Страница 18 из 132
Для этого требовались время и хорошая память. Когда я отвернулся от очередной надписи, то увидел мисс Джармен. Судя по всему, она переносила поездку лучше меня, но даже ее легкая котиковая накидка была измята.
— Захотелось подышать свежим воздухом, — сказала она. — Я подумала, что лучше не выпускать вас из виду, чтобы потом не опаздывать. Вы не возражаете?
Я покачал головой и пошел вдоль ряда могил, она — за мной.
— Что вы делаете? — через некоторое время спросила она.
— Смотрю, что произошло в деревне с тех пор, как я был здесь в последний раз.
Она удивленно вскинула брови, но, подумав, улыбнулась и кивнула.
Я указал на надгробие, которого не постыдился бы даже флорентийский дворянин.
— Все–таки старый Де Горр добился своего. Он рассказывал мне, что пытался добиться избрания в мэры лет тридцать. — Я кивнул на памятник и пошел дальше, думая, что вокруг могилы надо было посадить не розы, а виноград. Он бы мог стать мэром гораздо раньше, если бы хоть кто–нибудь был уверен, что увидит его трезвым в день вступления в должность. Ну да ладно, дайте время, и виноградные лозы вырастут на могиле сами.
Я указал на мраморный памятник размером поменьше.
— Он держал гараж. Если его сын не продал дело, то там мы сможем хотя бы сменить номера. А его папаша был законопослушным старым подонком.
Мы пошли дальше. Наконец я нашел фамильный участок Мелье и начал внимательно осматриваться.
Помолчав, девушка спросила:
— Он был солдатом? Здесь написано только «pour la France».[35]
Я посмотрел на плиту, на которую она указывала:
Жиль Мелье.
— Взгляните на дату, — сказал я. — Апрель сорок четвертого. Мы попали в засаду к северу от деревни, когда везли оружие в Лион. Его убили, а мне повезло. — Я не видел этой плиты раньше: во время войны немцы не разрешали ставить надгробия на могилах участников Сопротивления. Все, что можно было писать, так это «За Францию». Теперь же это было единственным, что нужно было знать о том, кто здесь лежит. Война давно кончилась, а я по–прежнему скрывался от полиции.
Интересно, что напишут на моем надгробии? «Pour la 12.000 francs»?[36]
Девушка что–то сказала.
— Что? — переспросил я.
— Вы довезли оружие?
— Оружие?.. А, да! Довез. В меня–то не попали.
Она хотела что–то добавить, но передумала. Я продолжал осматривать участок Мелье.
— Так, — протянул я. — Если повезет, то у них мы и остановимся. У родителей Жиля. Надо полагать, они до сих пор здравствуют.
Я направился к машине, время от времени останавливаясь, чтобы прочесть надписи на новых надгробиях. Подойдя к воротам, я увидел, что мисс Джармен исчезла. Не нашел я ее и у «ситроена».
Я сел за руль и хлопнул дверцей. Харви пристально посмотрел на меня, но промолчал. Его лицо было серым и усталым, морщины стали глубже. Он явно полностью выдохся, но по крайней мере сохранял силы для чего–то более важного, чем допытываться, где меня черти носили. Не говоря уже о том, что он оставался трезвым.
Через несколько минут девушка торопливо вышла из ворот кладбища и села в машину.
— Извините, я задержалась.
Я и сам не чувствовал достаточно сил, чтобы задавать ей те же вопросы. Я только включил зажигание, и, обогнув холм, мы въехали в Динадан.
* * *
Динадан представлял собой небольшую тесную деревеньку, где большинство домов было сложено из серовато–голубого камня, который в любую погоду выглядел по–зимнему холодно и неприветливо. Сами дома, достаточно узкие, чтобы казаться высокими, стояли бок о бок, чтобы сохранять как можно больше тепла. В тех местах, где главная улица делала изгибы, стояли кучки голых вязов, на фоне серого вечернего неба похожих на скелеты.
Складывалось впечатление, что с войны здесь почти ничего не изменилось — никто не думал подметать обочины и убирать оттуда штабеля бревен и пустые бочки из–под бензина, заделывать рытвины на дороге… Динадан занимали куда более важные проблемы: сначала — выжить, а потом разбогатеть. Чистота улиц считалась делом второстепенным, а кроме того, это могло привлечь внимание сборщиков налогов.
