Страница 131 из 143
— Мы не имеем обыкновения чересчур полагаться на свою веру, — сказал Крейцер.
Николаи подозрительно поглядел на него, но не увидел в лице собеседника ни малейших признаков иронии. Подперев голову руками, он продолжал:
— А если говорить серьезно, меня очень тревожит мой сын. Он не дурак и знает не хуже меня, что вы его подозреваете. Он ничего не ест и ни с кем не хочет разговаривать, часами мечется по своей комнате либо сидит, забившись в угол, и о чем-то думает. Недоверчивость ко всем и всему он простер даже на меня. Позавчера вечером позвонила Бригитта и сообщила, что полиция конфисковала у нее Дитерову машинку и при этом учинила ей унизительный допрос, выпытывала, известно ли ей о каком-то фотоаппарате, который в свое время был якобы где-то украден вместе с этой машинкой. Я не принял ее звонок всерьез, у меня голова была занята другим. А кроме того, ко мне как раз пришел человек, с которым я хотел договориться насчет окраски левого крыла, чтобы мне не остаться на целую неделю без машины. Вчера за обедом я вскользь, к слову, сказал, что знаю об изъятой машинке и потому могу предположить, что полиция, надо думать, еще раз пожелает навестить меня по этому поводу. Услышав это, Дитер страшно возмутился, что я ничего ему не рассказал. Потом он еще пробормотал, что все словно сговорились против него, бросил ложку, выскочил из-за стола, побежал к себе и заперся там. Вот я и боюсь, как бы он не совершил в этом состоянии непоправимую глупость. До границы от нас рукой подать, он считает, что его несправедливо обвиняют, что его обложили со всех сторон. Я пришел попросить вас как можно скорей что-нибудь предпринять, чтобы снять с мальчика эту тяжесть. Я ему в данном случае ничем помочь не могу, но вы наверняка можете его как-нибудь успокоить, к примеру сказать, что не собираетесь брать его пока под стражу или что вы не только его подозреваете, но и еще несколько человек.
Николаи закашлялся, достал носовой платок и шумно высморкался.
— Не хотим вас обманывать, — сказал ему Крейцер, — Дитер у нас по-прежнему на подозрении. Одно могу вам обещать: неопределенность для всех причастных к делу скоро кончится.
— А больше вы ничего не можете? — разочарованно спросил Николаи.
— Разумеется, я сегодня же готов переговорить с Дитером, если вы это имеете в виду.
Николаи кивнул.
— Буду очень рад. Но вы сказали: «Неопределенность скоро кончится». Кого же вы считаете преступником? Хотелось бы узнать.
— А вот этого я вам сказать не могу, я и сам покамест точно не знаю. Есть одно обстоятельство, которое скоро все прояснит, но надо собрать доказательства, прежде чем я смогу что-либо утверждать. Ну, как у вас в медицине: пациент последним узнает, что намерен с ним делать врач.
Николаи засмеялся и встал.
— Лишь бы вы не поставили ошибочный диагноз, дорогой коллега. А то будет неприятно, если вы оттяпаете уши тому, кто ни сном ни духом…
— Не тревожьтесь, — засмеялся и Крейцер, — мы свои жертвы не усыпляем, они находятся в здравом уме и твердой памяти и могут защищаться.
— Если только у них до этого был здравый ум, — сказал Николаи, после чего нахлобучил шляпу, подхватил плащ и исчез за дверью.
Арнольд поставил на прежнее место стул Николаи.
— Ну-с, что вы скажете о причинах этого визита? — спросил он.
Крейцер пожал плечами.
— Хочу думать, что он сказал нам правду. Других причин я просто не вижу.
— Вы упомянули об одном обстоятельстве, которое скоро все прояснит. На мой взгляд, подобное заявление отдает ненужной загадочностью или вы просто хотели его утешить?
— Отнюдь, отнюдь. — Крейцер повернулся и взглянул на своего коллегу с нежной улыбкой, не свободной, впрочем, от насмешки. — Вы ведь обычно так проницательны! Неужели вы не заметили, что Николаи дал нам в руки отличную улику?
Арнольд задумался, нахмурив лоб.
— Нет, — сказал он наконец, — не могу сообразить.
Крейцер по-прежнему улыбался.
