Страница 15 из 25
Подгоняемая нашими криками и подначками, сестра понемногу стала набирать скорость. Двигатель ревел, а корпус машины трясся. Сестра вцепилась в баранку, словно в волосы утопающего, а все мы следили за стрелкой спидометра, которая доползла сначала до цифры тридцать, потом до сорока, потом до пятидесяти. Мы мчались на скорости пятьдесят пять километров в час, когда вдруг дорога резко вильнула в сторону. Сестра, никогда прежде не сталкивавшаяся с чем-либо подобным, завопила: «Помогите!» — со всего маху нажала на тормоза и зверски крутанула баранку. Задние колеса резко повело в сторону, и мы со звоном, хрустом и треском врезались в кусты живой изгороди. Все пассажиры с переднего сиденья вылетели через переднее ветровое стекло, а с заднего сиденья — через заднее ветровое стекло. Стекло (тогда еще не знали никакого небьющегося триплекса) разлетелось во все стороны, и точно так же поступили и мы. Брат и одна сестра приземлились на капоте автомобиля, кто-то шмякнулся на дорогу и по меньшей мере одна из младших сестер залетела в гущу кустов боярышника, которые служили живой изгородью. Но чудом никто особенно не пострадал, не считая меня. Я почти лишился носа — он был срезан, когда я летел сквозь заднее стекло, и теперь болтался на тонюсенькой полоске кожи. Моя мать высвободилась из общей свалки и, схватив свою сумочку, вытащила из нее носовой платок. И торопливо приставила отваливающийся нос на место, придерживая его платком.
Нигде не было видно ни людей, ни жилья, не говоря уже про телефон. Какие-то птички чирикали на дереве у дороги, и больше ни единого звука.
Мать наклонилась надо мной, полулежавшим на заднем сиденье, и велела: — Откинь голову назад и так и держи. — А потом спросила у нашего шофера: — Завести снова ее сможешь?
Сестра нажала на стартер, и, ко всеобщему изумлению, мотор заработал.
— Вытаскивай ее из этих кустов, — сказала мать. — И поживей.
Сестре все никак не удавалось найти заднюю передачу. Шестеренки в коробке передач въедались друг в друга со страшным скрежетом истирающегося металла.
— На самом деле я никогда еще не ехала задним ходом, — призналась она наконец.
Все, кроме нее, моей матери и меня, в машину не садились и оставались стоять на дороге. Скрежет шестеренок, которые продолжали тереться друг о друга в коробке передач, ужасал. Словно газонокосилку волокли по камням. Сестра сказала несколько нехороших слов и побагровела лицом, но тогда брат просунул голову в кабину и сказал:
— А ногу на педаль сцепления ты ставила?
Водительница, которая в конец извелась, надавила ногой на педаль, шестерни сцепились зубцами одна с одной, и секунду спустя огромная черная зверюга скакнула назад и, двигаясь задом наперед, пересекла дорогу наискосок, и опять оказалась в гуще живой изгороди, только по ту сторону дороги.
— Постарайся хладнокровнее, — сказала мать. — Теперь попробуй вперед, но помедленней.
В конце концов, побитый автомобиль удалось извлечь и из второй живой изгороди и поставить боком поперек Дороги, так что он перегородил всю проезжую часть. И вот теперь появился человек с лошадью и телегой, и этот человек слез с телеги, подошел к нашей машине и склонился над задней дверцей. У него были большие ниспадающие усы и маленький черный котелок на голове.
— Вы, никак, в передрягу вляпались? — сказал он моей матери.
— Машину водите? — спросила у него мать.
— Не-а, — ответил он. — А вы весь путь мне начисто перегородили. У меня ж вон в повозке тысяча свежих куриных яиц только что из-под несушек, и я хочу довезти их на рынок до обеда.
— Освободите дорогу! — сказала ему моя мать. — Ребенок ранен, и серьезно, не видите, что ли?
— Тыща яиц только что из-под несушек, — повторил возница, пяля глаза прямо на руку матери, на пропитанный кровью носовой платок и на кровь, текущую по ее запястью. — А коли я сегодня до обеда не доберусь до рынка, так я же их тогда и до следующей недели не продам. И тогда они уже перестанут быть свеженькими, верно ведь? И буду я тогда сидеть на тысяче тухлых старых яиц, а на кой ляд они такие кому нужны?
