Страница 25 из 144
Соэда как будто подслушал мысли Сэцуко. Ведь и она часто так думала. Кумико не вмешивалась в разговор сестры с Соэдой, она только слушала, печально опустив голову.
Было уже три часа, когда Соэда и Кумико простились с хозяйкой дома. Освещенные осенним солнцем деревья отбрасывали длинные тени. Сэцуко долго глядела юноше и девушке вслед, пока они не скрылись за поворотом изгороди, увитой красным амарантусом…
На следующий день Соэда попытался добиться приема у господина Мурао. К телефону подошел секретарь и спросил, по какому делу ему нужен Мурао. Соэда ответил, что хотел бы встретиться по личному вопросу.
— Господин Мурао сейчас очень занят, поэтому прошу изложить суть дела мне. Тогда я смогу выяснить, когда он сможет вас принять, — настаивал секретарь.
— О цели встречи я хотел бы сообщить самому господину Мурао, — упорствовал Соэда.
Секретарь, по-видимому, переключил аппарат, потому что в трубке раздался другой голос:
— Мурао слушает. По какому делу вы хотите со мной встретиться?
— Я хотел бы получить у вас кое-какую информацию, — сказал Соэда, назвав себя и газету, которую он представлял.
— Навряд ли я смогу быть вам полезен. По сложным вопросам внешней политики вам лучше обратиться к более высокому начальству.
— На мой вопрос можете ответить только вы, — настаивал Соэда.
— Что же это за вопрос? — Голос Мурао звучал не слишком дружелюбно, таким тоном говорят обычно чиновники — вежливо, но холодно.
— Я собираю, — заторопился Соэда, — материалы для книги о дипломатах военных лет. Вы, господин Мурао, в те годы тоже были на дипломатической работе в нейтральной стране.
— Был.
— По этому делу мне и хотелось бы с вами встретиться.
— Н-да, — протянул Мурао, должно быть обдумывая ответ. — Не уверен, что сумею сообщить вам что-либо интересное. — Тон его несколько смягчился. — Но если вы настаиваете, прошу вас зайти сегодня в три. К сожалению, могу уделить вам не более десяти минут, — сказал он после паузы, потребовавшейся, наверно, чтобы взглянуть на расписание дня.
— Благодарю, — ответил Соэда и повесил трубку.
В условленное время Соэда вошел в здание министерства иностранных дел. И в лифте, и в коридорах четвертого этажа, куда он поднялся, было много иностранцев. Несколько человек, пришедших с какой-то петицией, слонялись по коридору.
Девушка провела его в приемную и попросила подождать. Соэда подошел к окну и поглядел вниз. По улице нескончаемым потоком мчались машины. Красиво выделялись резные листья каштанов в лучах осеннего солнца.
Вскоре послышались торопливые шаги и в приемную вошел довольно полный мужчина в отлично сшитом костюме. У него был холеный вид, редкие волосы были аккуратно зачесаны.
— Мурао, — представился он, принимая от Соэды визитную карточку. — Прошу.
— Извините за беспокойство, — сказал Соэда, усаживаясь напротив Мурао.
Бесшумно вошла девушка, поставила чашечки с чаем и так же бесшумно удалилась.
— Итак, что вас интересует?
— Вы, кажется, находились в нейтральной стране до конца войны?
— Да, — подтвердил Мурао.
— Как раз в то время посланник вернулся в Японию и его функции были возложены на первого секретаря представительства Кэньитиро Ногами?
— Совершенно верно.
— Господин Ногами скончался за границей?
— Да, к сожалению, — тихо произнес Мурао.
— Ему приходилось много работать?
— Очень. — Мурао закурил сигарету. — Именно непосильная работа сократила ему жизнь. Я в ту пору служил под его началом, и нам пришлось потратить немало сил на осуществление целей дипломатии военного времени.
— Кажется, именно вы привезли прах господина Ногами на родину?
— Вы, я вижу, прекрасно осведомлены. — Мурао пристально посмотрел на Соэду, и взгляд его стал жестче.
— Об этом сообщалось в свое время в газетах.
— Да, это верно, — согласился Мурао.
— Господин Ногами еще в студенческие годы увлекался спортом, особенно дзю-до…
— Да, у него был даже третий дан.
