Жестокость

Прошагав еще примерно час, Ральф подошел к невысокому плоскому камню и решил немного передохнуть. Концом трости он соскоблил налипшую к подошвам глину, отвинтил крышку термоса, налил в нее темноватой жидкости и хотел уже было поднести ее к губам, когда в поле его зрения попал какой-то предмет в тростнике у самой воды. Он опустил крышку и пригляделся, но так и не мог определить, что это было. Солнце слепило глаза, и ему пришлось прикрыть их ладонью и сощуриться. Сейчас он явно пожалел, что не приобрел солнцезащитные очки, хотя обычно полагал, что частота появления на британском небосводе яркого солнца отнюдь не оправдывала расходов на их покупку. Но сейчас Ральф все же склонялся в пользу такого приобретения и решил при ближайшей возможности наведаться в магазин уцененных вещей.

Ральфу не хотелось спускаться к ручью — почва там была вязкая, топкая и можно было промокнуть, но любопытство все же взяло верх, да и кто знает: вдруг находка окажется действительно ценной? Он знал, что никогда себе не простит, если уйдет, так ничего и не выяснив.

Он взобрался на холм, но все равно не смог разобрать, что же именно там лежит. Очень похоже на человека, подумал Ральф, но тут же усомнился в своей версии. В самом деле, кому придет в голову мысль улечься на землю посреди болота, тем более, если учесть расходы на последующую чистку одежды?

Тогда он снова сошел вниз, допил свой кофе, но все-таки не мог прийти к окончательному решению: стоит ли идти к ручью? Наконец, тряхнув головой, уложил термос в рюкзак, посмотрел вперед, пожал плечами и двинулся вниз по склону.

Чем ниже он спускался, тем более топкой становилась почва. Ботинки засасывала хлюпающая грязь, трость глубоко уходила в землю и почти не помогала сохранять равновесие. Сухую траву сменили заросли тростника, и ему становилось все труднее удерживать лежащий предмет в поле зрения, хотя он с каждым шагом приближался к нему. В какое-то мгновение ему уже хотелось отбросить любопытство и вернуться назад, как вдруг он наткнулся на башмак.

Ральф прищурился и всмотрелся. Да, определенно в грязи глубоко увяз башмак. Он наклонился, поддел его концом трости и поднял, зажав кожаный край между большим и указательным пальцами. Скорее всего, башмак увяз в жидкой глине и соскочил с ноги, когда его обладатель шел или, что вероятнее, бежал. Но почему он не вернулся и не забрал его? Ральф повертел башмак перед глазами — тот был в довольно хорошем состоянии, правда, каблук немного стесан, да и размер — он приложил его к своей подошве — явно маловат. И все же подобное не укладывалось у него в голове: кто-то совсем недавно проходил по этим местам и явно спешил — настолько, что даже не остановился забрать собственный ботинок! Ральф не мог понять подобного пренебрежения к предметам обихода. Он огляделся, надеясь отыскать башмаку пару — в конце концов, их можно было разносить, — но ее нигде не было видно, хотя на земле остался четко и глубоко вдавленный след. Он подошел ближе. Да, явно отпечаток ноги. Вода успела просочиться внутрь, и стенки следа чуть опали. Неподалеку оказался еще один след, и Ральф двинулся в том направлении, все так же сжимая кончиками пальцев край башмака. Сейчас он действительно чувствовал интерес. Ведь как ни посмотри, один ботинок ему был совершенно ни к чему.

Наконец Ральф увидел тот самый предмет, который первоначально привлек его внимание: К нему же вели и следы — ему показалось, что среди зарослей тростника валяется груда каких-то лохмотьев. Как знать, подумалось Ральфу, вдруг кто-то в порыве безумия вздумал скинуть с себя всю одежду?

Ральф осторожно приблизился — и неожиданно замер на месте.

Да, это действительно было похоже на ворох одежды, но с другой стороны, из-под него торчала человеческая нога, и Ральф не мог оторвать от нее взгляда. Носок есть, а обуви нет. Он посмотрел на башмак, который держал в руке, потом снова на ногу. Его охватило изумление, к которому примешивалось и смущение. Ни разу за время всех своих путешествий он не встречал ничего подобного. Ральф понимал, что надо что-то делать, но опыт минувших лет жизни не давал надлежащего совета — что именно. Спустя несколько секунд он крепко сжал рукоять трости и решительно двинулся вперед, пока не подошел вплотную к телу. Одна рука человека была выброшена вперед, другая пряталась под скомканной, полуснятой одеждой. На ткани отчетливо проступали темные пятна крови, а плащ был задран кверху, полностью укрывая голову.

