Поцеловать осиное гнездо

– Вы вошли в мой дом? У вас был ордер на обыск?

– Ордера не было, но был фонарик.

Дюран фыркнул.

– Тогда не важно, что вы нашли, это не может служить доказательством.

– Знаю, и все-таки я кое-что нашел.

– Что? Что вы нашли? – Дюран заерзал на кушетке, его глаза закатились от боли.

– В основном счета. Счета за телефонные звонки в гостиницы, где, как оказалось, останавливалась Вероника Лейк, – даже в Вене! Месячный счет клуба стендовой стрельбы, где не устают рассказывать, какой вы чудесный стрелок. Что еще? Оплаченные по «Мастер-кард» квитанции за авиабилет в Лос-Анджелес и обратно с прибытием туда за день до того, как там был застрелен известный нам всем кинопродюсер. В основном всякие мелочи, но вы знаете, как они дополняют друг друга. Особенно если у вас есть подозрения... Потом я нашел кое-что существенное, отчего многое встало на свои места. Счет из «Сайлент раннинг сервис» в Нью-Йорке. Известная фирма. Особенно если ты полицейский и знаком с такими вещами, как обслуживание богатых и знаменитых параноиков. Среди прочего компания продает аппаратуру для незаконного прослушивания телефонов. Поэтому я послал одного паренька взглянуть на телефон Сэма – бац! Угадайте, что обнаружилось? Ребятки, зачем это вы прослушиваете телефон Сэма? И я решил, что вы с ними заодно.

Прежде чем Дюран успел ответить, я вставил свой вопрос:

– Джон Лепойнт. Вам знакомо это имя?

Он посмотрел на меня, но не пошевелился и ничего не сказал.

– Он сидел в одной камере с вашим сыном в Синг-Синге.

– Нет, это не он. С ним вместе сидел насильник по имени Бобо Клефф.

– Клеффа за две недели до смерти Эдварда перевели в другую камеру, и на его место поселили Лепойнта. Я говорил с ним. Он сказал, что за два дня до смерти Эдвард признался в убийстве Паулины. Он сказал, что они с Паулиной поругались из-за вас. Она говорила, что вы пытались ее соблазнить, и... он ударил ее. Он убил ее... Но вы же знали это, верно? Знали, Эдвард? Все эти годы вы знали: ваш сын убил свою жену – из-за того, что вы пытались ее трахнуть. Просто и ясно. Он убивает Паулину, а вы тридцать лет спустя убиваете Веронику и Дэвида Кадмуса только для того, чтобы ваш сын выглядел невиновным. Но он был виновен! Да, Эдвард убил ее! Он ударил ее, столкнул в реку, где она утонула, и убежал. Вот истинная история, старый ублюдок! Вот о чем говорится в моей книге. Ты хотел историю о нем? Что ж, получай. Полная, презренная правда...

Я хотел сказать еще, но горло сжало, и я заплакал. Обо всех них – и от собственного изнеможения. Обо всех умерших.

– Ты убивал и других? Одну в Миссури, другую в... – Я махнул рукой и не смог закончить фразу.

Дюран сделал оскорбленное лицо:

– Больше я никого не убивал! Вы имеете в виду газетные вырезки, которые я показал в тот день? Я годами выискивал похожие убийства. Просеивал и отбирал. Между этими тремя было столько сходства, будто совершены по одному шаблону! Хорошее, надежное свидетельство. Мне было нужно убедить вас, Сэм. И мне это удалось. – Он старался не выразить на лице своих чувств, но я видел, что он сдерживает улыбку.

Фрэнни подтолкнул меня локтем:

– Расскажи ему, что еще говорил Лепойнт.

Дюран, не обращая внимания на Маккейба, смотрел на меня. В комнате были только его глаза.

Раздраженный таким невниманием. Маккейб выпалил:

– Что ж, тогда расскажу я. Лепойнт сказал, что ваш сын не повесился. Его убил один из людей Гордона Кадмуса.

Дюран издал вой, от которого я до сих пор холодею, стоит лишь вспомнить. Собачий вой угрызений совести, очищения, невообразимой муки и благодарности, которых он жаждал тридцать лет. Комната не могла вместить этого звука. Когда он замолк, в комнате повисла тишина – полная, абсолютная тишина. Дюран закашлялся, и когда поднес руки ко рту, на них и на халат упало несколько капель крови. Никто из нас не пошевелился.

Когда старик снова обрел дар речи, его голос напоминал скрип коньков по льду.

– Я знал! Я все время знал это! Я знал, что вы раскопаете это, Сэм.

– Зачем вы убили Веронику, Эдвард?