— Я слышал, он обладал весьма крепким здоровьем.
— Чрезмерное увлечение спортом в юности сказывается впоследствии на легких.
— Значит, Ногами умер от туберкулеза?
— Да. В сорок четвертом году. Ногами серьезно заболел. Врачи обнаружили у него туберкулез и предложили сменить климат. При такой болезни работать на износ, как работал он, было нельзя. Это угрожало уже самой жизни. Однако Ногами упорствовал. Тогда мы все, чуть не насильно, отправили его в Швейцарию.
Мурао говорил медленно, прикрыв глаза, словно припоминал подробности тех давних дней.
— И там, в Швейцарии, Ногами скончался?
— Да. Когда нас известили об этом, я поехал за его останками. В ту пору добраться до Женевы стоило большого труда.
— Вам удалось встретиться с врачами и узнать подробности?
На мгновение с лица Мурао исчезла улыбка и доброжелательное выражение сменилось почти враждебным. Но он постарался сразу же взять себя в руки, понимая, что Соэда внимательно за ним наблюдает.
— Безусловно, я расспросил их, — сказал Мурао после довольно длительной паузы. — Ногами пролежал в больнице три месяца. Как ни печально, но отправлять его в Японию в том состоянии не представлялось возможным. Тем более что у нас не нашлось бы даже необходимых лекарств, а в Швейцарии их было больше чем достаточно, — добавил Мурао, опустив глаза.
— Вы прибыли в больницу уже после кремации?
— Да, Ногами скончался за две недели до моего приезда, и его, естественно, кремировали. Прах передал мне главный врач больницы. Имени его сейчас не припомню.
Наступила пауза. Соэда некоторое время разглядывал висевшую на стене картину с изображением Фудзиямы.
— Как чувствовал себя Ногами в последние дни? — спросил он, оторвав взгляд от картины и внимательно наблюдая за Мурао.
— Мне сказали, что он был спокоен и лишь сожалел, что выбыл из строя в столь ответственный момент. Оно и понятно — Япония находилась на грани катастрофы.
— В сообщении, опубликованном в газетах, говорилось, что господин Ногами, замещая посланника, отдавал все силы осуществлению целей японской дипломатии военного времени в условиях сложной политической ситуации на Европейском континенте. Не можете ли вы более конкретно рассказать, в чем заключалась его работа?
— Н-да, — произнес Мурао, и на его лице появилась та неопределенная улыбка, какая бывает, когда человеку не хочется отвечать на вопрос. — О его конкретной работе мне, собственно, ничего не известно.
— Но ведь вы работали вместе!
— Это верно, но Ногами действовал самостоятельно, не посвящая меня в свои дела. Учтите, тогда работа отличалась от дипломатии мирных дней. Связь с Японией из-за препятствий, чинимых противником, была нерегулярной, и Ногами, как, впрочем, и всем остальным сотрудникам, приходилось подчас действовать на свой страх и риск, полагаясь исключительно на собственное разумение.
— И все же, — упорствовал Соэда, — вы работали под непосредственным руководством Ногами и в целом должны были представлять, в чем заключалась его дипломатическая деятельность. Я не спрашиваю вас о подробностях, скажите хотя бы в общих чертах.
— Затрудняюсь вам что-либо ответить, — на этот раз без обиняков сказал Мурао. — Еще не время раскрывать перед всеми нашу деятельность.
— Но ведь речь идет о событиях шестнадцатилетней давности.
— И все же не время. Ведь еще живы участники тех событий, и мы поставили бы их в крайне затруднительное положение. — Мурао вдруг прикусил язык, сообразив, что сказал лишнее. Улыбка мгновенно исчезла с его лица.
— Есть люди, которые оказались бы в затруднительном положении? — ухватился за эти слова Соэда. Возникла та самая ситуация, когда один старается поскорее захлопнуть дверь, а другой, просунув в щель ногу, не дает этого сделать. — Что это за люди? Разве им теперь еще что-то грозит? Или до сих пор существуют какие-то тайны?
Мурао вроде бы и не рассердился. Он просто поднялся с кресла, давая понять, что аудиенция окончена. Как раз в этот момент вошла секретарша.