Соль земли

— Стоять! — лающий окрик припечатал на месте. — Руки!

Мыли. Мыли мы руки… Препираться не будем — нервный ты больно, дырок навертишь враз. С дури… Навстречу вышли двое, не вертухаи, просто поселковые с охотничьими ружьями.

— Из какого барака?

— Это ты из барака, — огрызнулся Синица, скосившись на направленный в лицо ствол. — А я сам по себе…

— Ишь ты? По себе он… А ну пшол! Сейчас поглядим какой ты по себе…

— Чего все дерганые-то такие?…

Синица попробовал протестовать, но объяснений не добился, всякий раз получая неизменный тычок под лопатку:

— Пшол!

Нигде не виднелось ни души. Ветер гонял обрывки газет, где-то поскрипывала болтающаяся ставня, зияли зевами выбитых окон постройки. На поселковой площади чернели следы костровищ, валялся мусор. У конторы встретил вооруженный часовой, зыркнул встревоженно и недобро, постукивая пальцем по щечке спусковой скобы.

— Танцы, что ли, были? — неуклюже пошутил Синица, привязывая повод к перилам.

— Пляски… Давай, — поморщился, — двигай!

У знакомого до икоты кабинета конвоир придержал за локоть, изобразил деликатное постукивание и вошел первым:

— Разрешите!..

И застыл на месте, открыв рот. Следом протиснулся Синица. И тоже замер. Стол Веры Алексеевны, обычно пустой, как плац, сейчас заваливали книги. Открытые, закрытые, переложенные закладками, они опасно наваливались стопками друг на друга, рискуя рухнуть. Пожалуй, старушка, в жизни ничего не прочтя кроме своей библии, повинуясь каким-то порывам, перетащила сюда половину поселковой библиотеки. Пол сугробами покрывали листки бумаги, едва начатые, скомканные, порванные на мелкие клочки в убийственном экстазе мысли. Но самым удивительным было не это. Председательша спала. Самым натуральным образом. Уронив голову на книжную кипу, смешно, по-старушечьи всхрапывая и прибулькивая, в съехавших на щеку очках.

Конвоир кашлял, шумно переминался с ноги на ногу, притопывая, пристукивал прикладом. А Синицу разбирал смех. На ум почему-то пришел тот медведь, обожравшийся рыбы до состояния нестояния. Наконец Вера Алексеевна изволила воспрянуть и обвела присутствие мутным взором.

— Вот, — доложил конвоир, — шлялся… Доставлен… Ну, я пойду…

Председательша остановила блуждающий взгляд на чайнике, жадно присосалась к длинному носику.

— Что-то я совсем раскисла… — скосилась на посетителя. — Тебе чего?

— Шлялся. Доставлен, — напомнил Синица.

— А-а… Это ты, птица… У нас тут… — махнула рукой. — Сам видишь…

— А где все-то?

— Да кто где!.. Кто поспокойнее, в бараках под домашним арестом. Одни в шахте забаррикадировались. Отстреливаются, вон, слышишь? Саботажники!.. Часть в лес подалась. Не встречал по дороге?… — Вера Алексеевна вздохнула. — Мой недосмотр. Всегда загодя бузу чувствую, как назревает. А тут, как эпидемия… Старею, видно…

Синица молчал. Неясная мысль вертелась у него в голове. И всякий раз ускользала, крутя хвостом.

— Ты говоришь, свобода… Вот она — свобода твоя. Разброд, шатания и в итоге — анархия! Бегают, мекают, как козлы за морковкой, — противоречия их рвут в разные стороны… А все от чего? Все от недостатка идеологической работы. Эх, виновата!.. — Вера Алексеевна сокрушенно покачала головой. — Поверхностно я с людьми, не на должную глубину. Нет стержня в них, нет веры…

— Во что веры-то?

— Во что? — председательша прищурилась. — Я скажу. В незыблемость светлой идеи. В мудрость вождей… Да не смейся! Вождь, он от слова «вести». Это ведущий, поводырь. Пастырь. Ты идешь вслед за ним, значит, доверяешься, веришь. И не надо тут понимать… Еще во что? В родину свою. В страну, что самая лучшая. Ты ее люби, а что делать — скажут! Где долбить, куда стрелять… Да не важно, во что! Вера — она соль земли!..