— Хорошо бы они сейчас сгнили, — воскликнула мать. — А теперь сию секунду прочь с дороги! Уберите телегу! — А детям, стоявшим на дороге, она крикнула: — Быстро все в машину! Мы едем к доктору!
— Стекла повсюду на сиденьях! — закричали дети:
— Подумаешь, стекла! — сказала мать. — Мы должны поскорее доставить парня к врачу.
Пассажиры прыгнули в машину. Человек с лошадью и телегой отпрянул на безопасное расстояние. Сестра умудрилась, наконец, развернуть машину, и автомобиль помчался по шоссе в сторону хирургической клиники доктора Данбара, что на улице Катедрал-роуд в городе Кардиффе.
— Я же никогда не ездила по городу, — бормотала трепещущая сестра.
— Ну так скоро поедешь, — сказала мать. — Ты двигайся давай.
На скорости не более десяти километров в час мы в конце концов добрались до клиники. Меня вытащили из кабины и завели внутрь, причем мама все время крепко прижимала окровавленный носовой платок к моему носу.
— Боже милостивый! — вскричал доктор Данбар. — Он же срезан у него подчистую!
— Больно, — ныл я.
— Нельзя же ему всю оставшуюся жизнь обходиться без носа, — сказал врач моей матери.
— Боюсь, как раз это ему и предстоит, — заметила мать.
— Ерунда какая! — сказал ей врач. — Я его поставлю на место и пришью.
— А сумеете? — спросила у него мать.
— Попробую, — отвечал врач. — Пока что я его покрепче примотаю бинтом и в течение часа буду у вас в доме вместе с ассистентом.
Все мое лицо залепили огромными полосками лейкопластыря, чтобы удерживать нос на полагающемся ему месте, и забинтовали. После чего меня снова отвели в машину, и мы проползли те три с хвостиком километра, которые отделяли клинику от нашего дома в Лландаффе.
Примерно через час я оказался лежащим на том самом столе в детской, который несколько месяцев назад занимала моя сводная сестра, когда ее оперировали по поводу аппендицита. Сильные руки придавили меня к столу, пока мне на лицо накладывали маску из двух слоев марли, между которыми была вата. Я увидал над собой ладонь с бутылочкой, в которой, содержалась светлая жидкость, и эта жидкость лилась на маску и пропитывала вату внутри ее. Еще раз я снова почувствовал резкий запах хлороформа в смеси с эфиром, и потом какой-то голос сказал: — Дыши глубже. Вдохни полной грудью.
Я отчаянно старался вырваться, но мои плечи были надежно пригвождены к столу всей тяжестью навалившегося на меня взрослого и очень крупного мужчины. Ладонь, державшая бутылочку над моим лицом, наклоняла ее все сильнее и сильнее, и белая жидкость капала и капала на вату. Кроваво-красные круги пошли у меня перед глазами, и эти круги закружились, завертелись, пока не превратились в багровый водоворот с черной дырой посередине, и откуда-то из дальней дали, находившейся за многие километры от меня, доносился голос, произносивший: «Вот хороший мальчик. Ну, вот, еще чуть-чуть… совсем немножко еще… глазки закрой и спи…»
Я очнулся в собственной своей кровати, а рядом сидела встревоженная мать и держала меня за руку.
— Думала уж, что ты так и не соберешься пошевелиться, — сказала она. — Ты проспал больше восьми часов.
— А доктор Данбар пришил нос на место? — спросил я у нее.
— Пришил, — сказала она.
— А он там останется?
— Сказал, что останется. Как ты себя чувствуешь, миленький?
— Плохо мне, — сказал я.
После того, как меня вырвало в тазик, мне стало чуточку легче.
— Глянь-ка под подушку, — сказала мать, улыбаясь. Я повернулся и отогнул угол подушки, и под нею, на снежно-белой простыне, лежала монета — прекрасный золотой соверен с профилем короля Георга Пятого на лицевой стороне.
— Это тебе за отвагу, — сказала мать. — Ты очень хорошо вел себя. Я тобой горжусь.
Капитан Хардкасл
В те времена мы звали их наставниками, а не учителями, и в школе св. Петра одного такого я боялся больше всех остальных, кроме самого директора. Его звали капитан Хардкасл.