Страница 34 из 148
На что Финбоу с улыбкой заметил:
— Одна из трагедий нашей жизни состоит в том, что нам, как правило, нравятся именно те вещи, за симпатии к которым мы себя презираем. То же самое и в любви. Почти на каждом шагу можно встретить влюблённого, который прекрасно отдаёт себе отчёт, что предмет его любви или глуп, или скучен, или вообще доброго слова не стоит, а он, несмотря ни на что, все-таки продолжает любить этого человека. Литературная критика не что иное, как борьба между тем, что диктуют нам наши чувства, и тем, что с точки зрения общепринятых понятий о хорошем художественном вкусе принято считать достойным осмеяния. Обычно верх берут эмоции… причём не только у неискушённой публики, но и у эстетов. Боюсь, что моя мысль покажется вам еретической, но мне думается, что сходить с ума по «Гамлету» так же бессмысленно, как и по «Питеру Пену». Я хочу сказать, что не делаю между ними большой разницы.
Я с нетерпением ждал, когда остановится этот поток. Однажды я уже имел счастье слышать, как он полемизировал по поводу драмы в Гонконге, и не забыл, какими извилистыми путями пришлось ему пробираться, чтобы прийти к своему литературному кредо в его теперешнем виде.
Мне очень хотелось спать и было совсем не до споров; я все ещё не догадывался, к чему он ведёт. Эвис попробовала робко возразить, но Финбоу уже нельзя было остановить:
— Все мы, однако, одним миром мазаны, и вкус у нас безнадёжно испорчен. Последние двадцать лет, куда бы меня ни забросила судьба, если у меня нет более интересного занятия, я иду в театр. И я совершенно определённо могу сказать, каким пьесам отдаю предпочтение. Что может быть совершеннее «Вишнёвого сада»? Ничего, и это моё твёрдое убеждение. А хотите знать, какая пьеса оставила у меня самые яркие воспоминания? «Дама с камелиями». Ведь общеизвестно, что это одна из бездарнейших пьес. И тем не менее именно она произвела на меня самое сильное впечатление, чем все, что я видел до сих пор. Маргариту играла Дузе. Это было в Риме, давным-давно. В общем-то, я не считаю Дузе великой актрисой, хотя и допускаю, что её можно считать великой в своём роде; сама манера её игры противоречила жизненной правде. И все-таки я был в восторге от спектакля и вряд ли ещё когда-нибудь испытаю подобное наслаждение. Я был влюблён, и в театре мы были вдвоём… это, конечно, сыграло свою роль.
Я заметил, как у Эвис дрогнули уже почти слипшиеся веки. Последняя фраза привлекла её внимание. Она тихо сказала:
— Можно подумать, что любовь заставляет иначе смотреть на вещи.
— Да-а, — подтвердил Финбоу. — Любовь преображает все: от хорошей пьесы получаешь удовольствие потому, что она хороша, а от плохой — потому, что плоха.
— Что вы хотите этим сказать? — спросила Эвис. Теперь она смотрела на Финбоу широко открытыми глазами. — Что влюблённым все на свете интересно: что бы ни делать, куда бы ни идти — лишь бы вместе, ведь так? Как бы я хотела влюбиться! Молодые люди стали приглашать меня в театр с семнадцати лет, но хоть бы один из них своим присутствием заставил меня глубже прочувствовать ту или иную пьесу. С любимым человеком я бы, наверное, даже на галёрке чувствовала себя счастливой.
— Вряд ли, — резюмировал Финбоу. — Вот в этом я сомневаюсь.
Эвис приподнялась и оживлённо продолжала:
— А ещё я бы хотела иметь свою ложу в каком-нибудь захудалом театрике на весь сезон… о, я бы полжизни отдала за это, только бы не прозябать, как сейчас! Я ещё не встречала человека, с которым могла бы поделиться своими сокровенными мыслями. Никого, кто бы меня по-настоящему заинтересовал. Роджер частенько водил меня в театр, но лучше бы он этого не делал…
— Да, можно испортить себе всякое удовольствие, если пойти в театр с человеком, не способным ценить искусство, — посочувствовал Финбоу.