— Точно! — Синица хлопнул по лбу.

Соль!

Недостающий элемент мозаики встал на место.

— Ага! — воскликнула Вера Алексеевна. — Теперь-то ты понимаешь?

— Понимаю.

— Ну, ничего, — председательша потерла руки, — ничего. К завтрашнему утру прибудет рота внутренних войск. Следователи нагрянут из чистки. Эти-то живо разберут, что к чему. Кто зачинщики и откуда ветер дует…

Синица сглотнул. Эти разберут. Эти всех, включая чертей тех плоских, возьмут за задницу. И не то чтобы богатый опыт у них, а все больше разнообразие методов… Вера Алексеевна еще говорила что-то, но он не слушал.

— Мне пора.

— Как знаешь…

Синица остановился на секунду в дверях, кивнул на стену, на портрет в золоченой раме, что висел несколько неровно.

— У вас товарищ Илларион покосился… Видно, пошел процесс…

Завтра!..

Завтра будет уже поздно. Не нужно иметь во лбу семь пядей, чтобы сопоставить начало народных волнений с приемом вовнутрь неизвестного науке вещества. К тому же, что-то Синице подсказывало, что не первый он там, на заимке. Стояла уже там мельница когда-то… Найдут… Поднимут архивы, лагерным его сокамерникам вывернут ногти, с собаками, с самолетами — найдут. И сотрут в пыль. Потому что для них это не просто угроза, это конец, небытие.

— Извини, подруга, — Синица сбросил на землю кладь, взобрался на лошадь верхом. — Н-но, пошла!..

Кобылка покосилась ошалело, порысила тяжело, нехотя. Надо успеть.

Синица нагонял, как мог, не обращая внимания на рвущие одежду ветки, на тяжелое дыхание лошади. Пока та, выдохнувшись вконец, не рухнула на бегу. Подергалась и затихла, закатив глаза. Отмучилась Гнедка, отправилась в свой лошадиный рай. Синица погладил мокрую от пота шею, одновременно прощаясь и прося прощения, и дальше двинул уже один.

Нет, Вера Алексеевна! Кривить вы изволите! Не вера соль земли!

Способность сомневаться, искать, критически мыслить! Способность, которая делает человека человеком.

Сколько там было блестяшек-то этих в помоле? Слезы! Ничтожная концентрация. А вишь ты, хватило. Полторы тысячи народа вздрогнуло…

Выходит, не избежать смуты? Революций, войн?… Перед глазами встали недавние трупы, пожарища. Синица убеждал себя, что нет. Более половины поселка — уголовники, рецидивисты. Отнять и разрушить у них в крови. Так они понимают свою правду.

Человек не хочет думать, не больно-то рвется. Что будет, если заставить его думать? Принудить!.. Встанут солдаты из окопов, с той стороны и с этой, оружие побросают и скажут: хватит! Дети рассмеются в лицо наставникам, что вколачивают догматы: вранье! И каждый живущий… Нет… каждый живой поймет… Поймет, что счастье не в сладкой жиже, что льют в головы!..

Конечно, так не будет… Синица вздохнул. Он мечтатель, а не дурак. Но если у тебя есть шанс донести хоть частичку, хоть крупинку этой соли людям, то жизнь твоя прожита не зря.

Синица пришел на заимку глухой ночью. Не теряя ни минуты, бросился в дом, выволок один из глиняных оплетенных лозой кувшинов, в которых хранил соляной помол. Этот вроде. Желая удостовериться, вынес во двор. В лунном свете порошок заблестел, как драгоценный металл.

К черту железную дорогу с ее кордонами и патрулями! Синица пойдет рекой. Хоть до самого до моря. Авось выберется куда.

Он спешно собирался, скидывая в кучу запасы, что пригодятся в дальней дороге. Поразмыслил и бросил все. Он возьмет только самое нужное: спички, нож, теплые вещи, лесу с крючками. Больше ничего.

Он понесет соль.

Столько, сколько сможет.