Мне казалось, вы предпочитаете личное.
Улыбка Зейна получилась мрачной.
– Так и есть. Но, думаю, в вашем случае я сделаю исключение. Будьте осторожны и немедленно отвезите камешки в банк.
Он повернулся и вышел вон. Как только дверь открылась, пятнистый пес скользнул в дом на такой скорости, что проехался по скользкому линолеуму и едва не врезался в ножку стола. Это настолько развеселило собаку, что она принялась неистово плясать вокруг Келли, стуча когтями по полу.