— М–да, никому и в голову не придет искать здесь известного бизнесмена, — покачал головой Харви.
У большой церкви я свернул налево, на боковую улочку, которая была едва ли многим шире нашего «ситроена», и, проехав ярдов пятьдесят, остановился у узкого трехэтажного дома с верандой и высоким крыльцом с потрескавшимися каменными ступенями. Под крыльцом копошилась стайка цыплят, а рядом из одной посудины с ними кормились две тощие серые кошки. Цыплята не обратили на меня внимания, зато кошки смерили такими взглядами, словно я намеревался отобрать у них ужин.
Я постоял у машины, закуривая сигарету и давая возможность обитателям дома как следует разглядеть меня. Минуту спустя дверь распахнулась, и на крыльце появилась толстуха в огромном фартуке.
— C'est Caneton! — завопила она, повернувшись к двери. — C'est Monsieur Caneton![37] — Вдруг она застыла, и улыбка исчезла с ее лица. — II n'y pas deja une autre guerre?[38]
— Non, non, non.[39] — Я помахал рукой и натянуто улыбнулся.
— Что она сказала? — спросила сзади мисс Джармен.
— Она спросила, не означает ли мое появление, что снова началась война. Боюсь, для этих людей мой приезд никогда не был хорошей новостью.
Мадам Мелье, переваливаясь, подошла ко мне и крепко обняла, чуть не сломав мне при этом кости:.несмотря на толщину, в ней не было и намека на рыхлость. Ее смуглое лицо было усеяно морщинами, а непокорные седые волосы стянуты в пучок на затылке. Отступив назад, она улыбнулась и внимательно оглядела меня своими бледно–серыми глазами.
Я тоже улыбнулся и начал объяснять: я больше не Канетон и уже не работаю на Ле Бейкер–стрит и Интеллидженс, я — это я, Льюис Кейн. С другой стороны, так получилось, что меня разыскивает полиция и мне нужно где–то переночевать.
Она восприняла все это абсолютно спокойно.
— Можете ей сказать, что я заплачу, — спокойно заявил Маганхард.
— Не говорите чепухи! — оборвал я его. — Либо она это сделает ради меня, либо нет. Если мы попытаемся все свести к сделке, то она заломит цену как в «Ритце», а утром сдаст нас полиции.
На верхней ступеньке показался сам Мелье: высокий, тощий и сутулый старик с вытянутой лысой головой, большими обвисшими усами и двухдневной щетиной. Его рубашка без воротника и бесформенные штаны, наверное, обошлись ему в пять франков, но вполне возможно, ему ничего не стоило в любой момент сунуть руку в карман и вытащить достаточно наличных, чтобы купить «ситроен».
Мадам ни о чем с ним не советовалась, как не делала этого и в те времена, когда мы использовали их дом в качестве укрытия. За дом отвечала она, а целые акры пастбищ и лесов на холме находились в ведении старого Мелье.
— Pour Caneton c'est normal,[40] — наконец сказала она и повела нас в дом.
Я поморщился и последовал за ней. Судя по всему, тот факт, что я был в бегах, скрываясь от полиции, казался им обычным делом.
* * *
Войдя в гостиную, мы сразу сели за стол. Небольшая комната была теплой и светлой, а мебель, хоть и не соответствовала современным журнальным стандартам, была удобной. Если семейству Мелье хотелось на что–то потратить деньги, то на это они и тратили. Рядом с подцвеченной фотографией Жиля в толстой и богато украшенной серебряной рамке стоял радиоприемник, по количеству кнопок соперничавший с приборной панелью космического корабля. Это вновь заставило меня поморщиться, поскольку я считал Динадан деревней, где не читают газет, что скорее всего так и было. Сработал стереотип — во время войны здесь не было никаких радиоприемников. А с помощью этого суперсовременного транзистора они легко могли подслушать, о чем мы с Харви говорили на пляже в Кемпере.
35
За Францию (фр.).
36
За 12 тысяч франков (фр)
37
Это Канетон! Это месье Канетон! (фр.)
38
Уж не началась ли снова война? (фр.)
39
Нет, нет, нет (фр.).
40
Для Канетона это дело обычное (фр.)