И снова в его голосе послышалось негодование:

– Потому что она представляла собой угрозу! Угрозу всему! Каждый раз, когда она входила в вашу жизнь, все останавливалось. Работа не шла! Когда она соврала, что связалась с убийцей, я понял, что это конец. Она становилась опасной, и кто знал, чего ожидать от нее дальше?

– А Дэвида Кадмуса? – тихо и спокойно спросил Фрэнни. Он прижимал к подбородку пробку от шампанского.

Дюран смотрел только на меня:

– Поначалу убийство Кадмуса было лишь частью плана, чтобы заставить вас взяться за книгу. Но потом, что вы только что сказали? Это правильно. Око за око, Сэм. Грехи отца. «Cave ignoscas». Бойся прощать. Я всегда знал, что Гордон Кадмус имел отношение ко всему этому. Потому-то я и стал хорошим юристом. Инстинкт. – На лице его отразилось торжество. – Не пора ли поесть? Ведь у нас столько вкусного.

– И все? Вам больше нечего сказать? Вы убили двоих людей только ради того, чтобы я написал эту вонючую книгу?

Он с жалостью посмотрел на меня:

– Это не книга, Сэм. Это мое искупление. Пусть это не та книга, на которую я надеялся, но хотя бы узнать после всех этих лет, что Эдвард не покончил с собой... Это чудесно.

Он встал, схватился за свою подставку и медленно поковылял на кухню. Впервые за ароматом цветов я различил вкусный запах еды. Дюран крикнул через плечо:

– Выпейте бокал шампанского, Фрэнни. Я через минуту вернусь.

Я смотрел на носки своих туфель. Слышалось сердитое дыхание одной из собак. Слышалось, как Дюран на кухне двигает кастрюли.

– Ты слышал этот крик, Сэм? Я же говорил, что старик убьет тебя, узнай он, что ты пишешь. Потому-то я и велел тебе закончить книгу и сдать в издательство, прежде чем показывать ему. Теперь он ничего не сможет сделать. – Фрэнни налил себе и отпил. – Терпеть не могу шампанского. Когда пьешь, чувство такое же, будто ногу отсидел.

Эпилог

Почти шепотом я спросил:

– Зачем ты соврал ему? Лепойнт же не говорил, что Эдварда убил Гордон Кадмус! Он говорил, что тот покончил с собой.

Фрэнни покрутил в ладонях пустой бокал.

– Да, но это сработало. Мы получили признание. А больше мы все равно ничего не могли бы с ним сделать. Он еле жив, его не арестовать. К тому же мне очень хотелось увидеть выражение его лица, когда он возьмет твою книгу и прочтет в ней правду. Сюрприз!

– Cave ignoscas. Маккейб фыркнул.

– Да, верно. Cave ignoscas, сукин сын.

В дверях снова появился Дюран в ярких желто-красных кухонных рукавицах. Он сиял. И это была не улыбка маньяка. Это была улыбка человека, верящего, что его уже ничего не касается, так как он познал истину, и та сделала его свободным.

– И что дальше, Фрэнни? Вы собираетесь меня арестовать? Вряд ли я доживу до предъявления обвинения.

– Знаю. Что дальше, Эдвард? Вы умрете и попадете в ад.

– Да. Но сначала давайте поужинаем.

Уже почти два года у меня проблемы со сном. Кошмары тут ни при чем, потому что обычно мне ничего не снится. После смерти Вероники какая-то часть моего тела, или психики, или еще чего-то неизвестного постоянно бодрствует. Не знаю, отчего, и предполагаю, что если пойти к психоаналитику, он мог бы ответить. Возможно, это помогло бы, но я не обращался за такой помощью, поскольку, возможно, психоаналитик только еще больше все запутает, а это уже была бы настоящая катастрофа.

Так что я за ночь пять раз просыпаюсь и смотрю в потолок. Ничего. Я привык к этому. До недавнего времени я так напряженно работал до глубокой ночи, что в постель ложился в полном изнеможении, и мне удавалось урвать несколько часов нормального сна, прежде чем гремлины начинали меня будить.

Но теперь с работой было покончено, и последнюю неделю я почти ничего не делал, а только бродил по дому и подолгу смотрел в разные окна. В тот вечер я лег рано и провалился в сон на сто саженей, когда до меня донесся голос. Мягкий и настойчивый, он пробился сквозь ткань сна и, протянув огромную руку, вытащил меня на поверхность. Наверху я не сразу осознал, что рядом со мной в постели кто-то есть и осторожно трясет меня за плечо. Голос был женский, но в первые секунды, еще не совсем проснувшись, я боролся с этой мыслью, думая: «Женщина? Какая женщина? Здесь, в этой постели не было никакой женщины с тех пор...» И вот это сработало. Поскольку на ничейной земле между сном и бодрствованием все возможно, я внезапно открыл глаза и подумал: «Вероника? Вероника здесь, в моей постели?»