— Пока это всего лишь подозрение, а мне нужны факты, и как можно быстрей. Возьмите машину и поезжайте в исправительную колонию. Спросите там у Першке, знает ли он Дитера Николаи и Бруно Гехта или по крайней мере одного из них. Когда вернетесь, составьте отчет о поездке со всеми подробностями. Это очень важно.
— Хотите, чтобы я истомился неизвестностью?
— Любопытен, как старая дева, — ласково сказал Крейцер. — Честное слово, сейчас нет времени для дискуссий. Лучше сами пораскиньте умом. — Он достал из шкафа плащ, перебросил его через руку. — А я съезжу в Людвигсфельде, поговорю с булочником. Итак, до скорого.
Дверь захлопнулась, шаги Крейцера проскрипели по свеженатертому коридору и затихли. Несколько минут Арнольд просидел неподвижно, подперев голову руками и неотрывно глядя на дверь.
Но его так и не осенило.
26
На ярко-желтом фасаде с двумя большими витринами была укреплена черная стеклянная вывеска, а по ней золотыми буквами: «Фердинанд Ленкейт. Хлеб и кондитерские изделия». Маркиза в белую и красную полоску дарила тень тортам, возлежавшим на ажурных бумажных салфеточках, и пирамидам, возведенным из булочек с маком и соленых палочек. Дом был в один этаж, с плоской крышей и четырьмя окнами на улицу. Вход в пекарню и в жилые комнаты находился слева, за белым, свежевыкрашенным забором. Ворота были распахнуты настежь, на подъездной дороге стоял желтый пикап, кузов которого наполовину прятался в гараже.
Крейцер нажал кнопку звонка. Полная химическая блондинка с перманентом впустила его и, после того как он изъявил желание побеседовать с господином Ленкейтом по делу, проводила в узкую комнатушку позади торгового зала. Комнатушка, судя по всему, служила конторой. Она была обставлена темной мебелью, а над письменным столом, заваленным деловыми бумагами, висел в золотой рамке диплом мастера, датированный 1929 годом.
— Прошу вас, присядьте. Муж сейчас придет, — сказала она и вышла из комнаты.
Не успел Крейцер сесть, как в комнату явился сам господин пекарь. Это был человек лет пятидесяти — шестидесяти, с брюшком, черными глазами, узенькой полоской усов над верхней губой, очень смуглым цветом кожи, на фоне которой особенно резко выделялись белые ровные зубы и среди них — золотая коронка. На голове у него сидела белая пекарская шапочка, надетая набекрень, с умышленной небрежностью, обличающей вкус и кокетливость; пекарские штаны из легкой ткани в мелкую клеточку были прикрыты чистым белым фартуком. Словом, вид у него был свежеиспеченный, а некоторая тучность лишь усугубляла впечатление южной элегантности.
— Ленкейт, — сказал он, протягивая руку. — Добрый день. Чему обязан?
Крейцер назвал себя и объяснил, что пришел по поводу «вартбурга», который пять недель назад обещал ему продать человек, назвавшийся доктором Николаи. Ленкейт бросил на него испытующий взор, глаза его вспыхнули. Приглашающим жестом он указал Крейцеру на мягкий стул, а сам уселся за письменный стол.
— Вы сказали «назвавшийся доктором Николаи». Как прикажете вас понимать?
— Этот человек — аферист. «Вартбург», который он вам продемонстрировал, ему не принадлежит, а четыре тысячи задатка он, по всей вероятности, выманил у вас, прибегнув к жульническому трюку.
Лицо Ленкейта посерело, несмотря на смуглый цвет кожи. Глаза его вдруг сузились.
— Кто же вы? — спросил он упавшим голосом.
— Я из уголовной полиции.
Ленкейт закатил глаза, после чего погрузился в красноречивое молчание. Крейцер ждал, но, поскольку пекарь не делал никаких поползновений заговорить, нарушил молчание сам:
— Я желал бы кое-что у вас уточнить. Надеюсь, вам было бы приятно в один прекрасный день получить назад свои четыре тысячи? — Засунув руку во внутренний карман, Крейцер достал оттуда конверт с письмом Ленкейта.
— Это вы писали, верно ведь?
Ленкейт взял конверт и внимательно посмотрел на него.
— Да, это писал я. — Он равнодушно кинул конверт поверх кучи бумаг, покрывавших его стол. — Но если этот Николаи жулик, как к вам тогда попало мое письмо?