— Удовольствие?! Это была пытка. — Эвис всем телом подалась вперёд, и тёмная прядь упала на лоб. — Мужчинам не понять, насколько может осточертеть однообразная жизнь. Так порой хочется, чтобы хоть что-нибудь произошло! Я не приспособлена к жизни… не научили. Средств к существованию тоже нет. Я похожа на викторианскую барышню, только чуточку образованнее. Любовь может оказаться самым значительным событием в моей жизни. Это, собственно, единственное, на что я могу надеяться. А она, как нарочно, обходит меня стороной, — голос её зазвенел, — и боюсь, что это уже навсегда. Кристофер — самый приятный из моих поклонников, он нравится мне. Молю бога, чтобы я со временем могла полюбить его по-настоящему.
— Сердцу не прикажешь, — уронил Финбоу. Только Эвис начала снова что-то говорить, как вдруг за нашими спинами раздалось:
— Ну хватит, с меня довольно! Мы увидели в дверях миссис Тафтс.
Лишь на миг презрительная гримаса мелькнула на непроницаемом лице Финбоу, но тут же её как рукой сняло, и он обернулся к нашей экономке.
— Не хотите ли присесть, миссис Тафтс? — сказал он.
— Я не могу этого допустить, не хочу этого допустить и не допущу, — выпалила миссис Тафтс.
На ней было чёрное пальто, из-под которого виднелись ночная сорочка и шлёпанцы из красной фланели. На голове торчали папильотки, и это придавало ей ещё более воинственный вид.
— Я этого не потерплю, — продолжала она. — Слыханное ли дело поднимать человека среди ночи! Стыд и срам! Молодая девица, нет бы блюсти себя, она расселась в гостиной ночью с двумя мужчинами, которые годятся ей в отцы. Мне стыдно, мистер Финбоу, никак не ожидала этого от вас. А вы, — и она пригвоздила меня к месту свирепым взглядом, — я знала, что вы ещё и не такое способны выкинуть, с первого взгляда видно, — тараторила она без передышки. — Сброд да и только, никаких понятий о чести. Тоже мне хороши, наверное, считают себя джентльменами… или молодые девицы вроде этой… воображают себя леди… да какие же вы леди и джентльмены, когда ведёте себя хуже, чем… Джентльмены только тогда джентльмены, когда они ведут себя по-джентльменски, вот что я вам скажу!
Она замолкла, чтобы перевести дыхание, а Финбоу, воспользовавшись паузой, вставил:
— Миссис Тафтс, а не пойти ли вам поспать?
Но разъярённая фурия затараторила с новой силой. Она, очевидно, только сейчас заметила, что на Эвис под пледом нет ничего, кроме пижамы, и набросилась на неё:
— Как вы смеете появляться на людях в таком непристойном виде? Ни одна порядочная женщина не дойдёт до такого бесстыдства, чтобы ложиться в постель в эдаком одеянии. А вы вертитесь в одном исподнем да ещё с голыми пятками перед этими индюками и рады. — Она снова ткнула пальцем в мою сторону. В её глазах я становился воплощением всех людских пороков… хотя сам я не знал за собой ничего подобного. Миссис Тафтс тряслась от гнева. — Сейчас я схожу в вашу комнату, голубушка, и принесу вам оттуда халат и домашние туфли и буду стоять у вас над душой, пока вы не оденетесь и не отправитесь, как положено приличной девушке, в постель. Я глаз не сомкну, так и знайте, пока не буду уверена, что в этом доме соблюдаются приличия.
— В нашу комнату нельзя. Вы разбудите мисс Гилмор, — сказала Эвис, прикусив губу и стараясь сдержать то ли раздражение, то ли смех, не знаю. Наверное, все-таки она боялась вспышки раздражения, так как брань и оскорбления всегда задевают нас больнее, чем хотелось бы.
— Пусть хоть весь дом на ноги поднимется, а вы у меня наденете халат и выйдете отсюда в приличном виде, — заявила миссис Тафтс и решительным шагом направилась к дверям девичьей спальни.
Финбоу с усмешкой заметил ей вслед:
— Просто удивительно, какое влияние оказал язык молитвенника на речь миссис Тафтс. Человечество многим обязано этому произведению…
Вопль миссис Тафтс прервал его на полуслове.
— Куда запропастилась другая девица? Что происходит в этом доме?
Мы с Финбоу кинулись к спальне девушек и заглянули в дверь. Миссис Тафтс зажгла свечу, стоявшую на туалете, и замерла посреди комнаты, остолбенело глядя на две пустые разобранные постели. Эвис, которая проскользнула вслед за нами и уже успела накинуть халат и сунуть ноги в домашние туфли, констатировала: