Никогда не забудем

Когда топот затих, я вылезла из воды, спряталась в куст и стала прислушиваться. В той стороне, где скрылся верховой, не слышно было ни звука. Постояла еще немного и пошла. Но не успела я сделать нескольких шагов, как снова раздался собачий лай. Я поняла, что немец хитрил: он отъехал и ждал, когда я вылезу на берег. Я снова забралась в воду.

Берег в этом месте был обрывистый, и это было мне наруку. Немец, если бы и хотел, не мог съехать на коне в воду. Снова подбежала собака и начала лаять. За нею подъехал верховой и стал прислушиваться. Я прилипла к берегу и старалась не шевелиться.

Мне стало холодно, и я задрожала всем телом. Вдруг по ноге у меня что-то поползло, защекотало и начало впиваться в тело. Потом я почувствовала боль. Я осторожно нагнулась и стала ощупывать ногу рукой. Под пальцы попалось что-то мягкое и скользкое. Пиявки! Несколько пиявок я оторвала от ноги, а остальных, что присосались ниже, не могла достать: боялась, что потеряю равновесие и наделаю шуму.

Немец постоял и, не услыхав ничего подозрительного, уехал. Я подождала с полчаса, вылезла на берег, села на землю и прислушалась. Ожидала, что будет делать немец. Но вокруг было тихо-тихо. Я сбросила с ног остальных пиявок и осторожно пошла к переправе.

На переправе всегда дежурил перевозчик. Он перевез меня в лодке на островок. Я пришла в отряд вся мокрая. В землянке наскоро переоделась и направилась к командиру отряда дяде Алеше. Увидев меня, он спросил, выполнила ли я задание.

— Выполнила, — ответила я.

— Почему у тебя волосы мокрые?

Я рассказала, что произошло со мною в дороге.

— Молодчина! Ты хоть и мала, а догадлива, — похвалил меня командир. — А то, что ты сообщила, для нас очень важно.

— А что мне теперь делать? — спросила я.

— Завтра будет видно, — ответил он. — А сейчас иди в землянку и отдыхай.

Зоя Василевская

В те дня

Вечером я пригнал с поля корову, пустил ее во двор и, закрыв ворота, пошел в хату. На крыльце меня встретила мать. В одной руке она держала подойник, в другой — корзину с капустными листьями.

— Вася, — сказала она мне, — наруби дров, а то завтра нечем будет печь протопить.

Отыскав топор, я направился к повети, где у нас были сложены дрова. Мама подоила корову, отнесла в хату молоко и пришла мне помогать. Мы положили на козлы толстый кругляк и стали пилить. Мама была чем-то озабочена. Я спросил, в чем дело, но она ничего не ответила. Мы молча таскали пилу взад-вперед.

По улице расхаживали немцы, бранились, стреляли. Где-то на другом конце деревни голосила женщина. С грохотом и неприятным скрипом подъехала подвода и остановилась напротив нашего двора. Скрипнули и распахнулись ворота. Мы с мамой бросили работу и подняли головы. Во двор вошло четверо немцев. Двое остановились посреди двора, а двое других пошли в хату. Те, что остались во дворе, показывали руками на корову и негромко о чем-то совещались. Были оба в пятнистых плащ-палатках, из-под которых виднелись длинные серо-зеленые шинели. Беседуя, немцы все время поглядывали на крыльцо — поджидали тех двоих. Спустя несколько минут они вышли из хаты. За плечами у них висели карабины. Тот, что был пониже, держал в руках вожжи. Он передал их толстяку с автоматом. Все вчетвером направились к корове.

Корова стояла возле хлева, доедала капустные листья и в страхе косилась на немцев. Когда они стали подходить ближе, она заметалась на привязи. Два солдата подскочили к ней и схватили за рога. Толстяк с автоматом размотал вожжи, сделал петлю и набросил на рога. Мать подбежала к немцам.

— Паночки, что вы делаете? У меня малые дети, — стала упрашивать она.

Но ее никто не слушал. Высокий толкнул ее в грудь, и она еле устояла на ногах. Пошатываясь, она подошла к колоде, в которой торчал топор, оперлась на него рукой и тяжело вздохнула. Потом глянула на корову и заплакала. Затянув петлю на рогах у нашей Буренки, немец намотал вожжи на руку и рванул. Корова ни с места. Тогда он повернулся к ней, уперся ногами в землю и стал тянуть изо всей силы. Остальные принялись лупить ее ногами в живот. Но и это не помогло: корова переставила задние ноги, но с места не двинулась.

Вдруг мама выхватила из колоды топор и с размаху ударила толстяка обухом по затылку. Тот осел, как подкошенный, и выпустил из рук вожжи. Корова рванулась назад. Мама перешагнула лежащего и с поднятым топором бросилась к долговязому. В этот миг грузный немец с кнутом выхватил у другого карабин и ударил маму прикладом по голове. Мама ойкнула и опустилась на землю. Немец наклонился к ней, поглядел и сказал:

— Капут!

Все это произошло в одно мгновение. Я стоял, как оглушенный, и не знал, что мне делать.

Немцы застрелили корову, взвалили на подводу, рядом с ней положили толстяка и поехали. Только тут я пришел в себя, бросился к маме, стал тормошить ее за плечи. Она была мертвая. Я закричал не своим голосом…

Назавтра маму похоронили. Я, сестра и братик перешли жить к деду. Дед часто ходил з лес. Что он там делал, мне было невдомек. Однажды он вернулся задумчивый. В клети лежало несколько старых бочек. Он долго передвигал их с места на место, пробовал дно молотком, что-то бормотал себе в бороду.

— Зачем вы их сортируете, дедушка? — спросил я.

— А ты чего суешь нос куда не нужно? — обрезал меня дед. — Неужто без тебя не обойдется?

Потом он вынес большущую бочку, поставил ее на двуколку и крепко привязал веревкой. Внутрь положил охапку сена, а на него — топор, лопату, пилу и несколько досок. Потом выкатил бочку в сад.

После ужина дед глянул в окно и вышел из хаты. Выполнив кое-какие поручения, полученные от бабки, я выбежал во двор. Дед сидел на крыльце и курил. Он поманил меня пальцем. Я подошел.

— Пойдешь со мной, внучек, — шепотом сказал он. — А теперь иди обуйся и оденься.

— Я босиком…

— Делай, что тебе велят. Мы пойдем в лес, — буркнул дед и пыхнул трубкой.

— А зачем нам эта бочка? — спросил я по дороге.

— Увидишь. А пока помалкивай. Вот и лес.

Мы пошли по неширокой извилистой тропинке. Только что показавшийся месяц освещал нам путь. Пройдя с полкилометра или немного больше, мы свернули направо, двинулись вдоль просеки и наконец остановились около свежего выворотня. Дед достал из бочки лопату и начал копать яму под самым деревом. Работал он быстро, ловко. Все это заинтересовало меня, но я ни о чем не расспрашивал. Когда яма была готова, дед опустил в нее бочку и, не говоря ни слова, подался в молодой ельник. Вернулся он со станковым пулеметом. Мы положили его в бочку стволом вниз. Он пришелся точно по размеру бочки.

— А теперь пойдем вместе, — сказал дед и двинулся в ельник. Я пошел за ним.

В самой гуще дед стал разгребать кочку. Я присел с другой стороны, наблюдая за ним. Вдруг вижу, что это вовсе не кочка, а целая груда оружия, сверху прикрытая мхом. Я дотронулся рукой до оружия. Оно было густо смазано каким-то липким жиром. Четыре автомата, связанных по два, дед подал мне. Сам взял больше. Мы принесли оружие к выворотню и сложили в бочку. Потом пошли снова. Когда перетаскали все оружие, дед достал из-под выворотня мешочек и положил его сверху. Я пощупал: в мешочке были патроны.

Дед закрыл бочку досками и сверху присыпал землей.

— Ну, внучек, теперь тебе, я думаю, все понятно? — спросил он у меня.

— Все. Только я хочу спросить…

— Что?

— Куда мне перепрятать свое оружие?

— Какое оружие? — уставился на меня дед.

Я тут же рассказал ему, как при отступлении наших подобрал в кустах ручной пулемет Дегтярева, автомат, две винтовки и ракетницу.

— Где ты их спрятал?

— В нашем улье, на елке.

— А как ты их встащил туда?

— Нашел длинный кусок обыкновенного провода. На один конец цеплял оружие, а другим обвязывался сам. Влезу на дерево, перекину провод через сук и тащу…

Дед улыбнулся.

— Хитер ты, жевжик, хоть и мал еще. Но сначала покончим с этим делом, а потом пойдем к улью, — сказал он и взял в руки пилу.