— Эй, — позвал Ральф.

Ответа не было.

— Слушайте, с вами все в порядке?

Человек под лохмотьями молчал.

Ральф глубоко вздохнул. Он терпеть не мог ввязываться во всякие истории, тем более когда они не касались непосредственно его самого, но здесь, похоже, не было другого выхода. Наклонившись, он резко отдернул плащ, чтобы взглянуть лежащему в лицо.

И в этот же миг мирную тишину разорвал его крик.

Головы у человека не было.

Никогда раньше Ральфу не приходилось сталкиваться с подобным…

Джон Везерби имел обыкновение несколько раз в неделю обедать в своем клубе на Сент-Джеймс. Ему нравилась тамошняя кухня, ее тщательно сбалансированная диета, в которую неизменно входил бокал — другой хорошо выдержанного бургундского; после обеда он проходил в бар, чтобы в очередной раз насладиться любимой маркой бренди и изысканной гаванской сигарой. Впрочем, едва ли правильно было бы считать Везерби человеком бездумной привычки. Ему просто пришлась по душе эта вполне удобная и к тому же действительно приятная процедура, и он не собирался вносить в нее каких-либо изменений — равно как менять своего портного и основательно вышедшие из моды костюмы.

Клуб Везерби назывался «Искатели приключений». Он уже много лет состоял его членом и ни разу не прельстился мыслью присоединиться к какому-либо иному обществу. Впрочем, за минувшие годы клуб претерпел немало изменений, став скорее модным, нежели по-настоящему профессиональным, и теперь членство в нем скорее определялось социальным происхождением, а не личными достоинствами. Сейчас это был уже далеко не тот клуб, который в свое время избрал для себя Джон, однако Везерби все же не испытывал намерения сменить его, поскольку искренне сомневался, что какой-то другой окажется более подходящим и соответствующим его ожиданиям. При этом он философски допускал, что изменился не столько клуб, сколько темп жизни. А может, дело было в том, что с возрастом изменился он сам, несколько поотстав от неудержимо спешившей вперед этой самой жизни?

Иногда он искренне жалел о безвозвратно ушедших временах, например, когда входил в бар и видел слонявшихся повсюду молодых людей, одетых в безупречно сшитые костюмы, хотя, по его мнению, и не столь изысканно подстриженных. Везерби всегда считал себя терпимым человеком и в самом деле был таковым: сожалея о прошедшем, он никого никогда не осуждал. И все же ему недоставало атмосферы былых дней, когда ветеранов клуба связывали общие интересы — приключения, о которых можно вспомнить за рюмкой бренди или, что было еще лучше, приключения, которые им только предстояло пережить.

Сейчас же все это было уже в прошлом. Давно минуло то время, когда Везерби в последний раз отправлялся в путешествие, но если бы сейчас в клуб зашел хоть кто-нибудь из старых его членов, разговор неизбежно переключился бы на воспоминания о былом. А с другой стороны, горьковатым получилось бы это удовольствие — перебирать в памяти события, которым никогда больше не суждено было повториться.

Джон окинул взглядом столовую: ни одного знакомого лица. Впрочем, по нынешним временам это стало вполне обычным делом. Из всех друзей и приятелей, когда-то разделявших с ним радости и опасности увлекательных путешествий, один лишь Байрон отказался подчиниться гнету прожитых лет, только Байрон, этот убежденный проповедник собственной теории жизни и смерти, мог поведать какую-то новую историю. Но Байрон давно уже не бывал в Лондоне: он оставался в привычной атмосфере приключений и ему не было нужды перебирать в памяти картинки прошлого. Везерби всегда восхищался Байроном. В его отношении к Байрону не было и тени зависти: он просто преклонялся перед этим человеком, во многом, правда, не одобряя его стиля жизни. Минуло почти десять лет после их последней встречи, но Джон прекрасно помнил тот вечер.