Страница 146 из 148
После случая с собакой она стала делать вид, что боится меня. Подойду к ней — она съежится, загородится рукой, точно я: всегда ее бью и опять ударить собираюсь. Сочинила даже, будто я замышляю ее убить, — пошла и нажаловалась мистеру Кардью. Сама-то не верила, смеется временами над своей выдумкой, говорит: «Теперь уже, Стэн, меня убивать не годится — все будут знать, кто убил». А временами хнычет, гладит меня, просит не убивать. «Долгие ночи придут, и ты убьешь меня!» — восклицает с воплем. Ей слова эти нравились: «долгие ночи», звук их нравился, она их смаковала, как актер, и вокруг них сплетала целые истории. «Ох, Стэн, — причитает, — не тронь, береги меня в долгие ночи». А знаете, как оно бывает, когда ты ни сном ни духом, а тебя, несмотря на это, умоляют настойчиво: не делай. Поневоле начнешь наконец сомневаться в себе и подумывать.
Мисс Бримли беззвучно, на вдохе, ахнула. Смайли встал и подошел к Роуду.
— Поедемте-ка лучше домой ко мне, перекусим, — сказал он. — Обсудим там спокойно. В дружеском кругу.
Они взяли такси. Роуд, уже поуспокоившийся, сидел рядом с Эльсой Бримли, а Смайли, примостясь на откидном сиденье напротив, глядел на Роуда изучающе. И ему подумалось: то, что у Роуда нет друзей, — вот важнейшая его особенность. Вспомнилась сказка Бюхнера о ребенке, которого бросили одного в пустынном мире. Не с кем было и заговорить ему, лишь луна ему улыбалась, и он пошел к луне, но она оказалась из гнилого дерева. И когда обернулись трухой и луна, и солнце, и звезды, он попытался вернуться на землю, но и земля исчезла.
То ли от усталости, то ли понемногу начинал уже Смайли стареть, но его вдруг охватил порыв жалости к Роуду — так дети жалеют нищих, а родители — детей. Роуд из всех сил старался: выучил язык Карна, одевался надлежащим образом, даже, насколько мог, мыслил надлежащими мыслями — и остался безнадежно на отшибе, безнадежно одинок.
Эльса Бримли пошла в кулинарию на Кингс-роуд за супом и яйцами, а Смайли зажег в гостиной газовый камин, налил виски с содовой себе и Роуду, и тот молча выпил глоточками.
— Я не мог не рассказать кому-то, — сказал Роуд, помолчав. — И подумал — хорошо бы вам. Притом я не хотел, чтобы вы печатали некролог. Слишком уж многие знали.
— А многие ли были действительно в курсе дела?
— Думаю, только те, кому она успела насолить. Человек двенадцать, думаю. И мастер Кардью, конечно. Она была ужасно хитрая. Сплетни передавала нечасто. Знала в точности, насколько далеко могла заходить. По-настоящему знали только те, к кому она подобрала ключи. И Д'Арси — да, и Феликс Д'Арси, он знал. С ним у нее что-то было особое, о чем она мне никогда не рассказывала. Вечерами, случалось, накинет шаль и шмыг из дому — возбужденная вся, точно на званый вечер. В поздний, причем, бывало, час — в одиннадцать, двенадцать ночи. Я уж и не спрашивал, куда, — расспросы ей только форсу придавали. Но сама иногда покивает головой мне так лукаво и скажет: «Ты не знаешь, Стэн, а Д'Арси знает. Знает, да никому сказать не может». И опять засмеется с таинственным видом, и была такова.
Смайли долго молчал, глядя на Роуда и думая. Потом спросил вдруг:
— Вы не знаете, какая у Стеллы была группа крови?
— У меня, я знаю, В. Я в Брэнксоме был донором. А у нее другая.
— Откуда вам это известно?
— Ей делали анализ еще до замужества. У нее раньше было малокровие. Я помню только, что группа другая. Возможно, А. Точно не помню. А что?
— Как донор вы где зарегистрированы?
— В Норс-Пульском центре переливания крови.
— Там смогут это подтвердить? В списках вы там еще числитесь?
— Думаю, что да.
С парадного позвонили. Это вернулась с покупками Эльса Бримли. Она занялась делом в кухне, а Роуд и Смайли снова сели в тепле и уюте гостиной.
— Вот еще о чем мне расскажите, — заговорил Смайли, — о вечере, когда произошло убийство. Как вышло, что портфель остался у Филдинга? По рассеянности вашей?
— Собственно говоря, нет. Я дежурил по церкви в тот вечер, и мы со Стеллой пришли к Филдингу порознь — она раньше меня, и Филдинг, по-моему, отдал ей сразу же портфель, чтоб не забыть. Он упомянул об этом за столом. Стелла положила портфель в холле, рядом со своим пальто. Небольшой такой — дюймов восемнадцать на двенадцать. Я поклясться мог бы, что он был у нее в руках, когда мы в холле прощались — но, видно, мне померещилось. И только когда мы пришли домой, она спросила меня, куда я дел портфель?
— Она — вас?
— Да. И за скандалила, за упрекала, что должна все помнить за меня. Мне не слишком-то хотелось возвращаться к Филдингу, я мог бы сказать ему по телефону, что заберу портфель с утра пораньше, но Стелла и слушать не желала. Настояла, чтобы я пошел. Я не стал рассказывать полиции об этом — мало достойно, думаю, упоминать все эти наши перебранки.
Смайли кивнул.
— Вернувшись к Филдингу, вы позвонили входя?
— Да. Там парадная дверь, а за ней внутри стеклянная створчатая — от сквозняков. Парадная была еще не заперта, в холле свет горел. Я позвонил и взял у Филдинга портфель.
Они уже поужинали, когда наверху затрещал телефон.
— Говорит Ригби. Мистер Смайли, я получил результаты экспертизы. Они слегка смущают.
— Начнем с экзаменационной работы — она не согласуется с показанием?
— Да, не соответствует. Здешние эксперты заключили, что все слова и цифры написаны одной и той же шариковой ручкой. Насчет схем они не так уверены, но говорят, что надписи на всех схемах написаны тем же почерком, что и остальная работа.
— И выходит, все писал сам Перкинс все-таки?
— Да. Я привез им для сравнения другие образцы его почерка. Они тютелька в тютельку сходятся с экзаменационной работой. Филдинг тут приложить руку не мог.
— Так. А относительно одежды? И на ней ничего не нашли?
— Следы крови, только и всего. На плаще никаких отпечатков.
— Кстати, группа крови у нее была какая?
— Группа А.
Смайли присел на край кровати. Прижав трубку к уху, он принялся тихо в нее говорить. Через десять минут он медленно сошел в гостиную. Охота его близилась к концу, зверь загнан. Остается его прикончить — и Смайли уже заранее от этого мутило.
Почти час еще прошел, прежде чем приехал Ригби.
Глава 20
КАК МУСОР ПО РЕКЕ…
Мост Альберта был, как всегда, нелеп — костлявая сталь, восходящая готическими заострениями к терпеливому лондонскому небу; под мостом покорно ползет в низовой туман Темза, грязня причалы Бэттерси.
Туман густ. Смайли глядит, как плывущий по реке древесина: а сор, уходя в туман, сперва белеет, а затем, точно втянутый вверх, растворяется, исчезает.
Вот так оно кончится, когда в такое же гнилое утро скулящего убийцу вытащат из камеры и накинут на шею пеньковую петлю. И хватит ли у Смайли духу вспомнить нынешнее утро два месяца спустя — когда за окном рассветет и раздастся урочный бой часов, — когда человека со сломанной на виселице шеей сплавят в небытие, как мусор по реке.
Смайли пошел вдоль Бомонт-стрит по направлению к Кингс-роуд. Электрофургон молочника шумно проехал мимо. Позавтракать сейчас в кафе, затем в такси отправиться на Керзон-стрит и заказать вино к обеду. Выбрать марку получше. Чтобы Филдингу понравилось.
Филдинг отпил, закрыв глаза, прижав слегка к груди левую руку.
— Божественно, — проговорил он, — дивно!
И сидящая напротив Эльса Бримли мягко улыбнулась.
— Как вы будете коротать дни, мистер Филдинг, когда выйдете в отставку? — спросила она. — Франкенвейн попивать?
Держа бокал по-прежнему у губ, Филдинг уставил глаза на горящие свечи. Серебро хорошее, лучше, чем у него. Странно, что обедают лишь втроем.
— На покой удалюсь, — ответил он запоздало. — Я сделал недавно открытие.
— Какое?
— Что играл перед пустым залом. Но успокоительно зато теперь думать, что никто не вспомнит, как ты переврал слова роли или пропустил свой выход. Стольким ведь из нас приходится терпеливо дожидаться, пока перемрут былые наши зрители. А я — пройдет семестр-другой, и кто в Карне вспомнит, как бездарно распорядился я своей жизнью? Но, по тщеславию своему, я лишь недавно понял это. — И, опустив бокал на стол перед собой, он неожиданно улыбнулся Эльсе Бримли. — Вот о каком покое говорю я. Исчезнуть из всякой памяти, кроме своей собственной, доживать мирским монахом, благополучно всеми позабытым.